Эленуцу сотрясали рыдания. Она еле держалась на ногах и, не в силах идти дальше, оперлась на руку Василе.

Они были совсем одни, ее близость, ее беспомощность пронзили семинариста дрожью. Он чувствовал ее округлое плечо, ароматное тепло молодости, нежность, слабость и хотел защитить ее, оградить от всех невзгод.

— Не плачь, не надо! Все будет хорошо, любимая! — эти слова он почти прошептал ей на ухо.

— Лучше бы умереть! — вздохнула Эленуца.

— Не говори так, любимая! — с болью воскликнул Василе. — Нельзя так говорить!

— Тебе было бы жаль меня? — спросила Эленуца, всхлипывая и поднимая на юношу заплаканные глаза.

Влажный взгляд проник в самую душу Василе, голова у него закружилась, он бережно обнял ее и поцеловал в алые губы.

Эленуца замерла, не открывая глаз.

— Теперь я верю, что ты на меня не сердишься! — улыбнулась Эленуца, и яркая весна юности, с которой она, казалось, за последние дни распрощалась, вновь заиграла у нее на щеках, в глазах, губах, зазвенела в голосе.

Долго они гуляли, забыв обо всем на свете. Позади послышался голос Гицы, он разыскивал их. «Ау-у!» — кричал Гица, будто давая знать, что ищет их. Молодые люди очнулись от сладостного опьянения нежных слов и взглядов.

— Еще два дня — и мы с тобой разлучимся, — вздохнула Эленуца.

— Не разлучимся, любимая. Мы будем все время думать друг о друге, будем все время вместе, будем друг другу писать.

— Да, да, будем писать! — воскликнула девушка.

Подошел Гица и стал подробно передавать свой разговор с рудокопом. Этот рудокоп, Никифор, пророчил, что через полгода, а то и раньше, золото на прииске иссякнет. Гица говорил не умолкая до самого дома, у калитки они расстались. Через два дня семинарист уехал учительствовать в Гурень.

В середине ноября инженер Георге Родян нашел себе службу в одном из районов северной Венгрии. Перед отъездом юноша заглянул к отцу. Иосиф Родян сидел и занимался подсчетами: кому какое жалованье следовало на прииске за минувшую неделю.

— Мне пора ехать, отец, — сказал Гица, подходя к столу.

— Ты всю жизнь будешь жалеть, что не принял моего предложения. Оставайся-ка лучше дома — мы тебя сделаем инженером над всеми приисками в Вэлень.

— Думаю, что я поступаю правильно, — отвечал Гица. — И, чтобы совесть моя была чиста, я хотел бы обратить твое внимание на одно обстоятельство, которое давно уже меня беспокоит.

Иосиф Родян отложил ручку в сторону и, с удивлением взглянув на сына, спросил:

— Какое именно?

— Чтобы не оказаться в тяжелом финансовом положении, тебе нужно немедленно приостановить работы в новой галерее. Длина ее уже почти четыреста метров, и, пробейте вы хоть еще сто раз по стольку, золото не появится. Направление выбрано неверно, и я убежден, что, кроме той жилы, которая и сейчас дает достаточно золота, другого пласта, выгодного для разработки, нет. Ты ухлопал кучу денег на эту галерею. Должен сказать тебе, что я давно уже веду кое-какие подсчеты приходов и расходов на «Архангелах», — тут молодой инженер достал записную книжку и стал листать ее, даже не взглянув на отца. — По моим данным, — продолжал он, — в течение двух недель в мае месяце, одной в июне, трех в августе и двух в сентябре расходы превышали доходы. За эти недели ты потерял от восьми до десяти тысяч злотых. Подобные недели были и раньше и, как мне кажется, будут и впредь.

— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросил Иосиф Родян, с трудом сдерживая гневное возмущение.

— Нет. Есть и еще кое-что, — ответил Гица, не обращая внимания на тон, каким говорил отец. — В скором времени ты должен будешь снять со своего счета деньги, чтобы дать двум дочерям приданое, купить для них мебель, одним словом — выдать их замуж. Не знаю, сколько ты намерен дать за ними, но по моим расчетам, если дать приданое наличными деньгами, твой счет в банке уменьшится тысяч на двадцать пять — тридцать. Если работы на прииске ты будешь вести так же широко, как и до сих пор, не прекращая вместе с тем прокладки новой галереи, если будут повторяться, как и прежде, дефицитные недели, то, судя по всему, через год ты останешься с деревянной лопатой в руках. Впрочем, и без этого у тебя уже долгов более десяти тысяч.

