«Бессмертие, — бывало, думал он, глядя на ее склоненную над работой головку, — мое бессмертие в ней. Она — тот сосуд, в котором мое „я“ может жить. Ах, как давно и как просто решен этот вопрос!»

Карст был слишком умен, чтобы не понимать, что Гета тоже любит его. Он сам не знал, чего боялся, но никогда с ней об этом не говорил. Он ценил и не хотел лишиться того удивительного состояния, когда оба знают свой секрет, оба молчат, главное и значительное все откладывают… а теперь… Как много он научился понимать в ее взгляде! Каждое ее движение, легкое дрожание рук, помогающих ему в сложной и серьезной работе, — насколько яснее все это говорило ему, чем самые значительные слова!

Всего неделю назад с ним произошел удивительный случай. При воспоминании о нем ему казалось, что солнце стало светить вдвое ярче — и силу, ух, какую бодрую силу он в себе почуял! Карст, великан Карст, так привыкший сдерживать себя, при воспоминании об этом ложился, если его никто не видел, на пол, кувыркался через голову, крепко ударял себя кулаками в выпуклую сильную грудь, с удовольствием прислушиваясь к гулкому звуку ударов. И потом сам с собой тихо смеялся своему настоящему и грядущему счастью.

Это было всего неделю назад. Он в одном углу мастерской был занят окрашиванием и высушиванием препаратов. Гета у большого стола, вот уже более часу не вставая с места, сидела за микроскопом. Работа приближалась к концу. Карст, положив на решетку последнее стеклышко, встал и приготовился убирать инструменты, когда Гета, не отрывая глаза от окуляра, тихо позвала его:

— Карст, идите сюда!

Он подошел. Гета откинулась, посмотрела на него, сощурясь, и уступила место у стола.

— Посмотрите, какое перерождение. Эти клетки совсем имеют вид соединительнотканных.

Карст сел и, наклонившись над микроскопом, стал наблюдать. Гета стояла рядом. Он смотрел на белый, яркий круг с бледно окрашенными причудливыми узорами тонкого среза ткани, но мало понимал из того, что видел. Он чувствовал только, что рядом с ним Гета. Он ощущал ее дыхание на своей шее.

— Вот так еще лучше видно, — сказала она, обнося кругом него руку и подводя рычажок диафрагмы.

— Хорошо теперь? — спросила она каким-то странным голосом, почти шепотом. Карст почувствовал, как ее маленькая ручка мягко легла ему на голову. Он, не шевелясь, продолжал сидеть в прежней позе, но крепко закрыл глаза. Рука его, лежащая на столе, сильно впилась и сжала его край.

— Очень… хорошо, — прошептал он едва слышно.

Нежно-нежно, как мать, ласкающая больного ребенка, она несколько раз провела рукой по его волосам. И этот сильный, большой человек чувствовал, что такого счастья ему больше не пережить!

Послышались шаги на лестнице. В соседнюю комнату, тихонько насвистывая, вошел Биррус. Хотя стоило Гете только убрать с головы Карста свою руку, чтобы Биррус не обратил на них никакого внимания, они оба почему-то испугались, как школьники. Карст вскочил и бесцельно стал передвигать на столе инструменты. Гета растерялась, наклонилась к полу, делая вид, что ищет что-то. Биррусу сразу бросилась в глаза напряженность поз. Продолжая насвистывать, он слегка поднял брови, чуть усмехнулся и, круто повернувшись на каблуках, быстро вышел. Послышались его удаляющиеся шаги на лестнице, стук дверей, и все стихло.

Карст, как мальчик, стоял все так же у стола, не смея обернуться, и чувствовал только глухие удары сердца. Он хорошо понимал, что сейчас не только имеет возможность и право предпринять что-то важное, но даже обязан сделать решительный шаг, иначе Гета может составить совсем ложное мнение об его отношении. А ему этого совсем не хотелось.

«Чего же еще ждать? — думал он. — Разве может представиться более удобный случай? И что подумает она, если… если я так и останусь стоять?»

Но, думая именно так, он оставался стоять и все так же бессмысленно передвигал по столу разные предметы. Он попросту боялся. Несмотря на свои тридцать два года, он был нетронутым девственником. Проводя жизнь между наукой и спортом, он до сих пор как-то не имел случая сблизиться с женщиной. Он берег себя для лучшей и единственной, которую, был уверен, рано или поздно должен был встретить. И встретил, наконец, здесь, на Кургановской опытной станции.

