Моро и Жубер верно оценили обстановку. Их решение остаться на своей почти неприступной позиции тоже можно считать «натуральным», или, вернее, обусловленным жестокой необходимостью.

У Суворова остался выбор: или предпринять атаку всем фронтом, или, как при Треббии, нанести первый удар левому флангу французов. Суворов естественно избрал второе решение: Край со своими войсками должен был первым на рассвете 4 (15) августа атаковать левый фланг французов.

Силы противника в предстоящей битве можно оценивать как равные. Суворов мог из своих шестидесяти тысяч по условиям места и времени ввести в бой около сорока тысяч. Также и Жубер: ему, обороняясь, приходилось ввести в дело всю свою наличность — тоже около сорока тысяч человек.

Когда-то Суворов говорил, что на такой штурм, как штурм Измаила, можно решиться только раз в жизни. 4 (15) августа 1799 года он штурмовал естественную крепость, более сильную, чем Измаил, защищаемую армией, более сплоченной, храброй, одушевленной и лучше устроенной, чем гарнизон Измаила, с главнокомандующим — молодым, пылким, решительным учеником Бонапарта. Городок Нови, окруженный средневековой прочной каменной стеной в центре позиции Жубера, сам по себе представлял крепость, центральную цитадель.

Суворов не мог и не хотел уклониться от боя: победа над последними силами французов в Италии была необходима, она открывала дорогу русским войскам на Ривьеру и оттуда во Францию.

В распоряжении Суворова времени было в обрез: примерно пятнадцать-шестнадцать часов, так как на широте Нови в начале августа солнце встает около пяти часов утра и закатывается в семь часов вечера, а сумерки на юге и в горах коротки. Одинаково невозможно атаковать противника в горах ночью, до рассвета, и преследовать разбитого неприятеля в темноте, после заката солнца. Край получил приказание поднять войска, чуть забрезжит рассвет.

В разгаре боя

Все распоряжения Суворов сделал накануне и, как всегда, лег в постель, лишь только смерклось. Он быстро погрузился в сон. «Хорошо!» — успел промолвить он и забылся. Около полуночи Суворов проснулся и предался размышлениям. Взвешивая свои силы и силы Жубера, воображая и прикидывая расстановку его и своих войск, Суворов рассчитывал марши, соображая расстояния, и пришел к заключению, что шестнадцати светлых часов ему хватит для боя. Решив так, он снова погрузился в сон. Еще задолго до восхода солнца на левом фланге французов бухнула пушка. Это означало, что Край пошел в атаку.

Никогда в жизни Суворов не спал так спокойно. И все же при первом пушечном ударе он вскочил и выбежал на двор, где его денщики приготовились к утреннему обливанию. В окрестностях Нови очень много ключей, «живая» вода в изобилии. Когда Суворова окатили из двух ведер разом, он болезненно закряхтел. Едва ли не в первый раз в жизни он не испытывал наслаждения от непременного утреннего купания — наоборот, оно было ему противно. Суворов вдруг почувствовал непобедимое отвращение к холодной воде. Он выскочил из-под ледяных каскадов с криком: «Будет! Будет!» Солдаты, зная, что иногда приказания Суворова надо понимать превратно, окатили его водой из обоих ведер еще раз. Суворов побежал. Солдаты со смехом гнались за ним, плеща ему в спину из ведер.

— Проклятые, отстаньте! — прокричал Суворов.

Он побежал в дом, в дверях ухватился за косяки, не в силах перешагнуть через порог, и вдруг громко заплакал, словно обиженный ребенок. Солдаты в испуге бросили ведра, подхватили старика под руки и бережно посадили на каменную скамью, еще теплую от вчерашнего солнца. У Суворова потемнело в глазах, он чувствовал, что нестерпимый холод разливается по телу от кончиков пальцев к локтям и плечам и от ступней к коленям и бедрам. Тяжело, с хрипом вздыхая, он медленно произнес:

— Вот они, хладные воды Стикса!..[91]

Крепкий и очень сладкий чай взбодрил его. Он оделся и вышел во двор, где казак верхом на коне держал оседланную для полководца лошадь. Суворов, не дожидаясь генерала Цаха с его ординарцами, вышел на дорогу, идущую на изволок в горы чуть левей Нови. Казак ехал за ним, держа за повод коня. Суворов взял с собой старого солдата Никифора, своего соратника и оруженосца. Никифор, с французским ружьем на плече, нес под мышкой палаш Суворова, завернутый в легкий старенький суконный плащ, когда-то синий, а теперь выгоревший на солнце. Солдаты прозвали этот давно им знакомый плащ «родительским»: по преданию, его подарил сыну Василий Иванович со своего плеча, когда Александра Васильевича произвели в первый офицерский чин.

