— Я ничего не забыла, — ответила она.

Ее глаза сияли, а лицо было таким спокойным, что я похолодела.

— Я ничего не забыла. Я не боюсь проклятия. Я доверяю моему богу!

Я зарыдала. Александр околдовал мою царицу. Ее жизнь в опасности. Как мне покинуть ее?

— Пока ты жива, я не буду править. Так завещали нам предки. Не настаивай. Я последую за тобой на край земли. Я не вернусь домой.

Я лила слезы и не могла успокоиться. Царица тоже плакала. На землю опускалась ночь. Талестрия заснула, лежа рядом со мной, или она не спала, а притворялась, как и я? Не знаю.

Горечь, разочарование и гнев мешались в моем сердце с нежностью и скорбью. Талестрия, как и Царица-Мать, полюбила мужчину. Значит, наше племя обречено на гибель. Мы исчезнем с лица земли, такова наша судьба. Талестрия предложила мне занять ее место и править, но как я остановлю неотвратимое истребление племени, которое вот-вот потеряет свою царицу? Талестрия хочет, чтобы я обманула пророчество, вернулась на родину и объявила, что она погибла в бою.

Разве смогу я солгать и навлечь на нас гнев бога? Разве могу разлучиться с Талестрией, царицей моего сердца, сестрой, которую я неусыпно оберегала, ту, к кому я буду вечно стремиться душой и телом? Как я могу сдаться без боя? Без меня Талестрия будет погребена под камнями и железом, которые тут считают товаром, она погибнет в этом прогнившем мире, где похожие на хищников мужчины и женщины сажают птиц в клетки. Моя царица предала племя. Это моя вина. Я заслуживаю изгнания, я должна умереть вместе с ней.

Я вспомнила мгновения счастья, когда царица, лежа в траве, диктовала мне истории о звездах. Я писала при свете свечи и предавалась мечтам. Высыхая, чернила становились белыми. Приход Александра вынудил нас забыть о книге. Мы второпях снялись с места и ускакали.

Я все плакала и плакала, вспоминая, как Талестрия скрестила оружие с неизвестным воином, а потом оба исчезли за горизонтом. Когда они вернулись в степь, мы лишились своей земли и предков. Мы больше не увидим белых красноголовых журавлей, не назовем себя тем, кто любит лошадей.

На следующее утро царица собрала в шатре воительниц, их было двадцать девять. Я, Ания, писец и глашатай царицы, сообщила им решение и объявила:

— Я, Тания, писавшая для повелительницы, буду тем светлячком, что проводит ее в царство мертвых. Кто из вас хочет стать правительницей вместо меня?

Сидевшие полукругом девушки зарыдали. Ни одна не пожелала занять мое место. Ни одна не хотела нести племени весть о том, что Талестрия и Тания пали в бою. Ни одна не чувствовала в себе мужества солгать или сказать страшную правду: царица полюбила мужчину. Царица убежала с ним. Никто из амазонок не хотел возвращаться домой с вестью о наступлении вечной зимы. Все поклялись сохранить тайну нашего происхождения. Все отреклись от нашего прошлого.

Если рана не заживает, мы отсекаем то, что гниет. Чтобы никто не узнал тайну — «У амазонок больше нет царицы», — мы отбросили букву «Т» от наших имен. Мы утратили нашу семью и нашу свободу. Мы решили хранить верность царице и превратились в безымянных птичек в клетке Александра.

Я повернула голову и бросила на Алестрию разгневанный взгляд. Она безучастно смотрела в пустоту перед собой.

Проснись, Алестрия!

Александр, палач амазонок, я буду ненавидеть тебя во всех своих будущих жизнях!

Багоас лишился рассудка, когда я вернулся в лагерь и привез в седле Буцефала женщину. Он вскочил и с воплями помчался к моему шатру, заколол раба, вздумавшего его остановить, перевернул всю мебель, а потом расцарапал лицо и начал бить себя кулаками в грудь, катаясь по земле. Македонские генералы отвернулись. Женщины прикрыли глаза детям и удалились. Гефестион и его охрана совладали с безумцем, напоив его маковым отваром. Ночью в лагере царила мертвая тишина — стихли шепоты, не звенело оружие. Мои генералы скрывали ярость и боль. Солдаты спрашивали себя, что станет с империей.

