— Спасибо, не надо, — сказала она.

Антон уже без энтузиазма поднимался вслед за нею и остановился сразу за дверью.

Антоновы слова о донесении с самолета Зоя восприняла так, словно бы услышала живой голос Дмитрия. Очутившись на тропке, вспомнила вечерние прогулки с Дмитрием и забыла о разговоре с Антоном, о надеждах. Слезы набежали на глаза и затуманили весь этот очарованный мир, сияющий под ясной полной луной.

Дома, в комнате Зои, дочку ждала Ирина Протасовна.

Отношения между двумя этими женщинами, матерью и дочкой, сложились немного странно.

Ирина Протасовна, будучи еще совсем молодой, пригожей девушкой, на которую засматривались все парни городка, вышла замуж за лысого учителя Тронова, который был намного старше ее. Малограмотная, простая девушка поддалась тогда на уговоры престарелого жениха и своих родителей, а теперь жила с ним без любви. Родив дочь, стала еще пригожей, засматривалась на молодых, крепких мужчин и открыто, при посторонних, посмеивалась над своим мужем. С чувством обязанности перед ребенком прожили супруги два десятка лет в пререканиях, ссорах и неладах. В памятные нам годы честного Тронова обвинили в недозволенных связях и репрессировали. Ирине Протасовне пришлось самой содержать семью, и она занялась перепродажей ходовых товаров. Ездила в большие города, возвращалась с корзинами, тюками, продавала из-под полы и опять ехала. Этим сама перебивалась, еще и мужу возила передачи.

Зоя, милый, сероглазый подросток, училась в ту пору уже в семилетке и жадно вбирала в себя вычитанное из книг и то, что видела собственными глазами дома. А дома мать устраивала пьянки с такими же, как и она сама, бабами-спекулянтками; пьянея, она проклинала своих родителей, своего мужа, что взялся где-то на ее голову и поломал ей всю жизнь.

Тронова вскоре выпустили. Он вошел в свой дом как чужой, постаревший, молчаливый и робкий, держал себя как запуганный ребенок.

Зоя между тем уже была зрелой девушкой. В школе она училась без увлечения; под раскрытым учебником у нее всегда был спрятан роман, а за танцы на площадке в парке железнодорожников она могла бы отдать все на свете. Когда началась война, Зоя как-то вдруг стала серьезнее и, не посоветовавшись с родителями, сама записалась на курсы медицинских сестер. Первые раненые, которые прибыли с фронта-в тихий городок Лебединое, так взволновали девушку, что она проплакала дома весь вечер, но курсы посещала и на практических занятиях была чуть ли не самой внимательной.

С появлением Тронова в семье начались новые раздоры. Тронов относился к Зое с чрезмерной строгостью: требовал от нее, чтобы нигде и никогда не ходила с парнями, устраивал засады в парке, простаивал допоздна у своего дома под грушей, подглядывая за дочерью. Ирина Протасовна на все это смотрела по-своему. «Что нравится девушке, пусть того и добивается, — говорила она Тронову при Зое. — Хватит и того, что я мучилась да горько каялась. Послушала тебя, дурака...»

Зою еще в школе полюбил соседский паренек. Это нравилось Ирине Протасовне. Она начала открыто родниться с его родителями и каждый разговор с женщинами завершала похвалами в адрес своей дочери и будущего зятя. Тронов злился и негодовал, когда жена ставила рядом с именем Зои имя Аркадия. В начале войны Аркадия призвали в армию, направили на Черноморский флот. Молодой моряк не успел даже прислать фотокарточку в форме матроса, как был убит. Зоя тяжело пережила эту потерю. А через некоторое время в Лебединое перебазировался фронтовой авиационный полк, и Зоя влюбилась в летчика. Он летал в грозном военном небе, носил на груди боевой орден и был очень ласковым с девушкой.

Когда однажды вечером Тронов увидел, что Зою ожидает под грушей летчик в шинели и шлеме, а она, торопливо одеваясь, взялась было за пудреницу, он набросился на нее, разбил настольное зеркало, потоптал его сапогами на мелкие осколки и не выпустил дочь из дому.

С того вечера Ирина Протасовна стала целиком на сторону дочери. Однако мать внимательно следила за тем, чтобы отношения дочери с Дмитрием не заходили далеко; она наставляла ее прямо и грубо, как зрелую женщину. Это как раз и разжигало воображение девушки. Она отдалась Дмитрию наивно и доверчиво. Мать узнала об этом очень скоро, выругала дочь и даже надавала ей по щекам. А Зоя тогда же вдруг объявила, что у нее нет никого дороже Дмитрия и что она пойдет с ним хоть на край света.

