А. С. Пушкин. Из «Рославлева»

***

13 августа Наполеон, собрав все силы своей армии в кулак, перевел ее у Расасны на левый берег Днепра и через Ляды совершил бросок с юга к незащищенному Смоленску, находившемуся в тылу русских войск. В это же время северо-западнее города на Рудненском направлении 1-я и 2-я Западные армии, выполняя приказ Барклая де Толли, пытались атаковать противника. Гибельным исходом грозил этим армиям маневр французского полководца. Но путь врагам у города Красного преградила 27-я пехотная дивизия генерала Д. П. Неверовского. Всего на 6 полков этой дивизии, поддержанной драгунским и тремя казачьими полками, которые штыками и ружейным огнем прокладывали себе путь к Смоленску, обрушились 16 кавалерийских и пехотных полков французских маршалов И. Мюрата и М. Нея. Жертвуя собой, приковав к себе главные вражеские силы, дивизия выиграла время для подхода основных русских войск к городу. Утром 15 августа она соединилась здесь с передовыми частями корпуса генерала Н. Н. Раевского.

Денис Давыдов: «Я помню, какими глазами мы увидели ее, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом и кровью чести. Каждый штык ее горел лучом бессмертия!»

НЕВЕРОВСКИЙ Дмитрий Петрович (1771—1813) – герой Отечественной войны, генерал-лейтенант с 1812. Участник войн с Турцией 1787—1791 и Польшей 1792—1794. В 1812 командовал 27-й пехотной дивизией. 2 августа во главе этой дивизии и 4 казачьих полков оказал упорное сопротивление коннице Мюрата под Красным и во время отхода к Смоленску, что задержало наступление французских войск и сорвало план Наполеона выйти в тыл русским армиям. 24 августа оборонял с 27-й дивизией Шевардинский редут, а с 26 августа во время Бородинского сражения – Семеновские флеши. Тяжело ранен в Лейпцигском сражении 1813 и вскоре умер. В 1912 его прах был перевезен в Россию и похоронен на Бородинском поле.

Несмотря на малочисленность войск, Раевский принял решение оборонять Смоленск до подхода остальных корпусов 2-й армии и войск 1-й армии. Противник начал атаки утром 16 августа. Пехота Нея под прикрытием артиллерийского огня дважды достигала контрэскарпа крепости, но оба раза была отброшена контратаками пехотных дивизий Неверовского и Паскевича.

Прибывший к Смоленску Наполеон откладывает готовившиеся атаки до подхода главных сил русской армии, рассчитывая на генеральное сражение. Барклай де Толли принял решение не идти на риск генерального сражения из-за превосходства вражеских сил и отдал приказ об отступлении армий по Московской дороге.

В ночь на 17-е в Смоленске 7-й корпус Раевского был сменен 6-м корпусом генерала Д. С. Дохтурова, усиленным 3-й пехотной дивизией генерала П. П. Коновницына и 4-й пехотной дивизией генерала Е. Вюртембергского.

Утром 17-го августа вражеская артиллерия открыла ураганный огонь по городу.

ПОД СМОЛЕНСКОМ

5 числа августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркого сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями то с одной, то с другой стороны города; самое же большое его стремление было на так называемые Малаховские городские ворота; во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оный гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большею частию было деревянное); даже окружавшие город старинные каменные башни — все было в огне, все пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшего ветра; огонь и дым, восходя столбом, расстилался под самыми облаками. Несмотря, однако, на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие русского народа нашло себе утешение в храме Предвечного. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было накануне праздника Преображения Господня. Уже колокольни и даже самые церкви пылали, по всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв перед престолом Всевышнего не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел. Наконец, все утихло; кроме пожирающего пламени и треску разрушающихся строений, ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений. В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оный войск: все жители, оставя дома и свои имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продолжение всего того дня, дороги, ведущие в Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля: старики с малолетними, женщины с грудными детьми — все бежало, не зная сами куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение, что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большой для него потерей. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более шести тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них, между прочими, в тот день убит был генерал Грабовский и ранены генерал Заиончик и многие другие.

