тиной.
и эти записи полувековой давности облегчили мою задачу био¬
графа). Спектакль был рядовой, наспех обставленный, со случай¬
ными партнерами, и по контрасту со скудостью и провинциальной
отсталостью его антуража знаменитый гастролер, несмотря на
злые следы прожитых лет сохранивший тон импровизации, не
заученности, а поминутного открытия (как будто он играл свою
роль не в тысячный раз, а в первый раз), казался особенно при¬
влекательным. И, обращаясь к своим впечатлениям и сопоставляя
их с откликами современников петербургской премьеры, я думаю,
что если в оценке «Царя Федора» в Художественном театре прав
был Н. Эфрос, писавший, что у этого спектакля «два героя —
mise en scene и г. Москвин» 10, то у трагедии А. К. Толстого в су-
воринском театре был только один герой — Орленев, хотя тогда,
в 1898 году, его окружал сравнительно сильный ансамбль и
вполне сносный, а по тем условиям — даже незаурядный, декора¬
тивный фон. Объяснение этой диспропорции я вижу в том, что
Орленев в «Царе Федоре» не только хорошо представлял свое
время, но и пошел дальше его и в понимании нравственной про¬
блематики пьесы и в развитии художественной техники; все же
остальное в петербургском спектакле было на высоком профес¬
сиональном уровне, но на уровне домхатовском, «дореформенном»,
без проблеска будущего.
В мемуарах Орленева сказано, что на другой день после «Фе¬
дора» он «проснулся знаменитостью». И на самом деле: с утра
13 октября слава преследует его по пятам. На улице к нему под¬
ходят незнакомые люди и восхищаются его игрой. Поздним вече¬
ром в модном ресторане публика узнает его и устраивает овацию;
он теряется, не знает, как себя вести, и, смущаясь, предлагает
всем, кто находится в зале, вместе поужинать. Лакеи сдвигают
столы, и веселая встреча с речами и тостами затягивается до рас¬
света.
В ту ночь он потратил месячное жалованье, все до послед¬
него рубля, и хорошо еще, что кто-то из присутствующих взял па
себя часть расходов по оплате импровизированного ужина. Быть
знаменитым оказывается совсем не так удобно. Вихрь нарастает
с каждым днем: модные драматурги присылают ему только что
сочиненные новинки; актеры без ангажемента просят его о за¬
ступничестве; провинциальные антрепренеры приглашают на га¬
строли; газеты печатают интервью с ним; министры и генералы
зовут на торжественные приемы; он не знает отбоя от дам света
и полусвета, и т. д. Поначалу это коловращение забавляет Орле¬
нева, потом оно становится ему в тягость, ведь работы у него не
убавилось. С половины октября до половины января он играет
роль Федора пятьдесят (!) раз, и газеты пишут, что в Париже
такие триумфы еще бывают, у нас ничего похожего не слу¬
чалось.
А поток публики не прекращается. Дирекция ежедневно рас¬
кладывает трудный пасьянс — как усадить в зале всех желающих.
Перекупщики и через три месяца после премьеры наживают
большие деньги. Добрую половину почты Суворина в течение
всего сезона составляют просьбы о билетах на «Царя Федора».
Шефу театра нравится эта шумиха, он искренне радуется успеху
Орленева, потому что это и его успех — мог ли он надеяться, что
его режиссерски-антрепренерская интуиция так себя оправдает?
Он ясно понимает, как теперь ему нужен Орленев, и, видимо, по¬
тому, расхваливая его устно и печатно, внутри театра не дает ему
никаких поблажек. Зима в Петербурге в том году была неустойчи¬
вая, гнилая, началась эпидемия гриппа (тогда говорили — инфлю¬
энца), в середине декабря Орленев заболел, и, чтобы не отменять
спектакли и намекнуть только что прославившемуся актеру на
непостоянство судьбы и возможность любых замен, Суворин по¬
ручает роль Федора известному трагику — гастролеру Россову,
о котором еще шесть лет назад писал восторженные рецензии
гимназист Мейерхольд в пензенской газете. Пятнадцатого и сем¬
надцатого декабря Россов сыграл эту роль, и публика встретила
его холодно, без всякого воодушевления, не пытаясь даже срав¬
нивать его игру с психологической глубиной игры Орленева.
