«Федора». Он жил как бы в двух измерениях, по такому счету:
купчик Гвоздиков из «Битых черепков» — это нечто из области
миражей и призраков, зато царь Федор перед Архангельским со¬
бором — доподлинная реальность.
Если обычно репетиции с участием Орленева проходили легко,
празднично, в атмосфере веселой непринужденности, то на этот
раз он замучил себя пробами и повторениями. В театре говорили,
что он ведет «скачку с препятствиями», имея в виду и ускорен¬
ный темп репетиций и загадки-преграды, с которыми он сталки¬
вался в тексте трагедии. Напряжение Орленева, дерзость его пла¬
нов, его счастливые предчувствия (иногда, правда, сменявшиеся
растерянностью и упадком духа) нервной волной постепенно за¬
хватили участников спектакля и от них всю труппу, несмотря на
ее разобщенность и вражду «звезд». Газеты узнали о необычных
репетициях, и в хронике появились сообщения о том, что «Царь
Федор» будет представлен с «должным для такого выдающегося
русского произведения тщанием». По Петербургу поползли слухи,
что в трактовке трагедии есть политическая подкладка, что это
хорошо обдуманный маскарад, где за событиями трехсотлетней
давности вырисовывается нынешний режим и его правители
(актер Б. А. Рославлев в неизданных «Театральных записках»
пишет, например, что в известной реплике «Я царь, или не царь?»
петербургская публика усмотрела прямой намек на отношения
Николая II с его матерью, вдовствующей императрицей Марией
Федоровной, властной женщиной, постоянно вмешивавшейся
в государственные дела сына4), что это критика русского само¬
державия, суворинская критика справа, но все-таки критика. Не¬
даром на генеральную репетицию «Царя Федора» помимо выс¬
ших светских и церковных властей явились и представители
двора во главе с великими князьями.
Много толков вызывала и московская постановка «Царя Фе¬
дора» в Художественно-Общедоступном театре (премьера кото¬
рого была назначена на два дня позже, чем в Петербурге) — кто
у кого что заимствовал, чьи шансы предпочтительней. О новом,
открывающем свой первый сезон театре Станиславского и Неми¬
ровича-Данченко, о его ансамбле, художественной дисциплине,
мизансценировке рассказывали чудеса, и это подогревало сопер¬
ничество двух столиц. За неделю до первого представления «Царя
Федора» в «Новом времени» появилась полемическая заметка, по
всем признакам принадлежавшая перу Суворина. Это был раздра¬
женный упрек в адрес московских газет, сообщивших, что пред¬
ставители труппы Литературно-артистического кружка, побывав¬
шие па репетициях «Царя Федора» в Художественно-Общедо¬
ступном театре, «пришли в такое умиление», что отложили свою
постановку и будут ее переделывать по московскому образцу.
Автор спешит опровергнуть ничем не обоснованные слухи: «Га¬
зеты, хотя и говорят об этом весьма убежденно, но тем не менее
заблуждаются... Постановки обоих театров резко отличаются
друг от друга, начиная с понимания центральной фигуры траге¬
дии и кончая мелочными подробностями»,—пишет «Новое
время». И более того, «дирекция Литературного кружка, вполне
сочувствуя московскому предприятию, интересуясь его серьезной
режиссерской работой, решительно не согласна с теми приемами,
с какими подошли москвичи к постановке трагедии Толстого.
Впрочем, во всем этом нетрудно будет убедиться при исполнении
«Федора» в Москве и Петербурге» 5.
В этой атмосфере ожиданий, намеков, слухов, нервного ажио¬
тажа, борьбы самолюбий, скрытой и явной полемики в понедель¬
ник 12 октября 1898 года в суворинском театре состоялась премь¬
ера «Царя Федора» с участием Орленева.
С той минуты, как открылся занавес и князь Андрей Шуй¬
ский обратился к боярам (в тексте пьесы — к духовным лицам)
с планом антигодуновского заговора, зал насторожился. Пока что
это был эффект чисто внешний.
