Приближались решающие часы сражения за Ростов.

Около 19 часов к Москвину приехал офицер связи из штаба артиллерии

56-й армии и передал приказ: в случае прорыва немецких танков действовать

по своему усмотрению, при необходимости отойти за Дон.

Стало темнеть. Москвин занял наблюдательный пункт, оборудованный на

высотке, проверил радиосвязь с Бериашвили и разведчиками, находившимися

впереди.

— Доложите обстановку! — приказал командир дивизиона младшему

политруку Абызову.

— Немцы подтягивают танки, — отозвался командир группы разведки. —

Слышу нарастающий гул.

— Ясно. Через десять минут доложите снова.

Но еще раньше этого срока в наушниках послышался голос младшего

политрука Абызова.

— Танки подходят к моему ПНП... Ориентируйтесь!

Москвин запросил Бериашвили:

— А что вам видно?

— Идут, дьяволы! — выругался Дидико. — Идут, как на параде!

Развернутым строем, весь горизонт закрыли.

— Сколько их?

Разгоряченный Дидико на время потерял самообладание:

— Товарищ гвардии капитан-лейтенант, да что вы меня допытываете?

Давайте команду!

Командир дивизиона по голосу в радионаушниках понял подлинное

настроение Бериашвили. Он мягко сказал:

— Спокойно, Дидико, спокойно...

Дело в том, что именно в этот момент на горизонте вновь появились

немецкие самолеты. Нужно было принять решение: открывать огонь всем

дивизионом или побатарейно. Была опасность, что по трассам летящих

снарядов авиация противника сможет обнаружить местоположение батарей, и

тогда гвардейцам не сдобровать: самолеты разбомбят дивизион раньше, чем он

сможет нанести какой-либо вред противнику.

Но вот в радионаушниках снова послышался голос Абызова:

— Прошу огонь на меня!

Теперь уже и с наблюдательного пункта Москвин увидел, что противник

бросил в бой большое число танков.

Пришлось рисковать, рисковать так же, как рисковал Абызов, вызывая

огонь на себя.

Москвин мысленно простился с разведчиками и приказал всем трем

батареям произвести залп по району расположения наблюдательного пункта

Абызова.

Разрывая сумерки, взметнулись вверх и понеслись над степью яркие

длиннохвостые факелы. Свист и скрежет снарядов заглушили гул вражеских

самолетов, летевших к Ростову. Еще несколько мгновений — и вот уже

впереди, там, где стали падать снаряды, все затряслось, глухо зарокотало,

будто забили гигантские молоты, которым под силу все перемешать и сплющить

под собой. Но не успел стихнуть первый залп, как Москвин приказал

подготовить второй, при этом перенести огонь в глубину.

Прошло несколько минут. И снова в трех местах, где стояли батареи,

взметнулись языки пламени, словно огненная масса из трех гигантских ковшов

брызгами рассеялась по всему небосклону.

После двух залпов разведчики подсчитали, что горят одиннадцать

фашистских танков. Это ободрило гвардейцев. Еще бы! Одиннадцать

поврежденных машин на двенадцать стреляющих установок. Неплохой результат!

Залпы гвардейцев заставили врага на время рассредоточиться. Но силы

были слишком неравные. На Ростов наступало не менее двухсот танков. Чтобы

противостоять этому натиску бронированных машин, нужны были мощные

противотанковые средства. Под Ростовом у нас их было недостаточно.

Противник, почти не задерживаясь, прошел рубежи, занимаемые батальоном ПТР

и нашими зенитными батареями. На юг стали откатываться наши стрелковые

части...

Гвардии капитан-лейтенант Москвин приказал батарее Бериашвили отойти

южнее противотанкового рва и рассредоточиться перед огневыми позициями,

подготовленными гвардейцами Павлюка и Сбоева. Две другие батареи он также

отвел южнее с задачей быть готовыми оказать помощь Бериашвили.

По всей степи был слышен скрежет стальных гусениц танков. Казалось,

по земле перематывается бесконечная тяжелая цепь. Скрежет все нарастал,

приближался.

Москвин вызвал к себе Бериашвили и командиров его боевых машин:

— Действовать самостоятельно! — приказал он. — Каждому командиру

сделать пробные выезды на огневые позиции, пристрелять противотанковый ров

и по обстановке выходить на стрельбу прямой наводкой. По сигналу зеленой

ракеты отходить к югу. Сборный пункт у шоссе.

...Старшина второй статьи Глинин вместе со своим водителем прошел к

месту, где находились аппарели, подготовленные для стрельбы прямой

наводкой. Стало уже совсем темно. Надо было подготовить свои ориентиры.

Глинин и водитель расставили колышки-вехи, обозначив ими рубеж, до

которого они доедут, место, где водитель затормозит, где остановится для

стрельбы и где развернется, чтобы отойти на перезарядку. После этого они

совершили пробный выезд, пристрелялись и, возвратившись, стали ждать.

Впереди, в темноте, черным жгутом вился противотанковый ров. Глинин

всматривался в темную даль степи, определяя, насколько приблизились

немецкие танки. И вот уже четко обозначилась траектория трассирующих

снарядов. Немцы начали обстрел рва, ожидая, очевидно, встретить там наши

противотанковые орудия.

Боевая машина Глинина была уже заряжена.

— Всем уйти в укрытия! — приказал старшина. — А мы с тобой, Ванюша

(так звали водителя), в путь, — по-дружески закончил Глинин.

Оба заняли места в кабине: Глинин — у прибора управления огнем,

водитель — у руля.

Машина быстро набрала скорость и скрылась в темноте.

Вражеские снаряды ложились совсем рядом. Но теперь уже ничто не могло

остановить ни Глинина, ни его товарища. Они выехали на огневую позицию в

тот самый момент, когда передовые танки уже подходили ко рву.

Достигнув огневой позиции, Глинин скомандовал водителю:

— Стой!

Тот сбросил газ, остановил машину, но двигатель не выключил. Теперь

дорога была каждая секунда.

Глинин включил рубильник и, крикнув в сердцах: «Эх, мать, степь

донская!» — произвел залп.

Шестнадцать снарядов, один за другим, со свистом и страшным шипением

сорвались с направляющих... Собственно, все это было привычным. Любой залп

происходит таким же образом. Но впервые Глинину пришлось стрелять на виду

у противника, притом на расстоянии, не превышавшем 1200 — 1300 метров.

Как только снаряды сошли с направляющих, водитель включил скорость и

повел машину в тыл. Глинин тем временем высунулся из кабины, чтобы

посмотреть, что происходит у противотанкового рва. Снаряды уже

разорвались, и в местах их падения возникли красные, с клубами черного

дыма огни. Вот один такой факел, вот второй... Глинин понял: он поджег два

немецких танка... Другие, на время остановившись, открыли бешеную

стрельбу. Видимо, они искали «катюшу», так дерзко обрушившую на них

смертоносный огонь... Но напрасно! Боевая машина Глинина уже скрылась, и

снаряды то не долетали до нее, то ложились в стороне.

— Эх, мать, степь донская! — повторил свою веселую присказку Глинин.

Его машина остановилась. Он первым выскочил из кабины, и трудно было

узнать в нем прежнего молчаливого и медлительного старшину второй статьи.

— Ну, как? — бросились ему навстречу товарищи из боевого расчета.

— Разве отсюда не видать? — с достоинством вмещался водитель.

— Полно разговаривать! Заряжай! — скомандовал Глинин. Он вновь был

готов к делу.

Командир боевой машины решил еще раз выйти на прямую наводку.