На следующий день пришла, на плече у Семена проплакала весь вечер. Каждую ссадину и царапину поцеловала.

  - Прости, - все шептала, больше и сказать ничего не смогла.

  В тот же вечер и замуж за него идти согласилась.

  Семен никому про тот случай не рассказывал, а про ссадины да рубаху сказал, что с бродягами какими-то подрался. На том все и успокоилось.

  Серьезного ничего с тех пор с Натальей не случалось, а как Вареньку родила, так и вовсе мягче стала. Та как подросла, матери вместо подружки стала. Ходят вместе, смеются, шепчутся. Наталья как до родов стройной была, так и потом не изменилась - легкая, походка упругая. Того холода в ней больше не было. Семен все боялся, приглядывал за ней, но ничего такого больше не повторялось. Хотя, углядел пару раз что-то такое, но стоило ему моргнуть и все пропадало. Может, и чудилось ему, напугался ведь он тогда, только вида не подал.

  Недолго жили они вместе. Дочке шесть лет исполнилось. Наталья вместе с ней в соседнее село Сосновое ходили. Двенадцать верст туда, да потом обратно. Если б по прямой, то всего ничего, версты три. Да, только, дело было весной и река перед тем мост сломала. На другой берег на пароме стали ездить, до него пять верст. В Сосновом корову продавали, Наталья посмотреть ее захотела, а старую корову зарезать. Собралась уже, платок повязала, хлеба в карман сунула, а тут Варька с ней увязалась. Заплакала дурняком, лицо скривилось, покраснело. Мать ее отговаривала, объясняла, что грязно, далеко, но та ни в какую. 'С тобой пойду'. Делать нечего, одела ее, еще одну краюху хлеба в карман сунула и пошли они. Раза два отдыхали, пока до Соснового дошли. Посмотрели на корову, хорошая корова оказалась - молочная, молодая. Уже торговаться решили, а тут Варька мать за руку потянула и говорит:

  - А Зорьку куда? - Наталья замялась, и не знает, что отвечать. Молчала, молчала, рукой махнула и вроде даже как повеселела.

  - И то правда, ну ее, эту. Зорька жива еще, молока хватает. Бог с ней.

  Хозяева коровы только переглянулись, да у виска покрутили - чудная. А семеновы девки за руки взялись и домой пошли довольные, будто большое дело сделали.

  Варенька к тому времени уже так устала, что еле шла. Глядела мать на ее мучения и такая жалость ее взяла, что решила она реку на плоту переплыть. Пришли прямиком к реке, набрали по берегу старых бревен да досок. Их в половодье много на берег выносит. У Натальи с собой веревки были, чтоб корову домой вести, если купят, так она ими плот связала. На воду его столкнула, и поплыли они. А река весной высокая, бурная. Наталья доской гребет, к другому берегу правит. Пока у берега были, все хорошо шло, а на середине течение сильное, плот крутить, разворачивать стало. Варя испугалась:

  - Мама, поплыли обратно, я боюсь.

  - Подожди, - отвечает та, - сейчас доплывем до того берега, а там и дом близко. Справимся.

  Плот на волнах кидает, как щепку, но она от того только упрямей делается.

  - Да неужто мы с рекой не совладаем? И река-то воробью по колено. Ручей. Сладим.

  У самой голос все холоднее и холоднее, как тогда с Семеном. Снова словно каменная стала, только гребет и гребет, что есть сил. Вдруг плот распадаться начал, узлы на веревках поползли, а река как почувствовала, вцепилась в него зубами и рвет на части. Бревна с досками ходуном ходят, сквозь них вода хохоча пробивается. Варька мокрая вся, матери в руку плачет.

  - Мама, я боюсь.

  А она ей:

  - Ничего, справимся. С какой-то рекой, и не справимся?

  Плот то ближе к берегу, то дальше, бревна с досками ползут в разные стороны. Варька бросилась на них, руками обхватила, стягивает, а сама плачет, кричит, лицо отчаянное. Лежит, на мать смотрит, на нее из щелей вода ледяная летит, волны захлестывают, а она только повторяет:

  - Мама, мама.

