Ракеты периодически освещали берег. Зенон Шидловский сидел в кустах в каких-нибудь ста метрах от реки и лихорадочно соображал, что ему дальше делать. В его положении выход был один - решительным броском выскочить на берег и плыть на ту сторону. На этом и строились его расчеты. Он знал, что на том берегу его сегодня ждут: не зря же вчера ночью он разводил костер на правом фланге заставы. Зенон шел не с пустыми руками: он нес важные сведения о дислокации советских войск у границы. Сведения эти очень нужны были гитлеровской разведке.

Зенон - самый младший из братьев Шидловских. Он молод, силен, смел. На нем поверх легкой кожаной куртки пробковый пояс - значит, может безбоязненно плыть, не утонет, даже если холодная вода сведет его судорогой. В руках у него маузер, в обойме десять патронов. Рука у Зенона твердая, он не промахнется. Так чего ж задержался он здесь, в кустах, чего медлит? Ведь каждая потерянная им минута на руку пограничникам.

Вдруг что-то зашуршало, стремительно, напористо бросилось в его сторону. Зенон дважды выстрелил в упор в этот густой ком шороха. В ответ раздался резкий жалобный собачий визг, покатился назад, все дальше и дальше. Пуля попала Смирному в кромку уха, прошила насквозь, как лист бумаги, и до смерти напугала доверчивого пса. Зенон мгновенно сообразил, что тот, кого он больше всего боялся - о пограничных овчарках он всегда думал с ужасом, - теперь ему не страшен. Тогда он бросился к реке, выскочил на берег, но тут новая ракета осветила его и прижала к земле. Прижала лишь на мгновение. И не успела угаснуть, как он уже поднялся и плюхнулся в воду, и в этот момент его догнали обе пули, выпущенные Емельяном Глебовым из пистолета ТТ.

Шифровка была совершенно секретная, и это давало право Глебову не посвящать в ее содержание никого на заставе, в том числе и Махмуда Мухтасипова. Это вовсе не значит, что начальник заставы не доверял своему заместителю. Напротив, в лице Махмуда Емельян видел товарища, друга, верного помощника. Но в данном случае он хотел сам, без всякой суеты, тревоги и прочих треволнений справиться с убийцами. Прежде всего, ему даже не представлялось, как и при каких обстоятельствах постороннее, "штатское" лицо может убить начальника погранзаставы, который всегда вооружен и почти всегда находится среди своих подчиненных - пограничников. И наконец, его не просто должны убить, а и уйти за рубеж после убийства. "Не так это просто. Нет, господа Шидловские, это не так просто!" - рассуждал лейтенант. Кое-какие меры предосторожности он принял. На дороге, идущей от хутора Ольховец, где жили Шидловские, к заставе, выставил наряд, которому было приказано всех идущих в сторону заставы пропускать, но немедленно докладывать, кто и когда прошел. У домика, в котором жил Глебов, на пост стал старшина Полторошапка. Пост был скрытый, на всякий случай, и Полторошапка не должен был препятствовать убийцам войти в дом начальника заставы. В его задачу входило следить за Шидловскими, когда они войдут в дом, что там будут делать (окно в передней комнате не зашторивалось) и куда пойдут, выйдя из дома.

У братьев Шидловских был свой план. Вечером, когда стемнеет, они приходят на заставу и просят срочно пропустить их к начальнику, так как у них есть для него чрезвычайно важное сообщение. На заставу их не пустят, и Глебов должен будет принять их у себя на квартире. При этом, вероятнее всего, будет присутствовать кто-то из пограничников. Что ж, братья учли и такой вариант. Они войдут в комнату, один из них разложит на столе топографическую карту с секретными данными, якобы найденную ими среди вещей Зенона. Глебов склонится над картой и в тот же миг получит удар финки под лопатку. Такая участь постигнет и того пограничника, который случайно может оказаться рядом со своим начальником. Затем Шидловские выскакивают во двор и, не теряя времени, мчатся к границе. От заставы до реки меньше километра. Они "возьмут" это расстояние одним махом. Пограничники и опомниться не успеют, как Шидловские будут уже на той стороне.

Конечно, план этот не был известен Глебову.

