что сказать по поводу такой жестокой разумности.

Изредка попадались встречные. Мужчины снимали шапки, освещая на миг лицо вспышкой цыгарки.

Женщины скромно белели кофточками и здоровались певуче, ласково. В хатах еще не зажигали огня. И вдруг в

мягком воздухе повеяло бодрым и острым запахом свежеспиленного дерева. Строился клуб, он уже был почти

готов и светился в темноте своими новыми бревенчатыми боками. Зажатый со всех сторон темными хатками, он

казался не очень большим, но уютным, почти обжитым уже.

— А здесь бы площадку для танцев надо, — сказал Ключарев. — Нет в проекте? Ну и пусть. А вы

поправьте проект. Мастера свои, руки тоже свои.

Кажется, и он почувствовал, что этот клуб должен стать самым сердцем Дворцов, любимым местом, где

можно будет вечерком посидеть на воле, покурить с соседями, как и сейчас уже сидели на бревнах.

Ключарев с председателем остановились, поздоровались. Женя тоже присела, радостно ощущая все тот

же крепкий сосновый дух новостроек, которые пришли и сюда.

Поговорили об урожае, о том, что месяц взошел в туманном кольце: как бы непогодь не ударила на самую

уборку…

— Крестьянину без надежды жить нельзя, — звучал чей-то неторопливый голос, — это не на фабрике,

под крышей: дождь, град, сушь — свое сработаешь. Здесь надо уметь и спешить, и переждать, и все силы враз

бросить. Но, главное, всегда надеяться, не опускать руки.

Говорили негромко, словно не хотели вспугнуть тишину.

— Что же ты думаешь, Семен, на будущий год хорошего сделать? — спросил погодя Ключарев так

задумчиво, будто приоткрывая дверь мечтам.

Валюшицкий порывисто вздохнул в темноте, и чувствовалось, что в этот миг он ощутил себя уже в этом

будущем году, который шел за уборкой, молотьбой, осенними дождями и первым снегом.

— Самое главное для Дворцов — это свет, Федор Адрианыч, — застенчиво сказал он. — Без света нам

теперь не обойтись. Свет и радио в каждую хату. Хочешь не хочешь — дизель надо приобретать.

В его голосе зазвучала такая подкупающая нотка удовольствия от того, что вот он, полещук, сам, своими

руками проведет электричество в родную деревню, — и в то же время невольный вздох прижимистого хозяина

от предвкушений затрат, — что Жене вдруг захотелось громко засмеяться от какой-то внутренней радости.

“Здравствуйте, новые Дворцы!” — хотелось сказать ей, выпрямившись во весь рост на этой, пусть еще темной

улице.

— Федор Адрианович, — спросила Женя на обратном пути. — Скажите, а зачем мы сюда приезжали?

Лицо Ключарева было в глубокой тени, и только глаза поблескивали сквозь полуопущенные веки.

— Вы — смотреть старое Полесье. Я… — Он вдруг встряхнулся. — Вы что? Удивились, почему я

собрания не созывал, никому мораль не проповедовал? Секретарь райкома, между прочим, не для одних

директив существует. Просто так приехал, как друг, если хотите. Кстати, я действительно люблю Семена.

— Кого?

— Валюшицкого, председателя этого.

— Федор Адрианович! — вдруг с отчаянием сказала Женя. — Хотите, я вам расскажу, откуда меня

Курило знает?!

— Что? — удивился было Ключарев, но сейчас же прибавил просто: — Ну, ну…

Наверно, только в нашей жизни случаются такие удивительные вещи! Что ж, скажет почти каждый,

покачивая головой, бывает и так…

Женин отец, инженер-горняк, уезжал в длительную, очень длительную командировку.

“Когда я вернусь, ты, дочка, станешь, наверно, уже кандидатом наук”, — писал он полушутливо,

полупечально. Жизнь отца, занятого человека, текла как-то всегда в стороне от Жениной. Она не чувствовала

особой потребности в его ласке: это можно получить и у мамы. Для бесед у нее были друзья; когда они с отцом

встречались за столом или в выходной день, тот только мимолетно проводил ладонью по ее щеке.

