Мотор стучит. Лодка бежит. Поднялись шапками шиханы. Обрывом прямо в воду источенные рекой известняковые скалы. Обломки с дом каменных обвалов у самого уреза и поросли осинником и оплетены ежевикой. На камнях у воды сидят штанастые орлы. На стук мотора повернет лениво и надменно голову, взмахнет крылами, взлетит и взмоет в высоту. А там вверху под облаком кругами реют.

Над голой кручею — погост: две церкви— каменная красная и деревянная.

— Стоп, мотор.

— Есть, стоп мотор.

— Вот, братцы, — сказал Жеребец, приворачивая к яру — Это и есть вам Ермачиха. Ермак тут, идучи Волгой вверх, волочился. Дальше, гляди: церковь белеется. Переволока — там, слышь, Стенька Разин свои лодки перетаскивал в Усу. А повыше Кольцовка— тут, будто, Ермаков есаул Иван Кольцо переваливал в Усу. Поняли? Самая наша дорога и есть.

Лодка тихо подошла к камням. Петров выпрыгнул на камни с фалинем в руке и подвел лодку бортом к каменной плите.

— Вот как будем, Ладушкин. Тут мужики на это дело со старины присноровились. Ты ступай. Я хоть Жеребец, да не сказали бы — щенок. Иди, скажи, что приказом начдива красной армии — требую, я, командир отряда, на берег шесть подвод, из них чтоб две с пристяжной. Чтоб в одну секунду.

А то, мол, у нашего командира расправа короткая. За службу — по четверке легкого табаку на брата. Село за горой. Одна нога у тебя здесь — другая там.

— Есть, товарищ командир. Идемте, Степан, Максим.

— Максим, ты не ходи — уж больно масляный. Амбицию мне спортишь.

Ладушкин с Петровым пошли в гору по крутому каменному взводу вдоль барака, заваленного по краю навозом.

— Ленивый здесь мужик, — сказал моторист, — у нас на родине навоз покупают, а тут надо бы на пашню, а он навоз в овраг валит.

— У нас, товарищ, этого не надо, — солидно ответил Жеребец, — наша земля навозу не примает: бурьян да чернобыльник одолеют. И без навозу сымаем ино по двести с десятины…

Прошло с час. С горы сначала показались ребятишки и девчонки. Они бежали с криками под гору и столпились на камнях у лодки; стояли молча и смотрели. Потом по взвозу вниз затарахтело шесть подвод — две с пристяжками.

Подводы съехали на каменный бечевник. С первой телеги сошел седой старик, надел очки и спросил:

— Кто здесь будет Жеребец?

— Я буду.

— Врешь?

Жеребец заржал…

— Истинно Жеребец. Приказ есть?

— Читай, коль грамотный.

Старик взял приказ, прочел.

— Все правильно. И печать. Ну, что прикажешь, отец командир?

— Ящики в телеги. Лодку на дроги— тройкой в гору. До Усы.

— На переволок, стало быть.

— Да…

— Это дело нам известное. Слушай, ребята, что приказывает советская власть. Делайте.

Красноармейцы с мужиками принялись перегружать из лодки на подводы ящики. Потом мужики распрягли одну пару, загнали в воду длинные дроги, сами зашли в воду, не раздеваясь, и сноровисто посадили моторную лодку вдоль меж слегами дрог. Вытянули на берег. Под борта подложили, чтоб не било и не стучало на камнях, рогожки.

— Трогай. А мы купаться будем.

Максим с Жеребцом разделись на камнях и кинулись в теплую желтоватую воду ласковой Волги. Поплыли на стрежень.

— Ширну мырну — где вымырну? — закричал Жеребец, нырнул, пропал — нет и нет.

Максим испугался: не утонул бы? — и поплыл к берегу. Вдруг под ним вода всколыхнулась, товарищ вынырнул, оседлал Максима:

— Утоплю!

Барахтались, возились, ныряли, гоготали. Чибис над поймой жалостно плачет. Волга— пустыня, как при Ермаке. Поплыли к берегу. Встали на камнях, чтобы обдуло ветерком. Склоняясь за гору, солнце обливало парней горячим светом. А свежо — и зубы стучат у обоих.

Обоз догнали в полугоре. Слева осталась Ермачиха. На околице, огороженной, средь гумен, со свистом машут крыльями высокие шатровые ветрянки. У ворот — воза.