Как только стемнело, Емельян зажег в передней комнате висящую под потолком лампу; настольная с привернутым фитилем стояла во второй комнате, оба окна которой были плотно зашторены. В носках, в брюках и нательной рубашке он лежал на жесткой койке поверх одеяла, прикрывшись шинелью. Дверь в ярко освещенную переднюю была открыта.

Медленно, томительно тянулось время напряженного ожидания. Если попробовать определить то чувство, которое испытывал Емельян Глебов в эти тягучие часы, то, пожалуй, самым верным будет нетерпение. Не тревога, не страх - ничего этого и в помине не было, - именно нетерпение охватило его, порождало в нем азарт молодого игрока, своего рода вызов опасности, которую он не то чтобы не представлял, но не придавал ей особого значения, будучи слишком уверенным в себе. Вдруг он подумал, что данные разведки неточны, ложны или Шидловские в последний момент струсили и не придут. Собственно, почему они должны убить начальника заставы? Кровная месть?.. Но ведь это не Кавказ. И как будут убивать? Стрелять в упор, в открытую, бросят, наконец, в окно гранату? А сами попытаются в суматохе быстро добежать до реки и кинуться вплавь на тот берег? Нет, на такой нерасчетливый риск Шидловские не пойдут.

Обостренный слух чутко ловит звуки за стеной. Чьи-то шаги, торопливые, встревоженные. Стук в дверь. Глебов поднялся, набросил на плечи шинель. .Под шинелью спрятан в левой руке пистолет - Емельян одинаково отлично стреляет и с левой и с правой, которая теперь держит журнал "Огонек". Он ничего не успел ответить на стук, как дверь отворилась, вошел дежурный по заставе. Доложил:

- Товарищ лейтенант, старший наряда ефрейтор Ефремов сообщил, что братья Шидловские идут на заставу.

- Хорошо. Сообщите об этом старшине. Ефремову передайте, пусть не спеша следует на заставу на небольшом расстоянии от Шидловских. А потом… а потом пусть расположится у горелой ветлы между рекой и заставой и несет службу до двадцати четырех ноль-ноль.

Дежурный повторил приказ, но уходить не собирался, ожидая еще каких-то распоряжений. Он был встревожен и смотрел на лейтенанта озадаченно и с недоумением, точно спрашивая: зачем они идут среди ночи на заставу? Такого прежде не бывало. Значит, что-то случилось чрезвычайное.

- Все, идите! - приказал Глебов. И как ни старался дежурный найти в глазах начальника хоть какие-то признаки тревоги или нервозности - не нашел. Спросил на всякий случай:

- Шидловских проводить к вам?

- Сами дойдут, - небрежно обронил Глебов. - Продолжайте нести службу.

Дежурный ушел, а Глебов, не снимая с плеч шинели, наброшенной поверх нательной рубахи, в носках и тапочках опустился на койку, все так же держа в одной руке журнал, в другой пистолет. Подумал: "А может, напрасно Мухтасипова не предупредил? Минут через пятнадцать придут. Наверно, вооружены. В случае чего стрелять буду через полу шинели. Не промажу".

Волнение пришло сразу, неожиданно, вдруг: нахлынуло, взбудоражило кровь, подожгло - он чувствовал, как горят щеки, уши, как мечутся беспорядочно мысли, толкутся, мешают ему спокойно сидеть, сосредоточиться и ни о чем не думать. И среди этого хаоса мыслей он отчетливо поймал один совершенно ясный и трезвый вопрос: все ли он делал так, как положено по инструкции? Вздохнул сокрушенно - почему-то было принято в отряде считать Емельяна Глебова чуть ли не злостным нарушителем инструкции пограничной службы.

Однажды приехал на заставу инструктор политотдела. Между ним и Глебовым как-то с первой минуты знакомства зародилась антипатия. Батальонный комиссар невзлюбил самонадеянного "мальчишку", начал придираться ко всяким мелочам. Глебов решил отомстить капризному начальнику безобидной шуткой. Обычно приезжие спали в казарме заставы на свободных койках, то есть на койках бойцов, которые в это время находились в наряде. Батальонного комиссара, вернувшегося в час ночи с проверки наряда, усталого и раздраженного, Глебов положил отдыхать на койку Ефима Поповина, страдающего неприятным недугом. В обязанность дежурного по заставе входило будить дважды в ночь Поповина "до ветру".