атмосферу чего-то зловещего, что зритель, привыкший всегда

радостно настраиваться перед выходом Варламова, здесь как-то

сейчас же настораживался, подбирался, и улыбка гасла на его

губах, с тем чтобы не появиться больше вплоть до самого окон¬

чания спектакля.

...Спустя много лет, посреди многих других, сыгранных Вар¬

ламовым, ролей, фигура Варравина встает в памяти, как живая,

заслоняя собой не только все роли второстепенные по своему

содержанию, — это что уж говорить, — но даже многие другие,

с которыми сам Варламов сроднился».

Да, сатанинской силы образ Варравина встает не вылеплен¬

ный, а кованный. Из железа. И навечно! Памятником всему

окаянному чиновному сословию, которое, по словам Сухово-Кобы-

лина, раздирало «в одну сплошную рану великое тело России».

Это был сатирический образ, доведенный до чрезвычайности,

до самого большого калибра. Не сведен и не сводим к смеху. Уже

нс смешна, а страшна сатира.

Вот случай, когда можно сказать, что не Варламов нашел роль

но себе, а роль сама нашла Варламова, помучившись в чужих

людях.

В неопубликованных бумагах А. В. Сухово-Кобылина есть

слова восхищения Варламовым в роли Варравина (их приво¬

дит К. Рудницкий в монографии «А. В. Сухово-Кобылин»).

Играл Варравина и на первом представлении «Отжившего

времени» на Александрийской сцене в 1882 году, и во второй

постановке 1892 года, и в дальнейших возобновлениях — уже под

названием «Дело». С годами вступали в спектакль новые испол¬

нители ролей. Не сменялись только Варламов и Давыдов.

VII

Странные сложились отношения между двумя александрин-

скими знаменитостями — Варламовым и Давыдовым. Сердечные

друзья и постоянные соперники. Жили в мире и добром согласии,

но работали с вечной оглядкой друг на друга.

Артист младшего поколения Б. А. Горин-Горяинов рассказы¬

вает (в книге «Кулисы»):

«Однажды я сидел за кулисами с Варламовым. Мимо прошел

А. Н. Лаврентьев, бывший в то время управляющим труппой.

Константин Александрович подзывает его:

—       Андрюшечка! Так никак не хочешь освободить меня от

этой роли?

—       Нет, уж играйте. Это нужно для дела. Кроме вас никто

так сыграть не сумеет. С вашим талантом...

—       С талантом, с талантом... А главную роль Давыдов играет,

а не я!

—       Так та вам не подходит, а эту вы сыграете так, что она

будет главной.

—       Ну, что с тобой поделаешь, ладно. Только беру с тебя

слово: сделай так, чтобы Володя меня не переиграл».

И каждый раз одно и то же. Получая роль в новом спектакле,

если рядом должен был играть Давыдов, начинал ворчать:

—       Ох боюсь, переиграет меня Володя...

И Давыдов:

—       Опять тягаться с Костей? Повалит ведь он меня!

Слова эти (или подобные им) приводятся решительно во всех

воспоминаниях и о Варламове, и о Давыдове. Стало быть, гово-

рены были не раз.

И во всех воспоминаниях — другие, более примечательные

слова:

—       Если бы я был так же талантлив, как Варламов, великим

был бы артистом, — говорил Давыдов.

—       Если бы я был так умен, как Давыдов, то я бы... — говорил

Варламов.

Иногда эти речения вкладывают в прямой разговор между

Варламовым и Давыдовым.

«Бывало, вздыхая, Варламов говорил:

—       Эх, Володя, Володя! Будь у меня твоя голова, что бы я

натворил...

А Давыдов отвечал:

—       Эх, Костя, Костя! Мне бы твой талант... Вот бы я играл!»

Какие были актеры! Какие разные и равные!

Редко в чем сходились, но всегда ходили в одной упряжке,

помогая друг другу и ничем не поступаясь, любя друг друга

и ревнуя к ролям.

—       Что ж это, он—Городничего, а я Осина? Он Фамусова,

а я Горича или того хуже — бессловесного князя Тугоуховского?

