— Испанцы, — кратко доложили коменданту Кале Жиро де Мольону.

Мольон завтракал и отвлекаться не хотел. Но его помощник настоятельно советовал посмотреть в окно. Вид действительно из небольшого, двухэтажного замка, стоявшего на возвышении, открывался изумительный: пролив и вдалеке берег Англии. Но в данный момент Мольону открылась иная картина. Весь горизонт занимали корабли.

«Во Франции началась война?» — промелькнула шальная мысль в голове коменданта.

Помощник почтительно откашлялся, напоминая о себе:

   — Посланники командующего испанским флотом дожидаются за дверью.

Комендант взял себя в руки и разрешил впустить испанцев.

   — Доброе утро, — с ним поздоровались на некоем подобии французского. В ответ де Мольон сухо кивнул.

   — Мы привезли вам срочное сообщение от дона Алонсо-Переса де Гусмана и Сотомайор, герцога Медина-Сидония, адмирала испанской Армады. Он просит вас оказать честь и позволить кораблям войти в гавань и бросить неподалёку от города якоря. Герцог даёт слово, что никакого неудобства его корабли вам не доставят.

Комендант зашелестел бумажками. Читать он ненавидел, но по должности приходилось. Прочитав послание, изобиловавшее витиеватыми выражениями, не делавшими его понятнее, Мольон вновь подошёл к окну.

   — По-моему, герцог не стал дожидаться от меня ответа, — Мольон повернулся к испанским посланникам, — он идёт к Кале на всех парусах. И кораблей я заметил у вас не мало.

   — У герцога не было возможности ждать, — с почтением, голосами, полными сожаления, ответили испанцы.

Комендант задумался. Напряжённо думать, как и читать, он не любил. Тем более, не позавтракав. Дело ускорила жена Мольона. Она быстро протараторила:

   — Что хотят эти люди? Какие корабли идут в наш порт?

   — В порт они входить не собираются, бросят якоря чуть поодаль. Это испанцы. Знаменитая Армада, которую снарядил в крестовый поход во имя веры испанский король. Против еретиков, что засели в Англии.

   — Позволь им остановиться здесь, — посоветовала жена, — только не надолго. И никаких солдат и матросов в городе. Ты сделаешь благое дело. Они католики. Мы тоже католики. Господь не забудет нашей доброты, — мадам де Мольон перекрестилась и взялась за сочный кусок мяса. Завтракали Мольоны плотно.

Комендант с облегчением вздохнул. Жена была права. Если можешь помочь бороться против ереси, помоги.

   — Передайте герцогу, я позволяю бросить якоря неподалёку от Кале. Близко к берегу вы всё равно подойти не сумеете. У нас тут мелководье. Если вам нужно закупить продовольствие и воду, мы готовы вам продать всё необходимое, — вера верой, а просто так отдавать припасы де Мольон не собирался даже братьям по вере.

Испанцы откланялись и поспешили на свой паташ. Жиро де Мольон вернулся к прерванной трапезе. Несколько раз тяжело вздохнув и попыхтев, он встал, чтобы взглянуть на приближавшийся флот.

   — Ты бы посмотрела, — предложил он жене, — не ровен час, город захватят. Прежде чем давать советы, взглянула бы, — ворчал Мольон, недовольно взирая на пытавшихся встать на якорь гигантов. Высоченные мачты густым лесом закрыли вид, на который так любил любоваться комендант Кале, — непонятно, звать этого испанского адмирала на ужин или нет. Одна проблема порождает другую, — он опять начал вздыхать. Аппетит пропал.

   — Зови, — жене было скучно, и она с радостью бы поглазела на герцога с труднопроизносимым именем. Хоть какое-то развлечение.

   — Легко тебе давать советы! Тут политика, не платья! — Мольон снисходительно посмотрел на жену, поднимавшуюся со стула.

   — Ах! Как их много! — она замахала руками и чуть не упала в обморок, увидев столпотворение кораблей. Потом мадам де Мольон вспомнила про свой немалый вес и о том, что в последний раз её попытка потерять сознание привела лишь к падению не удержавшего её мужа и синякам на теле. Она вытащила платок, громко задышала, потом подхватила юбки и вернулась к столу, — зови адмирала, — решительно произнесла жена коменданта.

