ность «занимаемого им амплуа» 26. А это амплуа давно стало поме¬
хой для его развития, преградой, перешагнуть которую он не мог.
Правда, в том же Харькове произошел примечательный случай,
описанный Орленевым в его мемуарах как счастливое знамение
судьбы.
В «Смерти Иоанна Грозного» Далматов поручил Орленеву
маленькую роль царевича Федора, про которого А. К. Толстой
в «Проекте постановки трагедии» говорит, что интересен он глав¬
ным образом тем, как «личность Иоанна отражается на нем
рефлексами» 27. Эту чисто антуражную роль, переламывая свое ам¬
плуа, он играл с наивозможпой серьезностью, опасаясь, что доб¬
рый и запуганный царевич-пономарь может показаться публике
смешным, вопреки замыслу трагедии. И вот что произошло
дальше, по словам самого Орленева.
В подвальном, «крысином» номере захудалой харьковской го¬
стиницы после спектакля он в одиночестве пил водку. Неожи¬
данно к нему пришли Качалов и Тихомиров и стали его стыдить:
зачем он губит себя, ведь перед ним открыто будущее, и есть
проницательные люди, которые уже теперь это понимают. В ка¬
честве последнего доказательства Тихомиров извлек из кармана
харьковскую газету, где в рецензии о постановке трагедии
А. К. Толстого, мимоходом неодобрительно отозвавшись о Дал-
матове — Грозном, автор обстоятельно писал об игре Орленева,
о его тонком чтении, скорбном тоне, об исступленном крике ца¬
ревича Федора над трупом Грозного. В заключение критик (Сер¬
гей Потресов, впоследствии писавший под псевдонимом Сергей
Яблоновский) высказал уверенность: если когда-нибудь «свет
рампы увидит вторую часть трилогии Толстого, я предсказываю
этому актеру мировую известность». Прочитав рецензию, Орле-
нев взволнованно спросил у Качалова и Тихомирова, что это за
вторая часть, они объяснили, как могли, и, более того, на послед¬
ние деньги купили трилогию А. К. Толстого и подарили ему.
С этого времени роль Федора так захватила Орленева, что он
стал ею бредить на протяжении полутора лет, вплоть до октября
1898 года, до дня премьеры в суворинском театре.
По долгу биографа я пытался отыскать эту рецензию Потре-
сова-Яблоновского в старых комплектах «Южного края», где он
постоянно сотрудничал в девяностые годы, иногда подписывая
заметки инициалами С. П., и, к своему смущению, нашел совсем
не то, на что рассчитывал. В «Южном крае» в разделе «Театр
и музыка» была напечатана рецензия, озаглавленная «В. П. Дал¬
матов в роли Иоанна Грозного», в которой говорилось, что «испол¬
нением роли Грозного г. Далматов показал, что он не только круп¬
ный талант, но и в высшей степени добросовестный ювелир-худож¬
ник. .. Более верную в историческом смысле и более стильную
фигуру трудно себе представить» и т. д. А об Орленеве в этой
рецензии, подписанной инициалами С. П., сказано кратко: «Хо¬
роши были г-жа Кускова в роли царицы Марии и г. Орленев
в небольшой роли царевича Федора» 28. И того только.
Как же объяснить эту загадку? Ведь Орленев ссылался на
живого свидетеля — В. И. Качалова, называл автора рецензии,
приводил ее текст: зачем ему понадобился такой миф? Ведь роль
Федора действительно принесла ему мировую известность. Что
же произошло? Может быть, в Харькове были другие периодиче¬
ские издания, где могла быть опубликована упомянутая в мемуа¬
рах рецензия? А может быть, это было не в Харькове, а в другом
городе? А может, и автор был не Потресов-Яблоновский, а кто-то
другой? Ответить на эти вопросы я не берусь, хотя допускаю и
такую возможность *. Орленев верил в добрые и дурные предзна¬
менования, и ему очень хотелось, чтобы сама судьба посулила ему
счастливую роль царя Федора, и не важно, что в качестве посред¬
ника она выбрала мало известного тогда журналиста Потресова-
Яблоновского, важно, что кто-то в трудные дни его жизни раз¬
гадал его призвание и что оно осуществилось в свой срок. На не¬
достаток воображения Орленев и в те годы, когда писал воспоми¬
нания, пожаловаться не мог.
