КНИГА О БОРОДЕ
лагодарность и хвала падишаху, который, словно рукою машатте[176] своего могущества, придал блеск красоте красавиц и красавцев рода человеческого, отражающейся в зеркале души служителей океана любви, тружеников моря страсти. И поток приветствий, стремящийся к ныли той обители, где находят успокоение чистые духом, то есть святейшей гробнице Пророка, — да пребудет в покое все семейство и потомки его.
Вчера вечером, когда зерцало озаряющего мир солнца укрылось мраком ночи из-за стенаний влюбленных, когда лик времени потемнел от горения сердец мучеников любви, когда
Черные кудри ночи рассыпали по плечам,
Словно начертали языческие письмена, —
в келье моей явился мне призрак того красавца, страсть к которому завладела моим рассудком и опалила душу. С
Возлюбленным, который стал основой жизни,
Душой моего сердца и молодостью души,
выпало мне свидание.
Такое свидание, которого не было еще ни у одного смертного.
Счастливый встречей с образом любимого, я говорил:
Чтобы утолить свою жажду свидания,
Я рад провести время и с призраком.
И так я сидел, потрясенный, с сердцем, опутанным его разметавшимися кудрями, с душой, прикованной к изгибу его бровей, с разумом, опьяненным созерцанием его очей, склонив охваченную страстью голову на руку. Я положил всю свою жизнь к ногам этого стройного красавца, и дух мой был в смятении, как его непокорные кудри, а настроение более мрачно, чем его черные родинки. Временами я говорил, извиняясь:
Я стыжусь посещения твоего призрака потому,
Что мне нечем его встретить, кроме воды слез и жаркого из сердца.
Порой же я в восторге повторял:
Ты ушел с сотнею стонов — я счастливей счастливого:
Сердце мое охватил жар, грудь моя в огне.
Тут от этих разговоров влюбленное сердце встрепенулось и, так как у него не оставалось больше терпения, кинулось в ноги призраку, говоря:
«О свет очей влюбленных, владыка красавцев»!
Ты мало слышал историй о влюбленных.
Послушай, послушай — это дивная история.
Вот уже много времени, как я попало в силки твоих кудрей и стало жертвой твоих кокетливых взглядов.
Я самое смятенное изо всех — из-за твоих непокорных кудрей,
Я самое разбитое — из-за твоих пьянящих взоров.
И все это время
И уголка твоих губ я не коснулось, зато,
Когда касаюсь твоих локонов, кланяюсь в пояс.
О желание души моей!
Разве не сердце за сердце?.. Будь справедлив!
Каково мне, когда я жажду встречи с тобой, а ты равнодушен.
Никогда, никогда
Не скажешь ты: есть у меня бедняга,
Покинувший страну счастья.
Побойся бога:
Остановись, ведь влюбленные не вершат всего того, что в их власти.
Или начинало оно говорить наставительно:
«Едва душа удалится от своего лика,
Как скроются от нее чудеса мира».
Когда эти речи и разговоры затянулись, я вскричал:
— О сердце!
Ты становишься наглым, приди в себя!
А бедное сердце на известном всем языке сказало: «Ах, Обейд Закани!»
У ног нет силы бежать прочь от возлюбленного,
А в душе нет сил надеяться.
Оставь меня с ним еще ненадолго.
Ведь здесь мой продавец вина — здесь и гибель моя.
И нет у меня ни сил сопротивляться —
Ведь я нищий из толпы, окружающей султана, —
ни сил бежать прочь —
Ни арбитру не пожалуешься на его неправоту,
Ни судьбе — на его тиранию.
От стонов бедного сердца зарыдали двери и стены, и вдруг стены дома, опора жилища, треснули, и в щели показался некто…
Тот, кого да не увидит никто во сне!..
Красный и белый, сизый, лиловый и алый.
Он высунул голову, и показалась борода…
Борода! О, что за борода, что за борода!..
«Салам алейкум»[177], — сказал он, и меня бросило в дрожь от его жуткого вида. Я вскочил с места и прошептал:
Кто ты? Сатана, злой дух или оборотень?
Или ангел смерти, явившийся за моей душой?
Он громко захохотал в ответ:
— Ха-ха, да ты не узнал меня? Меня зовут Риш ад-Дин Абу-л-Махасин[178]. Я пришел успокоить твое бедное сердце, страдающее от жестокости возлюбленного.
Я тихонько вздохнул:
Что до тех, кому ты — украшение,
Скажи, каково же для них тогда безобразие?..