После того решительного шага Зоя просто-напросто ушла из отцовского дома. Она, не без советов Дмитрия, сняла комнатку, и стали они жить вдвоем, бесконечно счастливые, просиживая вечера дома и только изредка показываясь на люди.

Тронов реагировал на все это с болезненно-тяжелым равнодушием. Зайдя в военкомат, он попросил направить его, нестроевика, на фронт.

В тот вечер, когда Дмитрий не вернулся с полета, Тронов получил вызов в военкомат. Ирина Протасовна в один день узнала два этих ошеломляющих известия и, злая и растерянная, подалась к Зое.

Увидя у себя в комнате за столом по-домашнему одетую мать, Зоя и обрадовалась ей, и испугалась. Все, что было ее настоящим, теперешним, бытием — любовь, наслаждение жизнью, радость домашних забот, — все это вдруг потухло перед сухим, сердитым и пронизывающим взглядом матери.

Да, Ирина Протасовна и сегодня шла сюда с готовыми словами, исполненными горечи и гнева. Не застав дочери дома, она начала наводить порядок в комнате. Увидела, что все приготовлено к обеду — чистые тарелки, ложки, нарезанный хлеб, — и чуть не расплакалась от жалости. Услыша дочкины шаги, вспомнила, зачем сюда пришла, но злость ее уже была притворной.

— Где так поздно шляешься? — спросила она так, как когда-то спрашивала ее, еще девчонку.

— Садись, мама, я приготовлю чай, — сказала Зоя сдержанно. Ирина Протасовна покорилась, проводив дочь из комнаты тем же неприветливым взглядом.

Звякнул чайник, щелкнули дверцы, загудел с потрескиванием огонь.

Зоя возвратилась с чашками, блюдцами и посудным полотенцем, переброшенным через плечо. Спокойно, неторопливо поставила перед матерью чашку, положила ложечку, пододвинула варенье и ласково посмотрела на нее. Ирина Протасовна внимательно следила за ее проворными, еще недавно неумелыми руками.

— Угощать будешь... Ты уже меня хорошо угостила, дочь моя, хватит с меня.

Зоя не подняла на нее глаз.

— Отец вон из-за тебя идет в армию...

— Папа? В армию? Почему из-за меня, мама? — Зоя спросили растроганно, и это задело материнское сердце.

— И тебе жаль отца? — Ирина Протасовна отодвинула от себя чашку, поставила на стол локти и впилась в дочь пронизывающим взглядом. — Сам попросился на смертное дело. А к чему он там способен со своими болячками? Первая пуля убьет такого беспомощного... Надоело ему так жить с нами... молча. Идет искать теплоты среди чужих людей. Я на него всю жизнь лаяла, как собака, и ты в восемнадцать лет вон губы подкрасила и махнула на нас рукой. Научилась! Отец идет на фронт и думает, что ты все-таки при муже остаешься. Боже мой, если он узнает, что случилось с твоим соколом, я не представляю, как он это перенесет!

Мать была недовольна тем, что ее слова не производили на дочь должного впечатления. Она ведь пришла, чтобы сорвать на дочери свою злость, все, что накопилось на сердце, высказать свои обиды и, растревожив упреками, возможно, сегодня же, сейчас же, забрать дочь в свой дом.

Зоя сидела напротив нее, сложив руки на груди, думала об отце, о Дмитрии и ждала, пока мать выговорится. Зоя пока не верила ее словам о том, что отца завтра же возьмут в армию, и смотрела на нее тем заученным долгим взглядом из-под бровей, который всегда превращал гнев матери в милость. Лишь когда мать так жестоко бросила ей уничтожающее «твоим соколом», на глаза ее набежали слезы. «Почему она для меня такая чужая? Почему она не понимает, что у меня сейчас на душе, как мне тяжело?» — с болью сказала сама себе Зоя и, не ответив матери, пошла за чайником. Возвратясь, наливала в чашки кипяток, смотрела на суетливые материнские руки, на пожелтевшее, в мелких морщинках лицо. «Нет, мама, так, как ты, я жить не буду, — думала она. — Буду жить по-иному, по-иному, по-своему».