— Что это? — ткнул он пальцем во «Фрасинул».

Прункул наклонился и прочитал скороговоркой: «В случае, если долг не будет возмещен, то нижеподписавшийся обязуется передать во владение домнула Прункула луг во Фрасинул безо всякого суда».

— Будь здоров! — воскликнул старик с огорчением. — И чего ты так боишься, что я не заплачу? Что я, сегодня помирать собрался?

— Это только для проформы, братец, — стал успокаивать его Прункул, пряча ехидную улыбку. — Я знаю, что завтра мы с тобой не отправимся на тот свет… Но дела, они всегда так делаются!

— Ну, будь здоров и до свиданья! — с раздражением сказал старик Унгурян и вышел. Он был раздосадован, а вернее, уязвлен. Он чувствовал себя униженным тем, что его бывший сотоварищ по «Архангелам» настолько ему не доверяет. Насупленный, он направился прямо к почте, чтобы как можно скорее избавиться от этих пяти сотен. А Георге Прункул, встретившись вечером с Попеску, сообщил ему самую последнюю новость.

Двухдневное обивание порогов и унижение, которое Прункул заставил испытать Унгуряна, мало чего стоило, потому что денег «адвокату» с его «доамной» хватило бы разве что на дорогу до Вэлень.

Дело в том, что студент Унгурян «спутался» с десятистепенной актрисой из самого захудалого театра в Будапеште. Девице было лет под тридцать, если не больше, но выглядела она молодо, а главное, была «корпулентной», как хвастался студент. Актриса эта не раз бывала на вечеринках, где пели «архангела Гавриила», и, приметив, что студент сорит деньгами, в один прекрасный осенний день бросила театр и переселилась к Унгуряну. Злые языки говорили, что из театра ее выгнали, но сама она, подняв на юношу влюбленные глаза, шептала:

— Ради тебя, душа моя!

Вот тогда-то Унгурян и послал одну за другой две телеграммы, предвидя двойные расходы, а растратив полученные деньги, стал жить в кредит. Продолжалось это довольно долго, но откуда было знать об этом старику Унгуряну? Кредит у студента был в трех трактирах, где он чаще всего устраивал попойки и где его знали уже не первый год. Архангел Гавриил ходил теперь раздувшись от гордости как индюк. Вдобавок он стал необычайно ревнив и на некоторое время даже перестал видеться с друзьями. Но в один из морозных февральских дней все три трактирщика прислали ему на дом счета с уведомлением, что, «к их большому сожалению, они больше не могут предоставить ему кредит».

В это утро Унгурян обнаружил, что в кристальной душе его возлюбленной есть и темные закоулки. Она принялась издеваться над ним, обвинила во лжи, упрекнув, что он обманул ее, представившись бароном, и заставил бросить честную карьеру. Затем разрыдалась, стала лепетать, как она несчастна, стонать, что не хочет просить милостыню. Наплакавшись, она стихла, потом глаза ее просветлели и она, бросившись студенту на шею, залепетала:

— Но я тебя не оставлю, душа моя! Я тебя не брошу, мой любимый, даже если ты не барон!

— Никакой я не барон, но трачу на тебя не меньше барона, — ревниво заметил молодой человек, выпив с подружкой по рюмочке утреннего ликера. Будучи изрядно под хмельком после ночной попойки, он сел за стол, накатал отцу письмо и отправил его заказным. Потом, сообразив, что ультиматум трех трактирщиков вовсе не шутка, он принялся бомбардировать родителя телеграммами.

Получив пятьсот злотых, он и не подумал расплатиться с долгами. После того как его девица купила себе два платья и шубку, они отправились кутить. На пятую ночь Архангел Гавриил, пьяный в дым, предложил:

— Ирмушка, хочешь посмотреть мои палаты?

— Хочу, — не задумываясь, согласилась она. — Там-то я и увижу, как ты меня любишь!

Ирмушка тоже была как следует навеселе. Так что просто чудом они сумели купить билеты и сесть в нужный поезд.

Так они отправились в Вэлень и окончательно протрезвели где-то посередине дороги. То ли кто-то украл у них деньги, то ли они сами их потратили, только, когда Унгурян на трезвую голову заглянул в портмоне, там оказалось всего-навсего две бумажки по десять злотых. Унгурян мысленно возблагодарил доброго гения, который надоумил его пуститься в путь и помог им сесть в этот поезд. Он даже чувствовал себя обязанным отправиться в Вэлень и увидеть собственными глазами, что же помешало старику выслать требуемую сумму целиком. Старики знай себе толстеют, а другим велят потуже пояса затягивать. И все же он был огорчен, что пять сотен так незаметно разошлись и он не сумел расплатиться с долгами.