Существуют разные мнения по поводу изобразительной сто¬
роны спектакля «Царь Федор» в суворинском театре. Газеты
дружно признали ее образцовой, в разных версиях повторяя, что
картины русской истории впервые на петербургской сцене приоб¬
рели такой очеловеченный и обжитой вид. Критик «Новостей и
Биржевой газеты» с несколько эксцентричным для тех лет псев¬
донимом Импрессионист уверял читателей, что со времен гастро¬
лей Мейнингенской труппы он не видел более тщательной и вер¬
ной духу истории постановки6. На основе этих триумфальных от¬
зывов одиннадцать лет спустя в ретроспективном обзоре журнал
Театра Литературно-художественного общества в Петербурге7,
описывая блеск декораций и костюмов в «Царе Федоре», с при¬
знанием отметил вкус и такт художника И. Суворова — знатока
русской старины. По словам летописца театра, все декорации
в трагедии были «интересны и эффектны», а художественное
изображение Золотой палаты он называет «прямо бесподобным».
Однако последующие оценки были далеко не такие единодушные.
Прошло еще двадцать лет, и П. П. Гнедич — писатель, историк
искусства, театральный деятель, с 1896 по 1901 год служивший
у Суворина управляющим труппой и непосредственно участвовав¬
ший в постановке «Царя Федора» — в своих воспоминаниях по¬
пытался разрушить легенду о ее самобытности и поэзии, пощадив
только Орленева, да и то с оговорками. С непонятным самоупое¬
нием, как бы себе назло, он унизил свое детище: все в нем было
обманом и ловкостью рук; «Гипноз публики доходил до того, что
сад Шуйского, который изображала старая ходовая декорация
леса, уже три года ходившая в нашем театре чуть не ежедневно,
возбудил неистовый восторг не только зрителей, айв печати.
Берега Яузы были написаны так плохо, что на другой день после
представления пьесы были размыты и написаны вновь. А послед¬
няя картина — Московский Кремль на третьем и четвертом плане
представлял собою только расчерченный холст, и Кремль по¬
явился во всей красе только на пятом представлении» 8. Гнедич
зло посмеялся и над сценическими эффектами, так понравивши¬
мися критике и публике *.
Действительно, «Царь Федор» у Суворина по сравнению со
спектаклем Художественного театра с достоверностью его реа¬
лизма (о котором, по преданию, Ключевский сказал: «До сих пор
я знал только по летописям, как оканчивался русский бунт, те¬
перь я знаю, как он начинается» 9) много проигрывал в остроте
исторического видения и в чувстве натуры, особенно в тех карти¬
нах, где действие трагедии из царских и боярских палат уходило
на городские просторы, на московские улицы конца XVI века.
Но ведь были у суворинского «Федора» и страстные защитники,
и среди них Стасов и Амфитеатров, высоко оценившие искусство,
с которым были выполнены для спектакля декорации, костюмы и
бутафория. Нелегко теперь, спустя десятилетия, сказать, кто и
в каких пунктах был прав в этом споре.
Я видел «Царя Федора» с Орленевым в сентябре 1926 года
в Ленинграде (по тогдашней привычке записал свои впечатления,
* Не скрывая своей иронии, он разоблачает нехитрые тайны театра.
Оказывается, что для поразившего воображение петербургских рецензентов
«гала-помера» (лихой гонец скакал от первой кулисы через мост и скры¬
вался в воротах города) суворинская дирекция пригласила какого-то ка¬
зака, давно отслужившего свой срок; по правилам кавалерийской службы
гонец выезжал на сцепу на старой белой лошади и получал за это два
с полтиной. Никакой художественности пе было и в сцене колокольного
звона. В этом случае дирекция, не утруждая себя выдумкой, пригласила
звопаря из Аничкова дворца и платила ему по той же таксе — два с пол¬