«Раз тут такой флот, то каков должен быть командующий!» — подумала она и придвинула к себе чашку с молоком, покрытым жирной, густой пенкой...

Ветер дул на славу и, как обычно, не в ту сторону. Сначала их гнало к Кале, и это всех вполне устраивало. Но теперь корабли норовило выбросить на берег. С великим трудом бросив якоря, флот, шатаясь, словно пьяный, нашедший для своего тела опору, наконец обрёл подобие устойчивости. Солдаты и матросы вповалку лежали на палубах. Силы оставили всех. Капитаны и командующие ушли в каюты отдыхать.

   — Итак, последние попытки хоть что-то предпринять, — обратился де Лейва к Антонио. Они сидели в каюте дона Алонсо, не в силах уснуть. Каждого мучили мысли, как надоедливые мухи, жужжащие в голове.

   — Почему последние? — Антонио заметил про себя, что слово «почему» использовал в последние дни, пожалуй, чаще, чем за всю предыдущую жизнь.

   — Если не заберём Парму и не пойдём снова к острову, нам одно останется: возвращаться домой. Наши силы на исходе. А главное, — де Лейва покрутил головой, будто пытаясь увидеть подслушивающих, и понизил голос до шёпота, — предсказывают, ветер переменился надолго. Он будет упорно гнать нас на север. Обратно идти — значит идти против ветра. Причём ещё и против англичан — они остаются у нас за спиной. Возвращение в Испанию практически невозможно! Этого де Вилар предугадать не мог.

   — Но он лишь сказал, что Армада погибнет. Про возвращение домой он не говорил, — возразил Антонио, — а если мы не возьмём Парму, то у нас самих шансов не осталось? — он тоже зашептал.

   — Ветер гонит нас прочь от острова. Но, соединившись с герцогом Пармским, мы, конечно, предпримем попытку высадиться. Ладно, давай отдыхать. Впереди нас ждут тяжёлые дни в любом случае.

В тот же день стало ясно, насколько сложно окажется продолжать борьбу. Позади дружными рядами стояли эскадры Говарда и Дрейка. Они не подходили к Армаде на близкое расстояние, но видны были отлично. Разведка приносила неприятные сведения: англичане расположились у собственного берега, имея доступ к свежей еде и постоянному обеспечению боеприпасами. От Кале англичан отделяло около тридцати километров. При попутном ветре такое расстояние было для них легко преодолимо, в то время как испанцы оставались прижатыми к французскому побережью.

Впереди стояли эскадра Сеймура и голландские повстанцы. Они отрезали путь к Парме. Оставалась возможность вступить с ними в бой, но капитаны предупреждали: впереди мелководье и пройти туда крупным кораблям Армады не удастся. Да и прорыв к Дюнкерку не давал большого преимущества. Все три эскадры неприятеля остались бы позади, прикрыв путь не только к английским берегам, но и, как верно заметил де Лейва, к родным тоже.

Поздно вечером Антонио встретился с еле стоявшим на ногах доном Алонсо.

   — Что предпринимает герцог? — спросил он.

   — Отправился на ужин к коменданту Кале, — усмехнулся де Лейва, — прежде успел сообщить, что отправил Парме письмо.

Дон Алонсо умел держать паузу. Несмотря на усталость, Антонио от нетерпения чуть не пританцовывал. Он не выдержал:

   — Что в письме? Мы всё-таки вступаем в бой с Сеймуром?

   — Нет, — отчеканил де Лейва, — наш адмирал обладает отличным воображением! Он предложил Парме идти сюда вместе со всеми своими солдатами.

   — Как идти? — в голове у Антонио ситуация никак не укладывалась. — Пешком?

   — Ну кто пешком, кто верхом. Здесь недалеко — всего около сорока километров, — было непонятно, то ли шутит дон Алонсо, то ли серьёзно говорит, — мы туда по мелководью не дойдём всей Армадой. Отправлять в бой те небольшие суда, которые пройдут, значит отправлять их на верную гибель. На них меньше всего пушек и самый неподготовленный экипаж. Вот Медина-Сидония и предложил одолеть расстояние от Дюнкерка до Кале пешком. Они сядут к нам на корабли, и уж как-нибудь, с Божьей помощью, будем снова прорываться к Англии.