Унгурян почувствовал себя почти счастливым, увидев, что рядом с ним Ирмушка. Но тут же спохватился: «А что мне делать с этой девицей, черт ее подери?» Девушка только что проснулась и, протирая глаза, протянула сонным голосом:

— Как я долго спала! — и вдруг, заметив незнакомую вагонную обстановку, испуганно спросила: — А где это мы?

— Едем домой! — сухо пояснил студент.

— Домой? — удивилась Ирмушка.

— В мои палаты, — ухмыльнулся Унгурян.

— Правда, правда, душа моя, мой любимый! — вздохнула Ирмушка и обняла студента.

Все огорчения Унгуряна как рукой сняло. Он повеселел, ведь с ним было это «корпулентное» существо, которое так ему нравилось. А дома? Дома как-нибудь обойдется! Долго он там не задержится. Только узнает, как обстоят дела на приисках, у «Архангелов», а главное, как дела с финансами у родителя, и снова вернется в столицу.

Жители Вэлень кто с жалостью, кто с насмешкой смотрели на тощих лошадок, влачивших шагом старый возок в пятницу после обеда по белой укатанной дороге. Возок когда-то был покрашен, но от коричневой краски остались лишь причудливые пятна. Заметно было, что и полозья подновлялись не раз.

Морды у лошадей, двигавшихся еле-еле, опустив головы, все закуржавели.

В возке сидели двое. Одного ли они пола или разного, понять было невозможно, потому что оба были закутаны с головой в тулупы, и, только когда возок сильно встряхивало, из-под воротника выглядывала белая полоска лба.

Крестьяне, попадавшиеся на пути, качали головами и приговаривали:

— Боже упаси от такой езды: на таких клячах да в такой мороз!

Ямщик повернулся на козлах и сделал вопросительный жест. В ответ из тулупа высунулась рука и показала направление. Возок свернул в сторону, и из-под тулупа раздался грубый недовольный голос:

— Давай! Давай! Волки бы вас съели!

Возок остановился у ворот Ионуца Унгуряна. Ездоки в санках зашевелились. Сначала один из них с трудом выпростал из-под грубошерстной полсти ноги и осторожно, словно они были стеклянные и могли разбиться, установил их рядом с возком. Руки это непонятное существо держало на отлете, словно деревянное пугало. Приоткрылось зеленовато-фиолетовое лицо и остекленелые глаза, но и по ним вряд ли можно было узнать, кто же это. Слуга старика Унгуряна, вышедший к воротам посмотреть, кто приехал, не узнал сына хозяина.

— Кого вам нужно? — спросил слуга.

— Черта лысого! — послышался в ответ бас молодого Унгуряна. — Раскрой глаза, Василе, и помоги доамне вылезти из возка.

Сам он настолько промерз, что не в силах был шевельнуться. Казалось, что и кровь в его жилах замерзла.

— Господи, — всплеснул руками слуга, — да неужто это вы, домнул? В такой мороз, на таких лошадях! Просто диво, что вы добрались.

Василе все еще не мог поверить, что приехал молодой хозяин, а потому и не двигался от ворот.

— Да пошевеливайся, братец, может, она совсем замерзла!

Ирмушка, укутанная в тулуп и прикрытая полстью, сидела совершенно неподвижно. Слуга с опаской подошел к ней, отстегнул полсть и помог выбраться из возка. При каждом движении девушка стонала, словно у нее болели все кости.

Молодые люди, не глядя друг на друга, пошли вслед за слугой. Молодой Унгурян растратил почти все оставшиеся деньги в привокзальных ресторанах и на последние гроши мог нанять только «этих несчастных кляч». Другие извозчики, у которых лошади были получше, даже и слышать не хотели, чтобы ехать в Вэлень за такие гроши. Едва молодой Унгурян со своей подружкой выехали из города, как их начал пробирать мороз. Сначала они смеялись и пили вино, которое захватили с собой в дорогу. Когда вино кончилось, а мороз своими иголками принялся колоть их и сверху, и снизу, они стали винить друг друга, и перебранки хватило им довольно надолго. Но и брань со временем смолкла. Мороз, казалось, накрепко запечатал им рты, потому что и на вопросы извозчика они не отвечали.