— Ну как, егоза? — вздохнув, спрашивал он и не знал, что прибавить. Он не мог уследить за ее

интересами. Так же быстро она вырастала и из своих платьев. А ведь ему в глубине души дочка представлялась

все такой же маленькой, под розовым байковым одеяльцем…

Получив письмо об отъезде отца, Женя вдруг затосковала. Она вспомнила как-то сразу все отцовские

морщины, его седые виски и испугалась: о многом они еще не поговорили, как мало знает он свою Женьку!..

Впереди был месяц учебы, экзамены. Но она договорилась в деканате, что сдаст досрочно. Тогда у нее

осталось бы три недели свободного времени, как раз те самые три недели, которые отец решил прожить у своей

пожилой сестры на Волге.

Никогда не занималась Женя так яростно!..

Прямо с зачеткой в кармане она бросилась на речной вокзал. Но там только посмеялись ее наивности: на

билеты существует очередь, запишитесь, может быть, недели через три…

— У меня же совершенно исключительный случай! — в отчаянье говорила Женя. — Мне делать там

нечего через три недели!

В ответ пожали плечами.

Тогда Женя спросила, сдерживая негодование:

— Хорошо, но кто-нибудь все-таки может получить билет без очереди?

— Герои Советского Союза и депутаты Верховного Совета, — ответили ей.

Ни героев, ни депутатов у Жени знакомых не было. Она бесцельно бродила по улицам, с тоской глядя на

проходящие звездочки… И, наконец, решилась… Что еще оставалось ей делать?

— Товарищ Герой Советского Союза, — сказала она торжественным, ломким голосом, оборачиваясь к

своему соседу по троллейбусной очереди, у которого на пиджаке блестела Золотая Звезда.

— Да, — проворчал тот, опуская газету, которую просматривал на ходу. — В чем дело?

— Вы можете совершить хорошее дело, если это займет у вас только час времени?

Герой поднял было брови, но уже, шурша шинами, подошел троллейбус.

— Так я скажу вам все! — жалобно воскликнула Женя, вскидывая руку.

В тесной толпе она сбивчиво объясняла свои обстоятельства, пугаясь его каменного лица, и начала уже

было бормотать: “Конечно, она сама понимает… такой занятой человек…”, — как Герой вдруг спросил все так

же строго:

— Когда открывается касса? Учтите, что я здесь проездом, послезавтра уезжаю.

Достать билет на пароход в разгар летнего сезона оказалось не так-то просто и для Героя. Дважды они

встречались в девять утра на условленной улице, и только на третий день он вручил ей нарядный, с голубыми

полосами, билет Волжского пароходства. Оставалось поблагодарить и распрощаться, тем более, что и Герой

возвращался назад, в Белоруссию. Женя шла, все замедляя и замедляя шаги. Неужели так оно все и будет? И

они разойдутся сейчас как чужие?..

— Ну, что же ты намерена делать? — пробурчал Женин спутник, встряхивая седеющей курчавой головой

и неожиданно переходя на “ты”.

— Сегодня? — глупо спросила Женя.

Он улыбнулся:

— И сегодня и всегда. Вообще в жизни?

— …Вот откуда я знаю Курило, а вовсе не потому, что он областное начальство, — кончила Женя,

стараясь разобрать, какое впечатление произвел этот рассказ на Ключарева.

— Угу, — удовлетворенно отозвался тот из темноты.

Машина шла и шла, подскакивая на ходу и освещая прямым недрожащим лучом лесную дорогу…

— Федор Адрианович, — сказала Женя немного погодя, — что такое мужество?

Ключарев удивился вопросу и задумался.

— По-моему, это защищать до конца то, во что веришь.

— Так. — Женя для верности даже повторила его слова, шевеля губами. — А счастье?

Ее юный пытливый взгляд был неотступно обращен к Ключареву. Тот улыбнулся, слегка пожав плечами.

…Ночью в свете фар дорога преображается. Облитые матовой молочной белизной стоят овсы, цвет у них

таинственный, мягкий, словно смотришь сквозь бутылочное стекло. Дерево, вырванное из темноты, стоит, как в

блеске молнии: так четко обрисован каждый его лист со всеми жилками, так ясно видна любая морщина на