За городом на пригорке терпеливо прислушивалась, ворочаясь во все стороны, антенна на автомобиле. Телефонист кивнул головой и сказал:

— Угу! Опять заговорила. Позывные у кого-то просит. Вот так яснее всего. Стоп. Проводи черту.

Максвелл на чердаке приостановил свои вопросы и ждал вестей. На лестнице в чердак послышались шаги— Марсианин топоток.

— Ты что, Маруська?

— Макса! там мильцонер на велсипеде. Спрашиват: чья от столба на чердак проволочка протянута.

— А ты что сказала?

— «Я не знаю».

— Ну?

— Да к тебе бегом.

— Ах, ты! Зачем?

Ступеньки лестницы заскрипели под тяжелыми шагами.

— Я у телефона.

— Накрыли. Я пришлю сейчас за вами, если разрешите, машинишку. Хоть на минутку приезжайте, Михаил Александрович: посмотрите, что за барахло. Вы подумайте: мальчишки сами все собрали из разного старья. Я тут все у себя, что взяли, опять составил. Три мальчонка и девчонка. Она и навела в конце концов. Все у меня. Составляют протокол. Непременно приезжайте.

— Хорошо. Приеду.

— Профессор, вам подали машину с Энной военной.

Профессор Кро садится в автомобиль. Мелькнули улицы, тряхнуло. Игла в небо— мачта радио Энной военной. Профессор входит в дом. В канцелярии не протолкаться. Перед столом стоят Максвелл, Арко, Марсиана, Поульсен. За столом сидит начальник уголовного розыска с пером в руке и спрашивает:

— Максим Сизов? скажите, что значат имена, которые вы передавали? Как это Джемс, Марсиана, Клерк, Арко, Пульсон?

— Поульсен, — поправляет Володька. Вальдемар Поульсен — это я.

— Ты, козан, погоди. Тебя потом спросят. Ну, Сизов?

— Это мы нарочно. Как стали делать радио, взяли на себя прозвание разных инженеров, там, ученых. Я — Джемс Клерк Максвелл, Жоржа — граф Арко, то-есть бе-граф, конечно.

— Ну? А Марсиана?

— Вот она, Маруська. У ней глаза по ложке, не видят ни крошки. Вроде жительницы с Марса.

Профессор Кро склонился над столом и пробует, перебирает, трогает части приемника и искромета. Максвелл косит глазом на него и пропускает мимо уха вопрос угрозыска:

— Сизов, я тебя спрашиваю, где взяли телефон?

Профессор Кро подносит к близоруким глазам обмотанные резиновой лентой кольца и говорит:

— Одну минуточку, Сизов-Максвелл. Почему же вы их соединили вместе? Их лучше бы поставить вот так рядом, чтобы можно было раздвигать и сдвигать…

— Я понимаю. Да ведь мы только это в первый раз.

Максим Сизов подошел к профессору Кро, который продолжал, качая головой:

— Потом вот здесь. Схема ваша вообще верна, но если бы вы придали антенне еще одну катушку.

— Это удлинитель-то с самоиндукцией? Мы хотели. Провода не хватило. Вы то поймите, товарищ, откуда нам взять. Ну, я, положим, ученик на телеграфе. Жоржа — беспризорный был. Володька — первая ступень, отец на водокачке служит. Маруська — эта с баушюй живет. Все лето прошлым годом собирали на путях мазут руками, да продавали на базарах мужикам — колеса мазать… Ну, вот сработали, собрали. Думали — добьемся, услышим Оного.

— Да, да, я понимаю вас, — сказал профессор Кро, вздыхая. — Знаете что, поедемте сейчас ко мне в лабораторию, и я кое-что вам из хлама дам: вашу установку надо непременно улучшить. Не теряйте мужества. QRO! Мы все это сейчас заберем и поедем ко мне.

Угрозыск удивленно поднял брови.

— Товарищ, это все вещественные доказательства. Я все запечатаю и приобщу к делу.

— Ах, да? Виноват, да, да! Делайте свое дело, а я потом… Да, да!

Угрозыск обмокнул перо в чернила. Профессор Кро тихонько шепчет командиру Энской военной:

— Иван Петрович! Надо вытащить мальчишек. Похлопочем? Молодцы ведь.

— Есть. Похлопочем!

