За Кавказский хребет: Баку, Тифлис.

И на запад — Вильно, Либава, Кельцы, Радом, Лодзь, Люблин,

Краков, Варшава. «Успех неимоверный», «мы — самые дорогие

гости», «меня так приняли, что я расплакался».

Не перечислить всех городов, откуда шлет он письма Анюте

домой, в Москву, в Ялту, где она жила, училась, лечилась. На

конвертах писем появляется шикарно выведенное — «Ее высо¬

коблагородию Анне Костантиновие Варламовой». Выросла Анюта,

ходит в девицах!

Но «папа» продолжал наставлять ее с прежним простодушием:

«будь умна, скромна, честна и благо тебе будет», «прошу на¬

браться такту и житейской мудрости, это тебе необходимо», «я

работаю много, работай и ты», «тебе надо быть хорошим челове¬

ком». Или — «помни свою ужасную походку, не махай руками на

ходу и не верти лопатками», «не забывай держаться лучше, чем

держишься, прошу хоть старайся быть грациозной».

Нетрудно догадаться, что Константин Александрович хотел

бы увидеть свою Анюту актрисой. Не представлял себе более

счастливой участи, чем работа в театре. И отдал Анюту в Теат¬

ральное училище. Пять лет (с 1886 по 1891 г.) училась она сце¬

ническому искусству, но, к сожалению, не выказала никаких

талантов. Варламов долго не мог примириться с этим горьким

для него разочарованием.

«Анна! Ты просто сразила меня своей смелостью. Молодец,

хвалю за это! Просто и на тебя не похоже. Каково: дебютировала

на московской сцене»...

Написано в 1891 году. Но на этом смелом дебюте и закончи¬

лась сценическая деятельность Анны Варламовой.

А надо «кем-то быть»! «Ты в таких летах, что пора думать и

о звании. Согласись, неловко быть одетой по-модному и назы¬

ваться «крестьянкой» или «мещанкой». Ты для себя должна

учиться и добыть диплом хоть домашней учительницы. Милая,

не о себе хлопочу»...

Анна выросла девицей слабой здоровьем, хрупкой, совсем

небольшого роста, все казалась девочкой. Ясноглазая, миленькая

на вид, легко смущалась, сникала, дичилась людей. Учение ее

шло с превеликим трудом, часто прерывалось необходимостью

лечиться. Сдача экзаменов на диплом домашней учительницы

растянулась на несколько лет.

В 1900 году Анна, пожалуй, неожиданно для Варламова

вышла замуж за Константина Константиновича Петрова, человека

тихого, скромного, в то время служившего в банке. И зажила

своим домом.

Варламов и дальше писал Анюте, но теперь уже о том, что

супруги должны жить «мирком и ладком»: «Живите в мире и

любви, без ссор, недоразумений и дутья. И благо вам будет».

«Берегите свое чувство и друг друга. Не забывайте папу».

Как появление Анюты в доме Варламова ничем не изменило

привычного уклада его жизни, так и уход ее не сказался ни на

чем. Опять все гости да веселье в его квартире № 4 по Загород¬

ному проспекту, 23. А в театре неизменный успех в комедиях, ра¬

душный прием зрителей, добрые отношения с товарищами по

сцене... Только в одном из писем к А. И Шуберт (оно без даты,

но, судя по всему, написано не раньше 1902 года) недовольство

собою, жизнью, театром, о чем ни с кем, кроме нее, Александры

Ивановны, и не заговаривал:

«Работаю много, а толку мало, все неинтересно, безотрадно

серо... Пьесы (новые) все больше иностранные, что моему рус¬

скому сердцу очень не по нутру».

В воскресенье 9 января 1905 года играл в утреннем спек¬

такле для учащихся: Скотинина в «Недоросле». После спектакля

не вышел из театра, заперся в своей уборной, — соснуть на ди¬

ване до вечера: предстояло играть еще и вечерний спектакль —

«Горячее сердце».