Он произнес:
— Я тот, кого господь неоднократно поминает в Коране. В истории Адама говорится: «Борода и платье признаки доброго»[179]. А в истории Моисея сказано: «Не хватай меня за бороду и за голову»[180]. Пророк же почтил меня такими словами: «Милость это господня, что он украсил мужчин бородой, а женщин — косами». Происхождение свое я веду из рая. Арабские красноречивцы говорят, восхваляя меня: «Борода — это украшение». А некоторые называют меня крыльями архангела Гавриила и говорят:
Когда у возлюбленного пробивается борода, красота его улетает.
Ибо борода — крылья, на которых летит красота.
Владыки милостей называют меня Хызром[181] и в качестве примера приводят такой стих:
Уста его — живая вода, и пьющий из них —
Хызр, который не подвергнется тяготам пути.
Юсуф[182] искал в ямочке подбородка место твоей красоте,
Хызр за твоим пушком пришел на берега источника живой воды.
Некоторые люди сравнивают меня с гиацинтом, темным и кудрявым, и говорят:
Ты как гиацинт, высунувший голову среди лепестков жасмина.
От тоски по тебе готов я лишиться жизни.
Еще более удивительно, что некоторые называют меня «трепальщиком хлопка» и говорят обо мне якобы с моих слов:
Я растреплю себя всего близ твоего квартала,
Чтобы ты знал, какой я трепальщик хлопка!
Другие сравнивают меня с зеленью и говорят:
Сад твоих щек — лучшее зрелище для взирающего на него,
Словно роза — ведь и ее украшает зелень.
Я тот милосердный, чей благодетельный взгляд едва лишь упадет на красавца — и тотчас скрижали ланит его покроются письменами праха. Ведь говорят:
Я раб тех темных черточек, которые как будто
Оставлены на лепестках шиповника муравьем, выпачкавшим лапки в мускусе.
Люди проницательные, вглядевшись в эти письмена его фирмана[183], говорят:
Предъяви его просителю, написано хорошо!
Я тот мститель, который одним гневным взглядом может опозорить и обесславить в глазах людей того прекрасного тирана, хоть он и суров в любви, хоть он мучитель влюбленных, капризен, жесток. Каждые пять дней подведу я его под бритву, отдам его в руки бесчестных цирюльников, предам его беде, сорву рубашку его красоты, всевозрастающую прелесть его уничтожу всевозрастающей чернотой. Редкие обращения людей к нему будут отныне такими: «Плевал я тебе в бороду!» или «Заткни свою бороду себе в глотку!» Самым легким упреком ему будет такой бейт:
Если на неделю связать тебе руки за спиной,
Борода у тебя вырастет до пояса.
А ринды[184], болтающиеся по улицам, говорят:
Мы знаем: у тебя отросла борода, а ты ее выщипал —
Ведь коли не так, куда бы ей деваться?
Мужеложцы же во время трудов своих приговаривают:
У кого нет бороды — у того есть другое,
У кого есть борода — у того нет ничего.
На все, что он говорит людям, ему отвечают:
Посмотри-ка на эту бороду у господина!
И, показав ему все пути к городу белильщиков ткани, говорят:
Тебе дадут сто тысяч даров,
Если принесешь бороду в город белильщиков ткани!
Опохмелившиеся каландары[185] проходят мимо него и восклицают горестно: «Увы!»
За твои притязания на красоту в прошлом
Справедливость воздала тебе бородой…
А чистая душа шейха Саади[186] вещает:
Прошлый год ты скакал горным козлом,
А в ртом году приходишь, как борзая.
Саади любит нежную поросль на щеках —
Ведь не всякая травка колется, как шило!
Поскольку речи Бороды затянулись, я сказал:
— Такое предисловие следует сократить. Скажи-ка мне лучше, что собственно означает Риш ад-Дин Абу-л-Махасин?
Ведь «борода» не кунья твоя и не лакаб[187].
Бородой назвали бороду, и ничего больше.
Еще ты сказал: «Ланиты луноликих я покрываю пыльными письменами», это тоже неверно. Просто всякий лик, где ты появляешься, из-за тебя собирается в морщинки. А еще ты сказал: «Господь говорит о моих достоинствах в Коране». Величие твое, видно, с изъяном, ибо ведь всякого, у кого длинная борода, называют ослиным хвостом. Еще говорил ты, род и происхождение свое ведешь из рая. Это тоже неверно. Теперь же в опровержение твоих доводов приведу несколько рассказов.