Это — справедливость? — ворчал Варламов.

Но в сцене бала у Фамусова, в бессловесной роли князя Ту¬

гоуховского, хоть на минуту становился главным лицом. И вдруг

оказывалось, что и сей князь бывал когда-то Фамусовым да по¬

хлеще Фамусова!

Давыдов говорил шутя:

— Верно, мы с ним разные, но не скажешь, что он — Иван,

а я — Степан: не сходятся Иван со Степаном. Но можно сказать:

он — Борис, я — Глеб, или он — Козьма, я — Демьян. Есть такие

двойные иконы, даже церкви: Борисоглебские, Козьмадемьянов-

ские. Эти — иеразлучимы... Так и мы с Варламовым.

И не удивительно: кто бы ни писал о Варламове, волей-нево¬

лей сравнит его с Давыдовым; кто бы ни писал о Давыдове — не

обойдется без имени Варламова. Словно искусство этих двух ве¬

ликих актеров — чудесной чеканки монета, которую обязательно

нужно рассмотреть с обеих сторон. Или разнотравье одного и того

же луга?

«Давыдов и Варламов — явления исключительные. Подобные

таланты рождаются раз в столетие, — пишет Ю. М. Юрьев в своих

«Записках». — Но, боже мой, как они противоположны друг другу.

Ничего общего ни по своей внутренней сущности, ни по свойству

своего дарования. Различны подходы к творчеству. Каждый из

них отталкивается от своей индивидуальности, ничем не напо¬

минавшей индивидуальности другого.

Громадный талант Давыдова не обладал такой стихийностью,

которая была у Варламова. В Давыдове было все мягче и, я бы

сказал, сдержаннее, корректнее. Творчество Давыдова выливалось

в более определенные и вполне законченные формы. Такт, чувство

меры — отличительная черта исполнения этого артиста. Его речь

четкая, будто каллиграфическая, как бы характеризовалась мно¬

гообразием «шрифтов». Фразы тщательно отделаны, как бы от¬

шлифованы. Все подчиняется воле художника. Но той яркой

самобытности, какая была у Варламова, — не наблюдалось.

Варламов поражал своей оригинальностью, Давыдов — преем¬

ственностью традиций... А между тем, когда они сходились вместе

и вели диалог, никакого разногласия не получалось, наоборот,

возникала полная гармония. Исполнение как бы сливалось в

одно целое, и смотреть и слушать их вместе было наслажде¬

нием».

Тщательно, умно и толково изучал Давыдов роли, которые

предстояло играть. Думал, разминал, искал наиболее верное внеш¬

нее выражение внутренней жизни своего героя; хорошо найден¬

ное запоминал, закреплял, повторял из спектакля в спектакль,

чеканил, оттачивал.

А Варламов изобретал на сцене, по ходу действия, решая

образ по сиюминутному состоянию героя, по своему актерскому

самочувствию в роли. Найденное однажды — повторял редко.

Чаще — играл по-новому, по-сегодняшнему. Беспечно ломал уста¬

новленные мизансцены, говорил в иной, чем прежде, интонации.

Давыдову, когда он оказывался на сцене наедине с Варламовым

(а это случалась очень часто, во многих спектаклях), надо было

все время быть на чеку, неотступно следить за тем, «как поведет

сегодня Костя». И раз на раз не приходилось.

Так и играли они Мошкина и Шпуньдика в «Холостяке»,

Расплюева и Муромского в «Свадьбе Кречинского», Муромского

и Варравина в «Деле», Силана и Курослепова в «Горячем сердце»,

Иванова и Лебедева в «Иванове»...

И никогда не терялись свежесть, неповторимость, подлинная

истинность происходящего на сцене из-за неподдельных, подска¬

занных минутой варламовских озарений, из-за того, что Давыдов

слушал, чутко подхватывал сегодняшнее, живое, возникшее с ходу,

по правде чувствований. И, поддерживая Варламова, сам перено¬

сился в новое для себя творческое русло. Так они играли каждый

раз — словно в первый раз! Воодушевленные, на подъеме.

После таких спектаклей, похожих на состязания в актерском