Гица произнес все это весьма уверенно. Он выглядел совершенно спокойным, чего нельзя было сказать о бывшем письмоводителе, который, вскочив со стула, с неподдельным изумлением смотрел на сына, как смотрел бы великан на гнома, решившего преградить ему дорогу. Тяжело пройдясь по комнате, он встал перед Гицей и окинул его уничтожающим взглядом. Ноздри его раздувались, и он фыркал, как испуганная лошадь.

— Ты рехнулся! У тебя с головой не все в порядке! — презрительно обронил он.

— Пусть я рехнулся, но все, что я сказал, возможно, и не истинная правда, поскольку у меня нет исчерпывающих данных, однако приближается к ней. Ты пожалеешь, что не дал себе труда вникнуть в реальную ситуацию.

— Такого безумца, как ты, я еще не встречал! — яростно выкрикнул управляющий «Архангелов». — Через несколько недель, а может, даже дней мы доберемся в новой галерее до богатой руды. Это так же верно, как то, что я стою сейчас перед тобой. Далее, если работы в главном штреке иногда и бывают убыточными, то в общем добыча приносит значительный доход и будет его приносить. Разве ты не знаешь, что все чаще и чаще нам попадается самородное золото?! Разве ты не видишь, что этот прииск только сейчас становится божьим даром? Ты просто сумасшедший, неся подобную ересь. Впрочем, я не нуждаюсь ни в чьих советах, а тебе лучше бы не соваться ни в мои счета, ни в мои долги. Только зря время тратишь! Я еще добуду из земли такие богатства, что весь мир ахнет! Мое богатство еще в земле, на то, что на поверхности, и смотреть не стоит! Ты понял, Гица?

Молодой инженер встал, собираясь уходить. Лицо у него помрачнело, душу томили самые тяжкие предчувствия.

— Долг свой я выполнил, сказав все, что думаю, — глухо проговорил Гица. — Ты можешь не прислушиваться к моим советам — дело твое; но через год, я думаю, будет уже поздно. Ты должен подумать и о семье. Нет-нет, я не о себе говорю! — воскликнул он, заметив злорадный и презрительный блеск отцовских глаз. — Я могу содержать себя сам. И буду всегда признателен тебе за то, что ты дал мне образование, большего мне не надо. Я говорю о сестрах, что с ними будет, если в один прекрасный день они окажутся нищими, ведь они с детства привыкли жить в достатке!

— Могу тебя заверить, уважаемый инженер, что ничего подобного никогда не случится, — ехидно произнес Иосиф Родян, — и тебе не придется ни содержать своих сестер, ни выдавать их замуж. Впрочем — баста. Потолковали, и будет! Понял, Гица? И чтобы я не слышал больше твоих глупостей! А теперь скажи-ка мне, — голос старшего Родяна помягчел, — деньжата нужны?

— Спасибо, есть.

Гица поклонился, вышел из кабинета и, попрощавшись со всеми, сел в бричку.

— Желаю тебе явиться с просьбой принять тебя в компаньоны! — крикнул ему вслед отец. Мать и сестры удивленно переглянулись, не понимая, о чем идет речь.

Гица уехал, и в тот же день после обеда акционер Георге Прункул пришел поговорить с управляющим «Архангелов». Он не раз обсуждал с молодым инженером вопрос о новой галерее на прииске, и они договорились попытаться повлиять на Иосифа Родяна и уговорить свернуть работы. Явился он с твердым решением выйти из общества, если инженеру не удалось переубедить отца, потому что расходы последних месяцев приводили его просто в ужас. Гица же его предупредил, что разговор этот он затеет с отцом только в день отъезда.

Взглянув на Иосифа Родяна, Георге Прункул сразу заметил, что великан смотрит на него подозрительно и раздраженно. Не успели они поздороваться, как Родян зарычал:

— Говорил об «Архангелах» с моим сыном?

— Говорил, и часто. — От улыбки по лицу Прункула разбежались морщинки.

— Незачем тебе было болтать мальчишке про всякие глупости! Ты треплешься, а он верит. Все, что ты наболтал про новую галерею, — брехня и глупость. — Голос управляющего дрожал от гнева.