- К вашим услугам.

- Скажите, где я могу узнать о кадете Соломине?

Офицер вновь улыбнулся и развел руками.

- Он поехал с отрядом брать Рыбинск, - поспешно добавила Аня.

- Рыбинск? - удивленно переспросил ее офицер. - Первый раз, барышня, слышу. Разве туда послан отряд?

- Да, да, я утром получила от него письмо. Они должны скоро вернуться.

- Я сию секунду справлюсь, - сказал поручик. - вы чуточку обождите. - И он быстро ушел, наклонив голову.

На скамейке, недалеко от Ани, сидел легко раненный солдат, держа в руках винтовку, а рядом с ним какой-то молодой доброволец перематывал обмотки. Поручик скоро вернулся.

- К сожалению, ничего не могу вам сказать. Телефонное сообщение с Рыбинском порвано, и нашему штабу ничего об отряде неизвестно.

- Шурка, здорово! - крикнул вошедший в приемную молодой загорелый офицер и подошел к поручику.

- Ты откуда?

- С позиции, Шурка, - ответив тот, захватив двумя руками руку поручика. - Дела ничего, отогнали. Патроны нужны. Немедленно же необходимо доставить патроны. Да, ты знаешь, Гаврилова-то сегодня на окраине ухлопали.

Офицер только теперь увидел Аню и отдал ей честь.

- Штабс-капитан Сергеев.

- Гаврилова, да неужели? - покачав головой, ответил поручик. - Слушай, а ты не знаешь о каком-то отряде, отправившемся на Рыбинск?

- Был такой, - ответил Сергеев. - Утром мне говорили, что какой-то отряд на буксирах отправился. Только, право, не знаю, кто их туда повел.

- Но ведь штабу об этом ничего не известно. Сергеев посмотрел на поручика и засмеялся.

- Не обижайся, Шурка. Штабные всегда узнают после всех.

Аня вернулась домой. Первое, что она увидела, - это висевший на спинке стула старый мундир ее отца. Сам же полковник, сидя у стола, разорванными тряпочками чистил блестящий никелированный револьвер и что-то напевал вполголоса.

- Анюся, - радостно воскликнул он, увидев ее, и, положив револьвер на стол, подставил для поцелуя свою гладко выбритую щеку.

Она увидела, что отец надел новые сапоги и шелковую походную рубашку.

- Я тебя, доченька, ждал. Будь другом, набей для меня папирос да скажи Агафье, пусть скорее накрывает на стол. Я спешу.

- Куда же ты, папочка? - спросила удивленно Аня.

Отец прошелся по комнате, стараясь не хромать, погладил седые виски и, подойдя к дочери, обнял ее и сказал:

- Полковник Шатилов не может оставаться в такие дни дома. Ты поняла меня, Анюся?

17

Отряд Лебединского отвели на отдых в деревушку, стоявшую на берегу реки Которосли. Каждое утро молодые повстанцы на медном рожке играли зорю и «козочку». Было весело, как в лагерях. Из Ярославля подвозили в деревянных громадных чашках, расписанных елочками, вареные макароны. На солнечном лугу за деревней добровольцы занимались строем, а после учения отправлялись на речку купать отрядных коней. Скинув мундиры, превратившись в белотелых мальчишек, голышом лежали на песчаном берегу, кувыркались, доставали с речного дна камни и, вымазавшись песком, бегали взапуски. Митя облюбовал рыжую кобылицу, у которой был маленький жеребенок-сосунок. Лагин на воронке, а Митя на рыжей, подсвистывая, подхлестывая концами повода, загоняли лошадей в воду. Лошади входили, бухали копытами, а потом ложились на воду и плыли, распустив хвосты, сочно похрапывая. Потом лошади, выйдя на берег, взбирались на бугор и начинали щипать траву, а мальчишки, лежа на песке, наблюдали, как они хлестали себя мокрыми хвостами, отгоняя назойливых мух. С брюха кобылицы срывались капли, и мокроногий хохлатенький светло-песочного цвета жеребенок робко пробовал их слизывать.

На берегу во время купанья всегда сидел рыжеусый мужик, покуривая трубку.

После купанья хорошо было лежать на горячем песке. Волосы стояли ершом, тело покрывалось пупырышками, и солнце сушило капли, дрожащие на спине.