Но решение было принято. Никто не заставит меня отступиться. Я не изменю своего решения — мне безразличны изумление персов, гнев македонян, завывания Багоаса и доводы Гефестиона. Алестрия станет моей царицей.

Я вызвал сатрапа Бактрианы Оксиарта и приказал ему объявить Алестрию одной из своих дочерей. Я выбрал для будущей супруги персидское имя Роксана, что значит «сияющая».

По случаю нашей свадьбы во всех завоеванных мною городах на Востоке и на Западе были устроены пышные торжества. Все народы должны были праздновать союз Александра Великого с уроженкой покоренной им Азии: этим символическим жестом царь предлагал всем последовать его примеру.

В нашем лагере праздник вышел печальным. Певцам недоставало вдохновения, танцоры не ощущали восторга. Кассандр на пир не явился, не было и Багоаса — из-за лихорадки он не покидал ложа. Персидские сатрапы касались моих золотых сандалий, целовали край платья царицы и отступали в тень. Македонские генералы повторили клятву верности. Бесцветные голоса выдавали их разочарование. Они хотели бы видеть царицей соплеменницу, чтобы она произвела на свет светловолосого и зеленоглазого принца, чтобы усмирила властолюбие супруга, и тогда он не пойдет дальше на Восток и вернет армию домой. Я смотрел в темноту, на горящие костры. Над огнем жарилось на вертелах мясо, разбрызгивая вокруг туш ароматные капельки-искры. Алестрия сидела на троне рядом со мной. Она была в темно-красном одеянии, расшитом золотыми фениксами, серебром и драгоценными камнями, с подведенными на персидский манер глазами и нарумяненными щеками. Ее черные сверкающие глаза с гордой снисходительностью взирали на царедворцев и пьяных солдат. Я скользнул рукой под накидку с бубенчиками и нашел ее руку. Наши пальцы переплелись и завели нежную беседу, гул окружающего мира стих. Я сказал Алестрии, как грущу из-за того, что вижу мир иначе, чем мои соплеменники. Македоняне сильнее греков и персов жаждали покинуть поля сражений и вернуться к родным очагам. Они не полюбили ни экзотические фрукты, ни пряную еду, ни душистые орхидеи, ни красивые, хранящие ноги в чистоте туфли. Им казалось, что они достаточно повоевали и много скопили, мысль о том, что награбленное за поход золото упростит жизнь, делала солдат слабыми. Македонянам надоели смерть и страдание.

Рука Алестрии ласкала меня, утешая: «Я возьму твои страдания. Я умру за тебя. Я отправлюсь за гобой на край света. Иди к солнцу. Не останавливайся».

«Как могу я оттолкнуть македонян?! — мысленно восклицал я. — Они избрали меня вождем, когда я был молод и не знал славы. Их шрамы хранят память о жестоких сражениях. Они помогли мне взойти на вершину. Они воевали, чтобы я стал повелителем Азии. Без них я остался бы просто Александром, сыном Филиппа».

«Не оглядывайся на прошлое, — отвечала она, — смотри в будущее. Ты — Александр, но ты и Алестрия. Все, что есть лучшего в моем теле и моей душе, все, что я пережила и переживу, необъятность моей земли, благословение поколений предков, теперь принадлежит тебе. С Алестрией ты самый могущественный человек на Земле. Я — самая счастливая женщина под небесами. Мы оставим армию, оставим рабов и пойдем к солнцу».

Я сильно сжимал ее ладонь, такую же мозолистую, жесткую и решительную, как моя.

Неожиданно охрана разметала праздничную толпу: какие-то чужеземцы явились с тайным даром для царицы. В зал внесли огромный золоченый ящик. Внутри лежал мертвец: тонкое лицо, на голове синий тюрбан с золотыми лепестками. Это был Дарий. На левой стороне груди висел кинжал с золотой рукоятью. Глаза на бескровном накрашенном лице были слегка приоткрыты. Он улыбался.

Один из незнакомцев, с головы до ног закутанный в покрывало, поднес царице глиняную табличку. Я попросил прочесть начертанные на ней знаки.