На другой день все полагали, что битва под стенами Смоленска будет возобновлена; но вдруг неожиданно, в 12 часов ночи, армия получила приказание, оставя город и большую московскую дорогу, перейти на правую сторону Днепра и занять высоты, находящиеся в двух или трех верстах от города.

П. Тучков, генерал-лейтенант русской армии

Наполеон в беседе с пленным Тучковым

(Раненный в битве при Валутиной горе после отступления русских войск от Смоленска генерал Тучков попал в плен)

На пятый или шестой день после несчастного со мною происшествия вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, то он назначит мне на то время. Я отвечал, что хотя я еще и очень слаб, но, однако же, силы мои позволяют мне быть к нему представленным, когда ему угодно будет. На другой день поутру, часу в 10-м, тот же адъютант императора французов, как сказали мне, г. Флаго, вошед ко мне, просил меня, чтоб я с ним шел к императору.

Наполеон занимал дом, бывший смоленского военного губернатора, находившийся в недальнем расстоянии от дома, в коем жил маршал Бертье, начальник главного штаба, и который прежде занимался нашим начальником артиллерии. Пред домом императора толпилось множество солдат и офицеров, а при входе, по обеим сторонам оного, стояли кавалерийские часовые верхами. Лестница и передние комнаты наполнены были генералами и разными военными чиновниками. Мы, пройдя мимо них, вошли в комнату, где уже не было никого; у дверей, ведущих далее из оной, стоял лакей в придворной ливрее, который, при появлении нашем, отворил дверь и впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего штаба. У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были на оной воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же — с синими и других цветов, как видно, означавших движение разных корпусов французской армии. В углу близ окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты — император Наполеон. Я, войдя поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было: «Какого вы были корпуса?» — «Второго», — отвечал я. «А, это корпус генерала Багговута!» — «Точно так». — «Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом?» — «Родной брат мой». — «Я не стану спрашивать, — сказал он мне, — о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус — из двух дивизий, каждая дивизия — из шести пехотных полков, каждый полк — из двух баталионов; если угодно, то могу сказать даже число людей в каждой роте». Я, поклонясь ему и усмехнувшись несколько, сказал: «Вижу, что Ваше Величество очень хорошо обо всем осведомлены». — «Это немудрено, — отвечал он мне с некоторой скоростью: — всякий почти день, с самого отступления вашего от границ, мы берем пленных, и нет почти ни одного из ваших полков, из которых бы их у нас не было; их расспрашивают о числе полков и рот, в которых они находились; ответы их кладут на бумагу, и таким образом составляется сведение, о коем я вам теперь сказал». Помолчав немного, обратясь ко мне, он начал: «Это вы, господа, хотели этой войны, а не я. Знаю, что у вас говорят, что я — зачинщик оной, но это — неправда; я вам докажу, что я не хотел иметь войны, но вы меня к ней принудили». Тут он начал мне рассказывать все поведение свое с нами с самого Тильзитского мира, что в оном ему было обещано, как мы наших обещаний не выполнили, какие министр его подавал правительству нашему ноты, и что не только на них никакого ответа ему не давали, но даже, наконец (чего нигде и никогда не слыхано), посланника его не допустили к государю для личного объяснения; потом стали сосредоточивать войска в Польше, дивизию привели туда из новой Финляндии и две из Молдавии, подвергаясь даже опасности ослабить тем военные действия наши против турок. «Против кого же все эти приготовления были, как не против меня? — сказал он. — Что ж, неужели мне было дожидаться того, что вы, перейдя Вислу, дойдете до Одера? Мне должно было вас предупредить; но и по приезде моем к армии, я хотел еще объясниться без войны; на предложения мои вдруг мне отвечают, что со мною и переговоров никаких иметь не хотят до тех пор, покуда войска мои не перейдут обратно чрез Рейн. Что ж, разве вы меня уже победили? С чего взяли делать от меня такие требования?»