Они возвращались в деревню верхами, перегоняя друг друга, неслись по пыльной дороге, и от темной непросохшей шерсти лошадей промокали их штаны. Пообедав, они забирались на сеновал, где было свалено луговое прошлогоднее сено, взбирались на белую пыльную слегу и прыгали вниз по команде, уходя по уши в рыхлое сено.

Однажды в дверях показалась баба.

- Ой, Боженьки, как они прыгают! - сказала она. - Мальцы, да вы на гвозди напоретесь, да и сено стаскаете.

- Ничего, тетка, - крикнули ей, - гляди, как мы!

- Неужели вы и взабыль солдаты? - спросила баба.

- Ну конечно, солдаты, - ответили ей. Баба постояла, покачала головой и ушла.

В открытые двери было видно, как над деревней, слегка дымясь, шли курчавые облака. Столбы солнечных лучей прорывались во все прорехи крыши, и в них толкалась радужная пыль. Митя щурился, глядел на прорехи, и они голубели и зеленели.

В тот же вечер на поверке они увидели нового добровольца, рыжеусого солдата, одетого в старый заплатанный мундир, с двумя медалями, приколотыми булавкой к груди, с головой, остриженной крыльцами. Усы его топорщились; он стоял навытяжку перед полковником.

- Ребята, вот ваш новый фельдфебель! - сказал им громко полковник.

Мальчики быстро узнали в новом солдате местного мужика, что часто сиживал на берегу, покуривая трубочку.

После поверки фельдфебель собрал добровольцев в кружок, подкрутил свой ус и басом приказал:

- На месте! Шагом марш!…

Когда добровольцы затопали, фельдфебель резко начал отсчитывать, пока не добился твердости, запел и начал с голоса их учить лихой и веселой песне.

Возвращались они, окружив фельдфебеля со всех сторон, заглядывая ему в лицо. Он степенным баском им отвечал. В сенном сарае все уселись вокруг него, и Митя спросил:

- Господин фельдфебель, а что у вас за медали?

Далеко на деревне пела гармонь.

- За отличные Царя маневры, - ответил он и добавил: - Это было время. Да.

Мальчики затихли.

- Далеко время уже проникшее, - начал фельдфебель. - В Архангелгородском полку я служил. Это же полк… А выступили мы на государев смотр, погрузившись на шелон. Ушло далеко время теперь. Небольшие у солдата волоски были, а шевелились. Вот вы, кадеты и прочие господа, значит, офицерами будете, - сказал он, помолчав. - Вам о нашей службе надобно знать.

- Да, - ответил вполголоса Митя.

- Рядом с Государем Императором на конях летали, - продолжал фельдфебель, подняв

палец, - дай Бог умереть за такую радость… господи, да мы теперь словно сетку на глаза навели. Я говорю их высокоблагородию полковнику Лебединскому: я старый, ваше высокоблагородие, у меня жена и парнишка, а не могу я глядеть, как такие ребята, чистые малыши, прости Бог, за Россию драться идут. Сделайте божескую милость, примите в часть. Жена плачет, а я ей говорю: дура баба… ты чего плачешь? Разве я на плохое дело иду? Разве ты одна теперь, дура баба, плачешь…

- Архип Семенович, так вы теперь всегда будете с нами? - спросил его Лагин.

- От полковника приказание получил, значит, так, - ответил он.

- Вот хорошо-то! - сказал Митя. - А вы нас песни петь научите?

- Дойдем до всего - и петь, и стрелять, и на конях ездить. Вот служба была. Конь у меня, - Лотос звали… Молодых солдат пригонят новгородцев, покуда обломают, обучат - воши заведутся. А командир у нас - красный темляк, золотой крест за польский мятеж имел. Был старик знаменитый, хорошо службу нес. Взглянет на солдата, обожжет вконец. Против солнца вся его грудь горит. Как пройдет - тряслись…

Как с началия идем, песни поем. Очень твердо помню, как циримуляром ходили, какие лошади были. Как веселились, как благодарили великого Государя и свое начальство… Бывало, марш играют. Конь трубой… Лошадь шевелится, она чувствует. И как было весело, и как усердно солдат себя вел. Солдат, как лялечка. Сапожок у него на ноге горит, - фельдфебель хлопнул себя по голенищу, - шпора - бряночка. Бывало, идем строем, тарелки лязгают, бунчуки так и ревут, запевала заведет, да как за ним привдарят… А то, бывало, вечером сидим около казармы… Иван, как сейчас помню, песню затянет, мурашки по телу пойдут. Фельдфебель тихо запел: