Небо было даже не хмурым. Не свинцовым, словно вот-вот готово разразиться тяжелым ливнем. Оно было багровым.

      Солнце вставало над полем битвы, и алые его лучи нещадно пронзали густые, тяжелые, мрачные облака, подсвечивая зловещим кровавым светом, отчего поле, усеянное трупами погибших кальдонян и иланцев, выглядело еще более ужасающим в свете начинающегося вновь дня. Тысячи сегодня не увидят этот свет и еще тысячи будут оплакивать дома погибших мужей, сыновей, братьев…

       Над этим полем летает каруэ — вестник смерти, как зовут его в этих краях, прилетевший собрать свою кровавую жатву, но здесь он далеко не первый. Чем ярче разгораются тяжелые, багряные от пролитой вчера крови облака, тем больше падальщиков собирается в этом зловещем месте.

      Он идет по бордовой от крови земле, осторожно обходя трупы, что уже начали разлагаться, не ощущая исходящий от них зловещий смрад, идет и равнодушно смотрит на убитых воинов. И кальдоны, и иланцы — все они теперь лежат вместе. И уже неважно, за что сражался каждый из этих народов. За расширение территории, за плодородные земли, за волшебные артефакты или за прекрасных рабов и рабынь. Или за него — единственного оставшегося в живых потомка древнего народа арисанцев, тех, кто видит будущее, настоящее и прошлое.

      Наконец юноша останавливается возле одного тела, лежащего рядом с конем. Конь живой, но уставший и раненый. Верное животное лежит рядом с хозяином, ждет смерти. А сам же хозяин уже больше никогда не закроет невидящие глаза, уставившиеся в багровый рассвет. Его длинные золотые волосы никогда больше не расцветут шипящими змейками — теперь они мертвые и рассыпались вокруг по земле. Золотые глаза потускнели, вертикальные щелевидные зрачки уже почти не видны — скоро смерть наложит на его ясные дальнозоркие глаза мертвую белую пелену.

      Это единственный наследник могущественной, непобедимой иланской империи Калиг. Светозарный, как прозвали его в народе. Не послушал, не прислушался, не услышал.

       «Я вернусь, Эри», — сказал он, целуя его мягкие, податливые губы.

       «Я вернусь, сердце мое», — шептал он, перебирая черные волосы возлюбленного.

       «Я вернусь, моя радость», — обещал он тихо, целуя его руки и глядя сияющим взглядом.

      Не вернулся. Лежит теперь среди тысячи трупов кальдонян и иланцев и скоро станет кормом для каруэ.

*   *   *

      Эридани, тяжело дыша, резко сел на кровати, распахивая ничего не видящие глаза, и с трудом сдержал рвущийся наружу крик. Его колотило. Так сильно, что он никак не мог взять себя в руки и успокоиться. Это был не просто сон. А видение, пришедшее к нему, пока он спал. И уже не в первый раз. Хотя обычно оракул Илании видел эти видения во время бодрствования.

      Поднявшись с кровати, юный арисанец закрыл окна, чувствуя, как леденеют его руки и босые ступни. Нервно заходил по комнате, комкая в руках широкие рукава своего белоснежного одеяния. Он с трудом сдерживался от того, чтобы броситься в спальню принца и прижаться к нему всем телом, ощутить живое тепло, почувствовать, как золотые волосы оживают, скользя по его плечам и шее в нежной ласке. Калиг — человек-змей, наследный принц и следующий Золотой Горгон Илании.

      Стараясь взять себя в руки, Эридани сорвал с постели покрывало и укутался в него, но облегчения это не принесло. Пока еще было не поздно, но как же переубедить будущего повелителя не ехать на эту бессмысленную войну? Во имя чего сражаться? Для кого? Ради кого? Только лишь для того, чтобы покрыть себя блеском славы на рассвете лет и погибнуть?

      Он знает, но все равно едет. Упрямец. Глупый змей!

      Оракул нетерпеливо смахнул со щеки слезу, глядя в окно невидящим взглядом. И лишь спустя долгие несколько минут почувствовал, что в спальне он уже не один. Но оборачиваться не спешил.

      — Снова ты не спиш-ш-шь? — Тихий шепот принца раздался за спиной, и волнительные мурашки, как обычно, пробежались вдоль позвоночника при звуке его шипящего голоса.

      — Не могу уснуть, — тряхнул головой оракул. — Я снова вижу тебя мертвым.

      Его голос был тих и абсолютно невыразителен. Обернувшись, арисанец склонился перед своим принцем в глубоком, изящном поклоне и замер, чувствуя каждой клеточкой своего тела приближение горгона. Тот осторожно подцепил когтистыми пальцами его подбородок, заставляя выпрямиться и взглянуть на него, и долго-долго смотрел в изумрудные глаза своего недосягаемого возлюбленного. И Эридани, который читал всех как раскрытую книгу, сейчас не мог понять, о чем думает его повелитель.

      — Смотри на меня, Эри, — сказал Калиг тихо. — Ты видишь, что я мертв?

      — На твоем лице печать смерти лежит с тех пор, как ты принял это опрометчивое решение, мой господин, — ответил оракул едва слышно, опуская длинные ресницы, чтобы скрыть свой взгляд.

      — Но сейчас я живу и дыш-ш-шу, — возразил змей с улыбкой, и его золотые глаза сверкнули в темноте. — Тобой, Эри.

      — Господин волен поступать так, как сочтет нужным, — ответил юноша бесцветным голосом.

      Калиг вздохнул и легко коснулся его губ своими.

      — Пойдем в сад, — предложил он.

      Этот разговор у них был не первый, но точно последний. Уже давно иссякли все аргументы, горячие мольбы и просьбы. Эридани понял почти сразу — Калига не переубедить. И если бы он только знал причину такого глупого и неясного стремления покончить с жизнью… но он был не в силах постичь мотивов своего повелителя. Иланцы даже в юном возрасте отличаются удивительной мудростью, ибо змеи всегда мудры, но принца, как видно, немилостивая госпожа Судьба лишила изрядной доли этой самой мудрости, раз он так желал свести счеты с жизнью во имя глупой и не нужной никому славы.

      Была ли важна для него империя? Был ли важен для него народ? Был ли важен для Калига он сам? Во имя чего он шел на эту войну, затеянную не им и не для Илании?

      Впервые за много лет оракул решил посетить храм.

      «Я знаю, что решение ваше неизменно и рока избежать не в силах ни единый смертный, — беззвучно шептал он, глядя на три огромные статуи богов этого мира. Велех — бог мудрости и правосудия, Ишшну — покровитель иланцев, Бог-Змей — повелитель солнца. И Карашшх — бог смерти, тот, кто ткет судьбы смертных и единственный решает, когда оборвать нить жизни, что сплел сам. Ведь ничто не вечно. Даже бессмертие. — Кому, как не мне, наделенному вами даром предвидения, не знать, что просить вас изменить судьбу бесполезно? Но я молю, стою перед вами на коленях, ваш покорный раб и вестник, ваш Голос и ваше Око на этой земле, не за себя, за Него».

      Эри не ожидал ответа от Богов, но, к его удивлению, на огромной медной чаше, что стояла на невысоком постаменте и предназначалась для даров божествам, возникла вдруг золотистая сияющая сфера.