Дорога вывела по сенокосу на гребень увала к маленькой часовенке с мраморным изваянием в нише. Несколько потрепанных горным ветром деревьев осеняли часовню; в полдень здесь было тенисто. Стояли прислоненные к часовне два заступа, оставленных виноградарями. Где-то вблизи урлюкал, выбегая из земли, ручеек. Суворов здесь остановился. Румяное солнце вышло слева из-за гор. Дорога дальше шла по косогору на высоты перед Нови. На пламенно-желтых под утренним солнцем откосах и над обрывами гор зелень казалась черной. Среди пятен зелени в горах глаз едва различал другие подвижные пятна. Это перемещались отряды французов. Зато справа, на плато предгорья, черные массы союзных войск выступали вполне четко. Порой оттуда остро поблескивала медь орудий.

Войска Края, двигаясь к высотам, шли сначала густыми колоннами, потом растекались в стороны, оставляя за собой багровое облако пыли.

Суворов сел за часовенкой на камень. Никифор стал рядом с ним, опираясь на ружье. Казак стреножил коней и пустил их на траву, а сам лег на землю, закинув под голову руки, и сразу захрапел.

Суворов смотрел вдаль. На правом русском фланге сражение было уже в разгаре: шла непрерывная трескотня ружейной перестрелки, изредка бухали пушки. Скоро там все заволокло пылью и дымом.

Суворов, сидя на камне, задремал. Никифор потревожил его; глядя из-под руки на дорогу против солнца, он доложил:

— Едет его превосходительство генерал Цах с ординарцами.

Суворов посмотрел туда и усмехнулся. Целая кавалькада ординарцев. Грузный Цах скакал впереди, плюхая в седле, — он был плохой наездник.

Подъехав, Цах спешился и подошел к Суворову, сияя взглядом и только что выбритыми свежими пухлыми щеками.

— Я очень рад. Наконец я отыскал вас, господин фельдмаршал! — сказал Цах, приветствуя Суворова.

— А зачем я вам нужен, мой милый Цах?

Генерал-квартирмейстер не удивился этому странному в начале серьезного сражения вопросу. Цаху приходилось привыкать к странностям своего нового начальника. Перебирая листки полевой книжки, генерал-квартирмейстер начал говорить, что, в сущности, нет диспозиции и потому необходимо сделать такие-то и такие-то распоряжения. Суворов ничего не возражал, только слегка кивал головой, когда генерал делал паузу. Главнокомандующий как будто согласился со всем, что предлагал начальник штаба, и предложил ему разослать листки приказания генералам за его собственной подписью. Предложения Цаха были все пустые, исполнение их было или невозможно потому, что Цах не знал изменчивого хода сражения, или по ничтожности своей не могли повлиять на ход грозных событий. Генералы, к которым Цах обращался, помнили суворовское приказание, что Цаха надо «слушать, но не слушаться». Цах разослал вестовых и ординарцев со своими записками: польза их была та, что командиры узнают от ординарцев, где находится Суворов. Он больше ни о чем не спрашивал Цаха и задремал. Генерал-квартирмейстер не знал, что ему делать.

— Не прикажете ли, господин фельдмаршал, узнать, почему не выступает Багратион? — спросил Цах по-немецки.

— Съезди, голубчик, посмотри, — ответил Суворов по-русски, не открывая глаз.

Цах поскакал к войскам Багратиона. Никифор принес охапку пахучего сена и предложил Суворову прилечь. Тот согласился. Никифор накрыл фельдмаршала «родительским» плащом, а сам сел на камень и тоже задремал, с ружьем, поставленным между колен…

вернуться

91

Стикс — в мифологии древних греков река, уходящая в мрачное подземное царство.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: