—       Буду, буду, сегодня только себя поберег.

—       Мне нужны ваши слезы, — добавила я.

Он грустно улыбнулся:

—       Вам они нужны, а вот другие не верят слезам Варламова»...

После неудачи первого представления «Чайки» Антон Павло¬

вич Чехов обходил Александринку. Новой постановки «Чайки»

он не видел. Не видел Варламова в роли Сорина.

А «Вишневый сад» был поставлен уже после смерти автора.

XII

В последний день XIX века, 31 декабря 1899 года, Констан¬

тин Александрович Варламов задал великий пир в своем доме.

Стол ломился от обильной снеди, французских вин, шусговского

коньяка и смирновской «белоголовой» водки. Гостей было —

тьма. Встречали Новый год, Новый век!

Ровно в двенадцать часов ночи поднялся хлебосольный хо¬

зяин с места во главе стола и предложил тост за Новый год, за

Новый век. И торжественно чокнулся с календарем, что висел на

стене. А на первом листке календаря, с которого еще не сорвана

ни одна страничка, крупными красными буквами выведено

«1900». Красными... Никому тут и невдомек, что новый, XX век

так и пройдет в России под этим победительным цветом рево¬

люционных бурь.

Начинался великий век свершений и преобразований, исто¬

рическая веха в жизни всего человечества.

Меньше других ведал об этом, меньше всех думал об этом

он, Варламов. Жил малым мирком своим, скудельной, нераско¬

ванной мыслью.

И не был одинок в этом застойном равнодушии к подъему но¬

вых пробуждающихся сил русского общества. Не держался охра¬

нительных рубежей. Нет! Но, огороженный от буйных ветров вре¬

мени глухими стенами императорского театра, в узком кругу

будничных театральных дел и забот, никакого понятия не имел

о народной жизни, о событиях, которые назревают тут же, непо¬

далеку — на петербургских же рабочих окраинах. Так, в без¬

мятежном настрое обывательского жития пребывала большая

толща русской интеллигенции. И в этом смысле вряд ли оты¬

щется кто бездумнее знаменитого дяди Кости.

Потайно ходила по рукам подпольная революционная литера¬

тура. Да и в печатных рассказах, повестях, романах русских пи¬

сателей входили в силу образы новых людей, тех, что не хотели,

не могли мириться с несправедливым общественным укладом,

народным бесправием, царским строем, полицейской дубинкой.

Хоть реже, но появлялись они в драматургии, на сценах «част¬

ных» театров, которых развелось уже немало. Но чего не было

в Александринке, того Варламов и не знал. Где ему!

Вот и в новогоднюю ночь 1900 года только и пекся о том,

чтобы пир удался на славу...

С наступлением нового века мало что изменилось на верной

своему застою Александрийской сцене. Разве только Виктора

Александровича Крылова сменил драматург того же безкрылого

ремесленного цеха Виктор Александрович Рыжков.

Пьесы Островского шли все реже и реже; Чехова — удержи¬

вались недолго (это — о «Чайке», «Вишневом саде», «Трех

сестрах», а «Дядя Ваня» так и не нашел себе места в репертуаре

казенного театра); Горького вообще не было дозволено

ставить.

После великолепного успеха «На дне» в Московском Художе¬

ственном театре (в 1902 г.) В. Н. Давыдов начал хлопоты для

постановки этой пьесы в Александринке. Не дождавшись раз¬

решения, принялись за репетиции. Вел их ученик К. С. Стани¬

славского, талантливый актер и режиссер Александр Акимович

Санин. Спектакль обещал быть очень интересным и совершенно

необычайным для театра.

Роли распределены были так: Далматов — Барон, Дальский —

Сатин, Давыдов — Лука, Санин — Бубнов, Варламов — Медве¬

дев... Но в дни, когда уже нужно было строить декорации и

шить костюмы, пришло решение:

«Пьеса строжайше запрещена для постановки на император¬

ской сцене».

И все-таки александрийцы дважды представили «На дне»

в чтении в лицах (осенью 1903 г.). Сначала в доме Н. П. Ка-

рабчевского, потом — в зале Дворянского собрания (нынешняя

Ленинградская филармония)* Но Варламов не принимал участия

в этой дерзкой выходке артистов императорского театра. Оста¬

вался в стороне. И не потому, что побоялся начальственного

гнева.

—       Без декораций, без грима, без костюма — это не по мне! —

заявил он. — Это не театр!

Зато безотказно играл во всякой пустой комедии. Добро бы

понуждали, а то ведь все сам! Мелководье комедий было ему по

щиколотку, но погружался в него по горло. Большинство таких

спектаклей не выдерживало и двух-трех представлений. Варла¬

мова это не тревожило. Без зазрения совести повторял одни и те

же смешные коленца в разных ролях. И не без оснований уверял

товарищей по сцене, если они упрекали его в этом:

—       И вовсе не разные роли. Все — одного покроя, на одно и

то же лицо, что Демид — что Еремей.

Комедии захлестнули Александринскую сцену.

Актер героического репертуара Мамонт Дальский откровенно

злился:

—       Заели нас комики. Продыху нет от них. Заполонили сцену.

Варламов по-своему толковал этот совсем неладный реперту¬

арный крен:

— Ты подойди к окну, милый, погляди, что делается на ули¬

це. Паршивая промозглая погода, моросит с утра до вечера, сля¬

коть, мрак. Люди ходят хмурые, недовольные собой и друг другом,

бранят все на чем свет стоит... А придут в театр — весел*ая ко¬

медия! Обрадуются, подобреют, позабудут свою злобу и заботу.

Ради этого стоит постараться!

В этих словах только верхний слой правды. Подпочву ее

много лучше понимали те, кому было доверено руководство ис¬

кусством. Промозглым был общественный климат в России, и лю¬

ди бранили все, на чем стоит царская держава. А комедия... Что

ж, легкая, бездумная комедия действительно могла развлечь, от¬

влечь от недовольства, задобрить людей, затупить остроту про¬

буждающейся гражданской мысли.

Так, отвлеченно от живой действительности, существовал и

сам милый и добрый дядя Костя. Хмурую погоду северной сто¬

лицы видел, про общественный климат в стране ничего не ведал.

По-прежнему часто ездил на гастроли. Исколесил, кажется,

всю Россию. Где только не побывал?!

Короткие, торопливо набросанные письма, записки Варламова

идут отовсюду.

Гастроли по всем волжским городам от Казани до Астрахани.

И везде «огромный успех», «полные сборы», «встречают с ор¬

кестром», «всюду преподносят цветы, говорят приветственные

речи».

Письмо из Омска: «Прямо блестяще, сборы чудные, приемы

восторженные, на меня прямо молятся... Сегодня в ночь уезжаем

в Томск».

«Господи, в какую даль мы заехали! Семь дней идет письмо

и полных три часа разницы во времени. Когда у вас ночь, у нас

будет день. Прямо безобразие».

Но заезжает и дальше — в Хабаровск, во Владивосток! Сооб¬

щает, что собирается съездить на несколько дней в Японию, по¬

бывать в незнакомой стране, отдохнуть... Намерение это осталось

неисполненным.

В следующем году — на юг России: Ростов-на-Дону, Таганрог,

Николаев, Одесса, Херсон, Елизаветград, Харьков, Киев, Киши¬

нев... «Всюду большой успех, театр переполнен, овациям нет

конца».

Потом — в Орел, Тулу, Курск, Смоленск, Воронеж, Ярославль,

Калугу, Холмы...