«Беречь себя?» — Да, он действительно имел право так думать. Высокий блондин, атлетического телосложения, он был, в самом деле, красив. Особенно красив был его высокий умный лоб с белым рубцом, следом ожога кислотой, полученным при небольшом взрыве в лаборатории. Как все мужчины, не знавшие близости женщин, он смотрел на них особенными глазами.

И вот теперь он чувствовал, что надо, обязательно надо что-то сделать, что-то сказать, но не находил в себе сил. Геты он не видел. Она стояла сзади, наверно, тоже не шевелилась, так как он не слышал даже ее дыхания.

Он чувствовал ее взгляд на своей спине. Странная неловкость спутывает все тело, ни минуты нельзя больше… Эх, как глупо, как глупо! И для самого себя неожиданно, словно его толкнула посторонняя сила, он быстро обернулся и стал к Гете лицом. Та стояла, прислонившись к столу, беспомощно, по-детски, опустив руки и голову. Глаза ее были закрыты.

— Гета! — крикнул он и сам не узнал своего голоса.

Мягкая, горячая волна прокатилась по всему телу. Мощный инстинкт завладел его волей. Надо только отдаться этой силе, и все выйдет хорошо. Он быстро и решительно пошел кругом стола туда, где, словно обиженная и одинокая, стояла маленькая женская фигурка.

На лестнице опять послышались шаги, смех, и в комнату быстро вошли, говоря и перебивая один другого, Биррус, вторая ассистентка Лина и вечно веселый и улыбающийся толстяк Уокер. Не замедляя шагов, Карст прошел мимо Геты навстречу вошедшим и, не останавливаясь, дальше на лестницу и наверх. Он шел, так странно глядя и так решительно, что все примолкли и невольно уступили ему дорогу. Казалось, он ничего не видит.

— Чего это он? — спросил Уокер.

— Не знаю, — ответила Гета, наклоняясь над столом и, чтобы скрыть дрожание рук, принялась за уборку инструментов.

После этого им ни разу не удалось остаться наедине. Гета и Лина, почти не выходя, работали в верхних отделениях. Потом приехал Курганов…

Карст перебирал в памяти малейшие подробности этого случая, сидя на скамейке и не шевелясь. Так бы просидел он, наверное, до вечера, если бы его не позвали. Потом они несколько дней работали с Кургановым. Работа эта требовала такой точности и внимания, что некогда было ни о чем другом подумать. Только сегодня, когда явилась возможность передохнуть и Курганов предложил проехаться в лодке, Карст решил завести разговор о том, что мучило его последнее время. Из первых же слов Карста, сказанных в заливе, Курганов понял, что тот уже знает все.

Да, Карст, — и не один он, а, вероятно, и Уокер и Биррус — начинали понимать, что случайное, побочное явление, которое, казалось, легко устранить, является неизбежным, обязательным спутником их трудов. И они сами испугались того, что нашли.

Он еще как-то оставался наружно спокоен, пока никто вслух не произнес, не назвал вещей своими именами. Но теперь, в лодке, услыхав от Курганова подтверждение своих догадок, он чутьем угадал, что иначе не может быть. Нервы его не выдержали.

«Бессмертны и… бесполы», — стояли в его ушах слова Курганова и камнем давили мозг. Если бы он раньше мог представить себе, к чему приведет их работа, то вряд ли нашел бы силы и решимость принять в ней участие.

«Мало того, — думал он, — что бессмертие одного покупается ценой жизни другого. К этому присоединяется еще мертвое и пугающее, что так смело и спокойно Курганов назвал своим именем».

Пока ехали каналом, Карст усиленно налегал на весло и старался занять свое внимание чем-нибудь посторонним. Не глядя на лодку, где сидели Гета и Лина, он внимательно следил за лентой близкого берега. Было почти совсем темно под сводом переплетшихся над узким каналом ветвей больших дубов. Лодка быстро скользила по неподвижной воде. Поднятые ею волны с шумом набегали на песчаные берега.

Все молчали. Курганов смотрел на неясные фигуры своих спутников, обдумывая свое и их прошлое, неведомое и вместе с тем властно влекущее к себе будущее. Ему казалось, что он видит сон, странный сон, который, проснувшись, постарается поскорее забыть.