спектакля бросились к нему: «Что вы сделали, Павел Николае¬

вич! Как вы могли! Да ведь это Плеханов!» Но Орленев

взъярился, и говорить с ним было бесцельно. Нужно знать, как

высоко стоял авторитет Плеханова в кругу женевской эмиграции,

чтобы понять дерзость этой выходки. Тем интересней, что Геор¬

гий Валентинович ничуть не обиделся на Орленева и сразу после

окончания спектакля пришел к нему за кулисы.

Ровно через пятьдесят лет после этой женевской встречи Таль¬

ников так ее описал: «Вошел Георгий Валентинович в своем эле¬

гантном сюртуке. Орленев, до этого незнакомый с Плехановым,

сразу же узнал его и стал извиняться. Плеханов перебил артиста,

не выпуская его руки из своей: «Что вы, что вы, Павел Нико¬

лаевич! Это мне надо извиняться перед вами... Только прослу¬

шав спектакль, я понял ясно то, что мог лишь смутно ощущать

при первом неудачном визите к вам сегодня... Вы же актер не

только превосходного мастерства формы, но прежде всего необы¬

чайного творческого переживания. Вы были Раскольниковым се¬

годня вечером, а я хотел пройти и пожать руку этому Расколь¬

никову, вернуть его пусть на миг в нашу обычную, внесцениче-

скую сутолоку, в зрительскую суету. И ваш Раскольников остался

жить во мне цельным, не разрушенным вмешательством живой —

посторонней ему, обычной жизни» 18.

Тальников не присутствовал при беседе Плеханова с Орлене-

вым, как же он мог восстановить ее так подробно? Это нетрудно

объяснить. Вскоре после возвращения Павла Николаевича в Рос¬

сию критик встретился с ним в Одессе и записал по живому следу

его рассказ о женевской встрече — потом па протяжении почти

четверти века они не раз будут возвращаться к ней. Кое-какие

краски добавила и Татьяна Павлова, тоже хорошая рассказчица.

Расспрашивал Тальников о встречах с Орленевым и членов

семьи Плеханова и некоторых его друзей той женевской поры.

Двери дома Плеханова были открыты для приезжих из Рос¬

сии. Общения с ним искали многие, и он редко кому в нем от¬

казывал. На этой почве бывали курьезы, и Орленев в лицах рас¬

сказывал анекдот об одном почтенном академике — экономисте и

статистике, который учинил такой маскарад: опасаясь царских

шпионов, следивших за домом Плеханова, он назначил ему сви¬

дание в горах под Женевой и явился на это свидание в женском

платье. Был ли такой случай на самом деле, я не знаю, но Орле¬

нев весело разыгрывал эту сцену в горах. При всем почти¬

тельном отношении к Плеханову, попав к нему в дом, Павел Ни¬

колаевич держал себя непринужденно и завоевал расположение

хозяина.

Его Раскольников произвел на Плеханова глубокое впечатле¬

ние; теперь открылись и другие стороны его личности: это был

необъяснимый феномен — как уживаются рядом бездны Достоев¬

ского и чуть застенчивый юмор Орленева? Конечно, многие годы

актерства наложили на него отпечаток, он был одет с некоторой

манерностью, голос у него был поставленный, он любил, чтобы

его слушали, но у него не было ни пресыщенности, ни усталости

мэтра. Став знаменитостью, он не утратил непосредственности как

в игре, так и в живом общении. Людей, похожих на Плеханова,

он никогда еще не встречал и не скрывал своего интереса к нему,

интереса почти детского, бескорыстного — ведь он прикоснулся

к истокам русской революции.

В память об этой встрече Плеханов подарил Орленеву свою

книжечку — критический этюд об Ибсене, написанный вскоре

после смерти писателя 19, с такой дарственной надписью: «П. Н. Ор¬

леневу от автора, как слабый знак самого искреннего уважения

и расположения. 17 окт. (н. ст.) 1908». Этой книжечкой Павел

Николаевич очень дорожил и для надежности дал ее на хранение

Тальникову — человеку оседлому и семейному. После смерти

Тальникова вместе с его архивом она попала в Отдел рукописей

Государственной библиотеки имени Ленина, где теперь и нахо¬

дится.