  А та сидит и сделать ничего не может. Река плот растаскивает, с дочерью ее разделяет. Наконец разорвались веревки, Варька за одну доску зацепилась, Наталья за другую. Река их крутит, в разные стороны разносит. Девочка то появляется над водой, то снова пропадает и все время на мать смотрит - просит спасти. Наталью саму вода как перышко бросает, а в глазах бьется: 'Не уберегла, не уберегла!' Поняла, что не отпустит река, коль взяла. Одежда на них тяжелая, не выплыть. Помигала Варя на мать и пропала. Темная вода над головой сомкнулась и все. У Натальи от этого руки разжались, закричала она, как подрезанная, вода ей в рот вороной кинулась, задушила, перевернула. Забилась она и пошла к темному дну. Подняла напоследок голову вверх, из-под воды был виден тусклый круг солнца, на фоне которого река проносила черные точки мелкого сора.

  Река выбросила их на берег рядышком. Когда их нашли, солнышко на них уже одежду подсушило. Так они и лежали вместе, и казалось, все руки друг к другу тянули. Семен с тех пор вроде сильно и не изменился, но несколько раз в год запирался дома с самогоном и пил с неделю. Много пропивал, на людях потом появлялся почерневший, с ввалившимися глазами, голос как терка ржавая. А в остальном продолжал жить, как и раньше.

  Лис вошел в его избу весь в снегу, как сугроб. Остановился у двери.

  - Фр-р-р, - сказал отряхиваясь. Снег полетел во все стороны.

  Семен замер, не поднимая глаз от стола с хлебной коркой в руке. На столе стояла оплывшая желтая свечка, были разбросаны хлебные крошки, луковицы, тарелка с квашеной капустой и клюквой. У Лиса, стоящего в темном углу, в глазах, на мокрой коже и волосах заплясали искры, словно его облепили светляки. Семен медленно поднял голову.

  -Фр-р-р, - снова встряхнулся бес, и опять полетели брызги. В доме было очень жарко. Семен пил четвертый день, но печь топить не забывал.

  - Снег на улице, хозяин, - улыбаясь, сказал Лис.

  Семен точно помнил, что он запирал обе двери в дом, и переднюю, и на двор. Он медленно поднял голову, загородился ладонью от свечи и слезящимися от пьянства глазами всмотрелся в темноту у двери. Там, поблескивая, стоял Лис. Семен все так же медленно опустил руку на стол, покачал головой.

  - А-а бес, - узнал, - Давно снег идет?

  - Третий день. Смотри, у тебя уже окна до половины занесло.

  Семен посмотрел в окно рядом с собой. От неба в окне осталась полоска в ладонь шириной, сквозь которую были видны подлетающие к стеклу снежинки. Дом занесло больше, чем на половину. Когда он повернулся к столу, Лис уже сидел рядом и тянул руку к оставленной им корке хлеба. Семен замахнулся, чтобы ударить его по ладони, но тот оказался проворнее - схватил корку, отдернул руку и довольный засмеялся. Повертел ее в руках, заговорил:

  - На улице благодать - тепло, снежок, м-м-м.

  Потом покачал головой, захохотал и, вдруг, перетянувшись через стол, макнул корку в соль и, увернувшись от нового шлепка, сунул ее в рот. Хохоча, с аппетитом зажевал. Проглотил хлеб, подпер подбородок кулаками, насупился, ерничая, и стал смотреть на Семена, изредка бросая косые взгляды на початую бутылку самогона. Семен сложил руки перед собой и смотрел на Лиса. Так они посидели некоторое время, потом Лис все так же резко схватил бутылку и, опасаясь новых шлепков, плеснул себе полстакана. Медленно поставил бутылку на стол и кончиками пальцев стал притворно опасливо подвигать ее хозяину. Тот двинул к нему пустую кружку.

  - Эть!, - радостно подскочил на месте бес, наливая ему. Чокнулись, медленно выпили. Самогон оказался таким, что Лис кубарем скатился со стула и запрыгал по избе, ухая и хлопая себя по коленям. Семен захохотал, глядя на него. Лис будто бы обиженный его весельем вернулся на место и, нахмурясь, снова подвинул ему свой стакан.

  - Отдохни малость, а то с холода развезет еще, - все так же смеясь сказал ему Семен. Это была их общая шутка. Они не первый раз пили вместе, Семен знал, что напоить беса невозможно. Лис мог только притворяться пьяным, но сильно запьянеть - никогда. Пьет, пьет, и только глаза его зеленые все ярче и ярче разгораются. Бес, что с него взять. Семен просмеялся, опять стал серьезным.