В том же декабре журнал «Театр и искусство» напечатал на¬
ивно-трогательное стихотворение К. Иванова, посвященное Орле-
неву и его Федору:
Автор не пытается ответить на этот вопрос («холодный спор
к чему же?»). Для него важно, что актер «свободен был и смел»
и согрел «небесным пламенем» замученную «житейской стужей»
современную публику. Лирика в журнале — это приятная, но
традиционная форма признания искусства актера (Некрасов по¬
свящал стихи Асенковой). А открытки в массовой продаже — это
уже дань новому, урбанистическому веку. В декабре 1898 года
фотограф Е. Мрозовская пригласила Орленева в свое ателье и
кадр за кадром запечатлела его игру в «Царе Федоре» в более
чем ста снимках. «Новое время» отметило, что не все заснятые
Мрозовской положения «достаточно характерны», но в целом они
дают «яркое представление» об искусстве актера12 (по словам га¬
зеты, в прошлом была только «одна работа подобного рода» — фо¬
тографии Андреева-Вурлака в роли Поприщина в «Записках су¬
масшедшего») *. Итак, роль Федора стала сенсацией в Петербурге.
Своеобразно ярким свидетельством тех чувств, которые испы¬
тали в те дни столичные любители театра, может служить
письмо Стасова к Суворину от 13 ноября 1898 года. Он поздрав¬
ляет Суворина с постановкой «Царя Федора». Пьеса А. К. Тол¬
стого, на его взгляд, «плоховата, жидковата и слабовата», но ее
значение в том, что она дала возможность «высказаться и вы¬
плыть наружу такому сильному, такому оригинальному таланту,
как Орленев». По утверждению Стасова, «Федор» событие всерос¬
сийское, захватывающее всю область национальной культуры.
«Наши сонные немножко, значит, проснулись!» Он уверен также,
что игра Орленева открывает перед театром новые горизонты. «Что
это за чудный талант! Это будет пооригинальнее, посильнее, и по¬
глубже, и понужнее для искусства, чем этот изящный итальян¬
ский цветочек — Дузе! Вообразите, я его смотрел, и в продолже¬
ние часов трех-четырех я не услыхал ни одного фальшивого, ни
одного разбавленного, ни одного рассиропленного и ни одного пре¬
увеличенного тона. Какая редкость на театре!! Правда у него
везде — вот и все тут! Сколько нервности, слабости, вспышек...
Восхищение, восхищение!»13. Стасов был человек увлекающийся,
и манера изложения у него была экспансивно-бурная, но такая
степень восторга и в его похвалах встречается не столь часто **.
Кто же после этого письма поверит, что успех «Федора» был
успехом политической интриги, скандальных намеков, полемиче¬
ского сближения Федора Иоанновича с Николаем II, а Бориса
Годунова с Витте? Некоторые мемуаристы (например, Рослав-
лев), проводя эту параллель, указывали на то, что Орленев по¬
вторял характерный жест Николая II и нервно подергивал бо¬
родку. Допустим, что это так и было. Но может ли фельетонная
гримировка истории под злободневность потрясти нравственное
чувство аудитории, может ли из пародии, пусть самой острой и
занимательной, родиться трагедия?
Тому, кто знает, с какой нежностью — другого слова я не
отыщу — относился Орленев к Федору, покажется невозможной
сама мысль, что в этой роли он кого-то высмеивал или передраз¬
* До нас дошли сто три снимка Орленева в роли царя Федора; каждый
из них имеет порядковый номер и каждый поясняет реплика по ходу
действия пьесы. Таким образом, мы можем восстановить с наглядностью,