— Мне было бы чрезвычайно неприятно видеть вас голодным в Гурень, — заявил мне священник, недовольный тем, что я отказался у них поселиться.

Домнишоара Лаура — девушка лет восемнадцати, росту среднего, кругленькая, очень веселая и пышущая здоровьем. Характером она похожа на мою сестру Мариоару и потому с первых же дней стала мне симпатична. Она знать не знает о замыслах своего отца и ничуть не старается мне понравиться, беспрестанно болтая всякие глупости, хотя родители строго за это на нее поглядывают. Мне она рада, потому как наконец-то в Гурень появился молодой человек, с которым можно поболтать и посмеяться. Дольше ни о каких чувствах и речи нет. Но поверь, случись на меня даже общая охота родителей и дочки, успеха бы она не достигла.

Моя жизнь, моя душа настолько полны тобой, моя милая Эленуца, что страшно мне только одно: потерять тебя! А если ни тебе, ни мне ничего не угрожает, то почему бы не скрасить дни и домнишоаре Лауре? Ты не завистлива, а значит, и не ревнива и знаешь, что между молодыми людьми бывают отношения не только любовные. Как видишь, я счел неприличным поселиться в семействе священника, коль скоро не в силах оправдать возлагаемые на меня надежды. В душе своей я храню сокровище — твою любовь, драгоценная Эленуца, — но думаю, ты уподобишь меня скупцу, который зарывает клад в землю, обрекая на нищету и прозябание всех вокруг, если все свои дни я буду проводить в одиночестве, наслаждаясь в тишине своим счастьем. Я думаю, что господь бог лишит нас счастья, если мы станем себялюбцами и не поделимся с окружающими хотя бы капелькой дарованного нам света. Делясь, я думаю, мы ничего не потеряем, напротив — сокровище наше станет еще драгоценнее. Мне еще кажется, что домнишоара Лаура счастлива сама по себе невинным счастьем молодости и здоровья и мое появление было для нее лишь предлогом, обнаружившим природную жизнерадостность ее юной души.

Волосы у нее светлые, глаза голубые и очень добрые, и попадья то и дело покрикивает и одергивает ее. Но я прекрасно вижу, что родители сердятся только для порядка, а в душе довольны царящим у них в доме весельем.

Но сколь бы ни была мила домнишоара Лаура, ей, увы, далеко, как до неба, до тебя, дорогая Эленуца! Даже если бы я не знал тебя, влюбиться в нее я бы никогда не смог. В ней, бедняжке, нет и следа той удивительной тайны, которой полна твоя улыбка, каждое твое движение и которая потрясает меня до глубины души, заставляя с восторгом глядеть на тебя, думать о тебе, чувствовать себя твоим рабом! Достоинства Лауры могут разбудить человеческое сердце, но в ней нет ничего, перед чем благоговела бы душа. Впрочем, вполне возможно, что я слишком суров к бедной девушке.

Частенько я корю себя за то, что не в силах веселиться вместе с Лаурой. Бывают дни, когда мне трудно и слово вымолвить. Память о тебе доставляет мне боль почти физическую, и мне кажется, я ее не перенесу. В эти минуты мне кажется, что, кроме тебя, вообще ничего нет на свете, и я отдал бы весь мир за возможность остаться с тобою вдвоем. Извинением моему душевному ничтожеству, которого я стыжусь, обретая рассудок, может быть только то, моя милая Эленуца, что я так крепко, так глубоко люблю тебя и терзаюсь болью, какой никогда не испытывал и какая, мне кажется, принадлежит иному, чуждому миру и переносит меня с родной земли в мрачные и ледяные края.

Я часто думаю: почему любовь столь болезненна? Ведь благодаря воображению я постоянно вижу тебя, мою таинственную и нежную, и меня влечет к тебе с непреодолимой силой. Я улыбаюсь, смеюсь, волны света пронизывают все мое существо, сверкающие лучи согревают меня, целуют мои щеки и глаза, стоит мне только представить себе твой чудесный образ. В такие мгновенья весь мир, кажется, принадлежит мне. Но стоит мне подумать: „Ты — моя!“, — как дрожь тайной боли пронизывает меня.

Прости, но я выскажу тебе опасение, которое страшит меня, как черная молния: а что, если тоска моя пророческая? Разве не может быть, что будущее затянут тучи и ты перестанешь быть моей? Предчувствия тревожат меня. И вправду, разве не может случиться, что однажды ты уступишь настояниям родителей? Скажешь: „Я люблю его, но что поделать… Что поделать, господи?“ — и, рыдая, подчинишься решению матери и отца?