Только-что купались — а жарко стало, потом облились.

По отлогой дороге за лошадьми едва поспеешь.

С высоты шихана открылась даль — влево и вправо покрыли землю шапками шиханы. На излучине Сызрань поблескивает крестами. Впереди внизу — синеет бор. В долине — голубая, опушенная уремою, Уса. За бором гора Лепешка — и над лесом графская светелка.

Спустились к реке. Дроги с лодкой въехали, шурша камышем, в Усу и лодку ссунули в реку. Сгрузили в лодку ящики и отпустили мужиков.

— Счастливого пути, товарищи. Вы того, побережней — усольские сказывали, что колчаковы лодки ходят Волгой.

Солнце спряталось за горы, посеребрив их край. От шиханов набежала тень. Вечер.

Разложенный на берегу костер к сумеркам яснеет. Обедают у огонька. На сошках— чайник. Командир отряда недоволен.

— Чего же это начдив ваш? Тоже пишет приказы, ровно Троцкий: раз-раз-раз — сахару, чаю, карамели. А выходит: цикорий, вобла, куряга…

— Чем богаты, тем и рады, товарищ Жеребец.

— Ну, ладно. Собирай монатки. К темну— нам надо выйти к Молодецкому Кургану.

Собрались. Стучит мотор; на компрессоре, тихим ходом — средь камышей, кудрявых, тальников — то узкими извивами, то средь крутцов разливом под нависшими кустами.

— Вот тут, бывало, Стенька Разин едет, — рассказывает Жеребец, — а сибирские купцы едут с соболями. Сарынь на кичку!..

— Лодка впереди, — говорит Максим…

— Приготовь оружие, ребята… Полный ход.

— Есть, — полный.

— Лодка стой, — кричит Максим.

— Какая лодка — это бударка.

На бударке двое — гребец надрывается в распашных, корщик подгребает кормовым веслом — хотят уйти.

— Лодка, стой!.. Стреляю!

Бударка в камыши. Двое — в солдатской форме — с лодки в воду, схватили весла и на берег в кусты.

Бударка качается, брошенная средь камышей. Жеребец командует:

— Ладушкин. Сымай штаны — давай сюда бударку.

Ладушкин идет бродом, зачалил лодку, подвел и привязал…

— Вот, чай, в кустах шипят те двое. А достать нечем, видно. Должно быть, дезертиры.

Сумерки. Лодка ведет на буксире бударку. Справа нависла желтая громада Молодецкого Кургана — близко Волга.

— Тихий ход. Стоп, — командует Жеребец. Тут мужики поперек Усы всегда сеть ставят на рыбу — рыба-то в Волгу катится с водой.

Смотри вперед. А то запутается винт и невод разорвешь им — рыбу выпустишь, так ругани не оберешься… Смотри — как будут поплавки…

— Вижу!

Поперек розового от заката зеркала реки— цепь поплавков из коринки.

Лодка тихо наплывает. Баграми с обоих бортов осторожно опускают невод и проводят под килем — цепь поплавков всплывает тихо позади.

Ночь накрывает. Где-то в тальниках бухает турецким барабаном выпь… Кулики стрельнули над самой водой…

— Теперь, ребята, забудь, что у нас мотор. Берись за весла — клади в укрючины— чур только, не стучать. Закуривай. Накуривайся. Огня вздувать не дам. Тут самое опасное место! И не шиши и ни гу-гу: молчать!

Покурили, и лодка с тихим плеском весел вышла в Волгу. Подхватила струя и понесла вниз по Волге…

Жеребец правил к левому берегу… Бекет как сторож-столб стоит у выхода Усы. Насупились синие справа горы… Течение под правым берегом подмывает яр…

— Максим, смотри вперед.

— Есть, — тихо ответил Максим.

— Тут есть проран. Пройдем прораном?

— Лодка на трех четвертях сидит[31].

— Пожалуй не пройдем. Стой грести. Молчи. Слышишь, Максим?

— Слышу. Мотор стучит. Снизу. Их. Тут нашей быть не может… Дозорное судно…

— А может прошмыгнем?

— Пускай мотор скорей, — засуетился Ладушкин.

— Я те пущу! Не смей, — тихо остановил Максим.

Стук мотора слышней. Голоса. На Волге в тихий вечер говор слышно с берега на берег. Сейчас из-за рынка вывернется встречное судно.