В Женеве Орленев встречался с Плехановым несколько раз:

они гуляли по городу, вместе ходили в цирк и в кино. О кинема¬

тографических впечатлениях Георгия Валентиновича нам ничего

не известно, цирк же и особенно клоуны очень ему понравились,

и он «весело смеялся». Теперь пришла пора удивляться Орле¬

неву: выдающийся ученый и революционер аплодирует рыжему

у ковра. Такая необозримая широта культуры и такая легкость

реакций и заразительное чувство юмора! В этом образе Орленев

увидел Плеханова и таким описал его в своей книге, на страни¬

цах которой, по словам Луначарского, «элегантным силуэтом про¬

ходит перед нами Г. В. Плеханов...».

После женевской встречи Орленев постоянно справлялся

у Тальникова о том, как живет Плеханов и его семья, какие

книги пишет, по-прежнему ли у него открытый дом и можно ли

при случае встретиться с ним снова. Но такого случая Орленеву

больше не представилось. Два года и три месяца спустя большое

впечатление на Орленева произвела нашумевшая история «коле¬

нопреклонения» Шаляпина: на премьере «Бориса Годунова»

в Мариинском театре присутствовал царь со свитой, и по этому

случаю хор во главе с солистами, в том числе с Шаляпиным, ис¬

полнил государственный гимн, стоя на коленях. Современный

биограф Шаляпина пишет, что Федор Иванович был застигнут

врасплох «ситуацией», которую «не мог предвидеть», и что Горь¬

кий не столько осудил Шаляпина, сколько, поняв обстоятельства

этой путаной и конфузной истории, «пожалел его» 20. Плеханов,

не входя в подробности, поступил иначе — он просто вернул зна¬

менитому певцу когда-то подаренную им фотографию с надписью

от себя и от жены: «Возвращаем за ненадобностью». Орленев

был удручен этим происшествием: он почитал Плеханова и лю¬

бил талант Шаляпина.

Спустя какое-то время Орленев встретился в Москве с Ша¬

ляпиным и пригласил его к себе на ужин; в номере «Большой

Московской» был устроен прием по высшему классу столичного

хлебосольства. Присутствовавший на этой встрече актер М. Н. Ми¬

хайлов в своих неопубликованных мемуарах пишет, что этот «не¬

забываемый вечер» начался очень сердечно: «...Шаляпин много

рассказывал, пел (вместе с Орленевым они спели «Коробейники»,

хотя, конечно, пел один Шаляпин, а Орленев выразительно ему

вторил), вообще был хорошо настроен; Орленев был также очень

весел, все время острил и смеялся». В разгар веселья Орленев по

какому-то поводу пожаловался, что брюки его недавно куплен¬

ного и мало ношенного костюма почему-то истерлись на коленях.

Шаляпин, громко смеясь, заметил: «Как тебе не стыдно, Паша,

такой ты большой артист, а ходишь в рваных брюках». На что

Орленев, не подумавши, немедленно ответил: «Да, Федя, хотя я и

не стоял перед царем на коленях, а видишь, брюки порвал, а ты,

хоть и усердно этим занимался, а штаны у тебя в целости» 21 —

и, сразу почувствовав неловкость, попытался свести разговор

к шутке, но веселье уже расстроилось, Шаляпин нахмурился и,

наскоро простившись, ушел. Орленев сострил ради красного

словца, но, может быть, в его язвительной реплике сказалась

живая память о вызове, брошенном Плехановым. Не следует ду¬

мать, что это была политическая демонстрация. Просто Орленева

угнетало всякое угодничество, всякое малодушие, особенно на та¬

ком уровне, особенно если речь шла о великом артисте Шаля¬

пине!

Однако вернемся к осени 1908 года. Он ведь поехал в Же¬

неву, чтобы там отдохнуть и поработать над «Гамлетом». Встречи,

репетиции и спектакли не оставили ему для этого времени. Но

его дошедший до нас рабочий конспект, посвященный шекспиров¬