Ничего не знал, ни от кого не слыхал о трагических собы¬

тиях, что произошло в этот кровавый воскресный день в Петер¬

бурге. Ничего — о расстреле рабочих на Дворцовой площади, у

Нарвских ворот...

Только вышел на сцену в курослеповской сонной одури,

только произнес первые слова по роли, смешно и протяжно по¬

зевывая:

—       И что это небо валится? Так вот и ва-а-алится, так вот

и ва-а-алится. Или это мне во сне, что ли? Вот угадай теперь,

что такое...

Тут вышел какой-то человек из кресел, встал в проходе пар¬

тера и громко крикнул:

—       Вы же, Константин Александрович, хороший и добрый че¬

ловек. Как же вам не стыдно в такой страшный день смешить

публику?

Варламов, сбитый с толку, онемел.

А тот, неизвестный, повернулся спиною к сцене и стал гово¬

рить, обращаясь к публике.

«Пришлось спустить занавес», — пишет дальше директор те¬

атра В. А. Теляковский в своем дневнике (он хранится в руко¬

писном отделе Бахрушинского театрального музея). «Неизвест¬

ный господин начал рассказывать о том, что сегодня случилось,

как рабочие, добиваясь своих прав, лишены были жизни, убиты

дети, а мы в это время веселимся в театре и т. п. При этой речи

начали аплодировать, и аплодировали даже военные. Скандал

принимал все более и более угрожающие размеры, а потому я

приказал режиссеру выйти и сказать, что спектакль продолжаться

не будет, кто хочет, может получить деньги обратно сегодня или

завтра. Послышались дружные одобрения. Через пять минут

театр очистился от публики».

До 13 января Алексаидринский театр не давал спектаклей.

Но это не было ни забастовкой, ни знаком траура. Дирекция по¬

просту «боялась новых выходок со стороны зрителей». И имела

на то веские основания.

«У нас творится прямо неописуемое. Четыре дня театры и

увеселения закрыты, газеты и афиши не выходят, электричество

не горит, по улицам ход^ят и ездят вооруженные патрули... Фаб¬

ричные и рабочие забастовали и бунтуют. Чем и когда это кон¬

чится — не знаем». Это — из письма Варламова к Александре

Ивановне Шуберт (13 января 1905 г.).

Письмо кажется тревожным, но события вокруг не очень-то

глубоко задевают этого прекраснодушного человека. Вслед за

приведенными строчками сразу идут такие:

«Живу я по-прежнему широко и шумно. За прошлый год

наработал 15 тысяч, все прогулял, еще 4 тысячи долгу накачал.

Вот какой я прохвост! Впрочем, живу уже на стороне маститых

и считаюсь старостой труппы, от мужчин старше меня по службе

нет. Давно ношу звание заслуженного артиста и имею ордена

Станислава, Анны и др. Брюхо толстое, голова плешивая, манеры

степенные, — чем не персона?!»

Да, персона, то есть важная особа, личность, но не гражданин

и тем более не актер-гражданин, который в те времена стано¬

вился заметной фигурой не только в театре — в общественной

жизни.

Да и сами театры в те времена стали местом открытого

общественного, гражданского цротеста. Звучал он во всеуслы¬

шание со сцены, вспыхивал и в зрительном зале. Тревожное чув¬

ство, бунтующая мысль революционно настроенной интеллиген¬

ции, студенческой молодежи находили свой отзвук, например,

в Драматическом театре В. Ф. Комиссаржевской. Трепетное искус¬

ство великой русской актрисы было в ту пору воодушевлено страст¬

ными поисками светлых начал, правды и справедливости, дышало

гневом против оскорбления человеческого достоинства, против

давно изживших себя и насквозь лживых общественных устоев,

требовало решительных изменений в окаменевшем российском

строе жизни.

Так, первое представление пьесы М. Горького «Дачники»

10 ноября 1904 года осталось в истории русского театрального