Последний перед «Царем Федором» сезон у Суворина на¬
чался для Орленева с неприятного разговора в дирекции. Когда
после лета он вернулся в Петербург и явился в театр, заведую¬
щий репертуарной частью, преуспевающий столичный адвокат
Холева, не скрывая удивления, сказал ему: «Как, разве вы не
в Киеве, у Соловцова?» В такой недвусмысленной форме ему дали
понять, что театр больше не нуждается в его услугах. Август был
на исходе, сезон в провинции давно уже открылся, где мог он
найти себе пристанище? Орленев взвился и запротестовал, и, так
как дирекция знала, что он пользуется расположением Суворина,
и боялась скандала и открытого конфликта, возник компромис¬
сный план: он останется еще на сезон в труппе, но вместо трехсот
рублей ему будут платить двести. В этот момент Холева, увидев
спокойную, чуть виноватую улыбку Орленева, понял, что вот-вот
разразится буря, и тут же накинул пятьдесят рублей. Положение
было безвыходное, идти на разрыв с театром Орленев не рискнул
и, смирившись, принял это предложение с одним условием —
чтобы в контракте для видимости остались прежние триста руб¬
лей, а пятьдесят пусть у него удерживают как бы в погашение
несуществующего долга. Разговор в дирекции не обещал ничего
хорошего, всю осень он старался бывать в театре как можно
реже, приходил на те немногие спектакли, в которых был занят,
и, отыграв их, незаметно исчезал, избегая встреч с актерами. Он
* Я обратился с запросом в харьковскую научную библиотеку имени
Короленко, и мне ответили, что в сообщениях о гастролях труппы Далма-
това, напечатанных в «Харьковских губернских ведомостях», пе встреча¬
ется имя Орленева. «Нельзя, одпако, утверждать, — замечает библиограф
II. Аносова, — что статья, о которой писал Орлепсв, по существовала. Воз¬
можно, что опа была напечатана в театральных журпалах. Но в пашей биб¬
лиотеке их нет». В каких же именно журналах?
часто болел, а иногда сказывался больным; чтобы лишний раз ему
не ходить в театр, даже жалованье для него получал Тихомиров.
Так продолжалось до середины ноября, когда в числе несколь¬
ких претендентов на роль молодого героя — неврастеника Сергея
Кузнецова в комедии «Ложь» оказался и Орленев. Пьеса была
путаная, фальшивая и с нестерпимой претензией доказывала, что
ложь в семейных отношениях ведет к плохим последствиям; фи¬
нальная ее реплика, под занавес, звучала так: «На болоте позора
и лжи не растут цветы счастья». Чего было в пьесе больше — при¬
торной выспренности или истерии? В драматургии тех лет коме¬
дия Зеланд-Дуббельт представляла довольно редкую картину
всевозможных расстройств сознания, вплоть до припадков пол¬
ного помрачения. После удачно проведенной репетиции Орленев
получил желанную роль и дал себе волю; по его собственным
словам, он провел заключительный акт «Лжи» в тонах «сплош¬
ной неврастении» уже клинического образца («исступленные
крики, судороги и в конце концов тихое помешательство»). Кри¬
тика это заметила и писала о новых сторонах его дарования. В ре¬
цензии «Нового времени» особо отмечалось, что четвертый акт
пьесы Зеланд-Дуббельт дал случай «комику труппы Литературно¬
артистического кружка показать, что он владеет не одним коми¬
ческим талантом, но и драматическим, хотя он и не передал це¬
лого лица, но отдельные места, и в особенности сцена сумасшест¬
вия, были сыграны с такой выразительностью и таким истинно
драматическим подъемом чувства, какие не часто удаются и акте¬
рам опытным» 29. Орленев мог бы обидеться: одиннадцать лет в те¬