Как ужасно думать об этом! Я не хочу так думать, мне куда легче полагать, что любовь болезненна сама по себе… И знаешь, милая Эленуца, почему? Потому, я думаю, что наша душа слишком тесна для такого всеобъемлющего бездонного чувства, как любовь. Она, собственно, уже и не чувство, она сама наша жизнь, освободившаяся от всяческой корысти, от всего темного и тленного. В любви нет ничего, что стало бы добычей смерти, недаром апостол Павел говорил: „Пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше“.

С нетерпением жду ответа. Как там тебе живется? Думаешь ли обо мне? Домнишоара Лаура идет сейчас мимо школы и пытается увидеть через окно, дома ли я. Высунуться, что ли, в окошко и попугать ее, потому что развлекать я сегодня не в силах! Моя душа переполнена тобой, любимая Эленуца. Как бы весело я ни начинал письмо, я не могу избавиться от болезненных чувств, которые берутся неведомо откуда и теснят мою душу. Меня утешает одно: когда-нибудь мое счастье будет скреплено законом и страх потерять тебя исчезнет — вот тогда навеки воцарится свет в моей душе и вокруг меня! Не правда ли, моя Эленуца? Вот-вот начнутся занятия. Шумные ребятишки уже собрались. Почему они мне так дороги? Мне кажется, что и ты смотришь на них, и ты им рада.

Не заставляй меня долго ждать!

Твой Василе».

«Вэлень, ноябрь.

Дорогой Василе!

Сегодня, еще до полудня, уехал Гица! Когда я осталась одна, мне стало очень страшно, и я прошу твоей поддержки и опоры среди моих неизбывных мук. Какие вы счастливые, мужчины, какое несметное богатство — ваша свобода! Жизнь открывает перед вами бесчисленные пути. Чемодан в руки — и можете отправляться по любой дороге. В какой бы части света вы ни оказались, всегда отыщется кров, который с радостью вас приютит. И если у вас на пути возникают препятствия, вы их одолеваете, если только вы настоящие мужчины. Вам легко избавиться от того, что вас ущемляет, изменить свое невыгодное положение, возместить потерю. Вы — птицы, которые, щебеча, перелетают с места на место и могут жить где угодно.

Но горе нам, женщинам, у которых нет, как у вас, крыльев, которые принуждены оставаться в том же доме, где когда-то был свет, а теперь темно и пусто, с тем же букетом цветов, который когда-то пьянил своим ароматом, а теперь увял. И несмотря ни на что, нам надобно отыскать себе опору и не свалиться в пропасть, хотя ни единый лучик света не помогает нам увидеть, к чему мы тянемся! Мы не можем взять в руки дорожный посох и отправиться в мир, потому что не готовы к этому, да и мир нас не примет, разве только за такую цену, которая для нас, женщин, равносильна смерти.

Твои письма ясно сказали мне, что страдания облегчаются возможностью удалиться от места наших несчастий, возможностью жить среди других людей. Господи! Не могу даже описать, как я завидовала Гице, когда он собрался уезжать! Василе, дорогой, ведь вокруг себя я вижу огромное кладбище. Родители, сестры, все люди в Вэлень кажутся мне призраками, которые вышли из могил на прогулку! Каждый день без устали я пишу письма, и только они помогают мне превозмочь жестокий страх. Завидую я и тебе, потому что тебе посчастливилось сблизиться с семьей священника. А до сих пор я только радовалась, что в лице домнишоары Лауры ты нашел себе добрую знакомую. Я говорила себе: пусть дни разлуки он проводит весело. Ведь и у меня был мой Гица! Ты даже не представляешь, каким бесценным другом был мне любимый брат! С ним я легко терпела свое положение, которое теперь мне кажется непереносимым. Когда рядом был Гица, я не замечала презрительных взглядов сестер, делала вид, что не слышу злых намеков отца. Как ни тяжело жаловаться на своих близких, однако иначе я не могу. И не могу понять, почему они так плохо обращаются со мной, будто я нищенка, которую держат в доме из милости. Я не могу понять их, потому что думаю и чувствую совсем иначе, чем они! По-моему, каждый человек, даже самый последний нищий, имеет право на собственное мнение, на собственное понимание жизни. Почему же меня лишают этого права? И если они не могут примириться с моим образом мыслей, то должны, по крайней мере, сдерживаться, а не показывать, как дурно они обо мне думают. Я бы внимания не обратила на все их выходки, будь рядом со мною Гица. Какая нежданная сила вливалась мне в душу, когда он говорил: „Мы победим, Эленуца, не теряй мужества! Василе — человек достойный, так будем надеяться, что родители еще переменят свое решение. Пройдет белая зима, минует цветущая весна, а там…“