Ночь. Осень. В оконце чердака сквозь оголенные вершины тополей сияет ковш Большой Медведицы и наверху полярная звезда. Максвелл, Арко, Марсиана, Поульсен забились в уголок на чердаке под сень своей антенны.

— Холодно, — пищит Марсиана, — я к баушке хочу…

— Постой маленько. Полночи уж прошло. Собака загрызет на улице. Разь ты не хочешь послушать Оного?

— Да я хочу, только ноги озябли. Я не Оного хочу, а чтобы с Марса.

— С Марса это потом: твои родные будут говорить, а нынче в первый раз сигнал германского великана.

— Он большой? Володька, помнишь, он такой, как тот высокий в голубых чулках? «Хам»! — половину плитки, «хам» другую. Такой? — лепечет Марсиана.

— Нет, он совсем другой: все мачты, мачты, проволока, мачты!

— Ну, я посплю, Володенька! А ты меня разбудишь, когда он говорить начнет?

— Ладно. Дай я тебе ножки заверну в рогожку. Половичком прикройся, да и спи.

Марсиана прикурнула и затихла.

Где-то на колокольне бьют часы. Раздельно, медленно, тоскливо: раз, два, три!

— Теперь скоро, братишки, — говорит Максвелл, — по средне-европейскому времени — первый час. Будем слушать по очереди. Володька, выбей нос, чего сопишь.

Максвелл приложил к уху телефон, другое зажал ладонью,

Дежурный инженер Науэнского радиоузла взглянул на стенные часы в своем кабинете. Часы показывают мировое время. Матовый диск часов светился. На нем изображен весь земной шар с его морями, океанами, материками и землями. От станций великанов на этой карте тянутся стрелки к цифрам на обводе диска, в центре круга — Северный полюс. Часы по кругу идут в порядке обратном, чем в часах обычных, и так же движутся и стрелки вместе с диском, точно подражая суточному вращению земли.

Стрелка Науэна на «трансрадио» часах показывает близко к часу после полночи. А стрелка великана Гонолулу — половину второго после полудня. В Роки-Пойнт заходит солнце. На Яве — солнечный восход.

Дежурный инженер выходит в машинный зал к высокому столбу, опутанному проводами, вращает колесо, включая генератор высокой частоты и автомат-часы на отправление сигнала времени.

В Гонолулу, Сан-Франциско, Токио, Москве, Сиднее, Роке-Пойнте, Нижнем слушают черты и точки; каждые десять секунд — буква.

— О — один раз, N — пять раз, О — один раз, S — пять раз, О — один раз.

Последняя черта: в Европе ровно час после полночи. Города стихают. Европа замирает. Пробуждается Восток.

Тонька озорник. И вот теперь-то его озорству и настала пора. От Караванной через Юзово начал наступление Врангель. Мальчишкам дали волю: все на заводе готовились к отпору. Завод еще работает. Дымит труба электрического цеха. Ревет воздуходувка, струй из своего раструба в небо столб пыли. В обед на дворе собрался митинг. Большинство — отпор до последнего. Меньшинство: лучше отойти, чтобы сохранить силы и, влившись в армию, потом ударить. Паровозный машинист Спирин, как всегда, особняком:

— Как ни кинь, выходит клин. Останемся — перебьют. Уходить — догонят. У него и броневики, и танки, и самолеты.

— Что же делать по-твоему?

— Работать. Наше дело сторона.

Свист и крики «долой» со всех сторон. Решили не снимать с завода красного флага и принять бой, если Врангель ударит на завод. А может быть, минуя завод, он пойдет на Лозовую. «Едва ль», — покрутил головою Спирин…

— Ты только того и ждешь, — говорил ему после митинга Дудкин, Тонькин отец, — к нему перекинешься, контра густая. Пришить тебя в светлую! И конец.

Спирина пришить нельзя, он знает это и смеется из-под пегой бороды. На заводе остался всего один паровоз — и всю ночь и утро Спирин делал маневры, составляя маршрут, собирая вагоны со всех заводских тупиков: порожняку собралось сто сорок семь вагонов. Его непременно надо вывезти на север, чтобы не достался белым. Спирин один за машиниста. И всем известно, что он охотно бы остался со своим паровозом — в подарок генералу. Поэтому и гонят Спирина с порожняком подальше от греха.