«Ты ныряльщица? Правда?»

Её улыбка потускнела. «Да, да. И что? Здесь полно ныряльщиков, но только одна Мирелла».

«Это твоё имя? Мирелла?»

«Моё имя, да». Теперь она казалась нетерпеливой. «Пойдём. Мы вернемся в дом Лумпа и поговорим или трахнемся. Всё, что захочешь».

Я немного отступил — невольный жест испуга — и она раздражённо хмыкнула. «Ты слишком медленный для меня», — сказала она и ушла быстрым шагом.

Когда я вернулся, дом был тих и тёмен, и я добрался до своей комнаты при помощи света моей дистанционной камеры.

Конечно же, я позавтракал в Потрошительной Комнате; любопытство и паранойя требовали, чтобы я немедленно поговорил с Одорини. К сожалению, когда я прибыл туда, его не было.

Когда я подошёл, чтобы оплатить счёт, появился Одорини, яркоглазый и почтительный. Я был обезоружен и не уверен, как поступить.

Наконец, я отважился на замечание. «Думаю, прошлой ночью я встретил вашу дочь».

Он поднял свои густые брови в молчаливом вопросе. «А. Вы о Мирелле?»

«У вас есть другие дочери?»

«Много», — сказал он скромно. «Сыновей тоже».

Он казался вежливым и восприимчивым, но не особо желающим общения. Я попытался снова. «Она сказала, вы хотели, чтобы она поискала меня. Можно спросить, почему?»

Он пожал плечами, но вовсе не оскорбительно. «Я подумал, вы можете найти её необычной. И, конечно, я хотел, чтобы она воспользовалась удобной возможностью познакомиться с хорошо известным художником из вселенной побольше. Этот посёлок — довольно маленький мир, как вы видите».

«Допустим», — сказал я. «Она сказала мне, что она — ныряльщица».

«Да. Это так». Внезапно, Одорини глянул довольно печально.

«Вы не одобряете?»

Ещё одно пожатие плечами, печальный жест. «Ныряльщики… они все умирают молодыми. Что я могу сказать? У неё, конечно, славная профессия, но… она — любимый ребёнок; детям следует жить вечно, нет?»

Последовало молчание, во время которого я пытался придумать что-нибудь сказать. Записыватели работали, хотя сегодня Одорини, казалось, не обратил никакого внимания на мою дистанционную камеру, которая парила слегка сбоку, автоматически записывая по очереди кадры каждого из говоривших. Мне пришло в голову, что из анонимности посёлка появляется интересная история.

Если только мне хватит ума вытащить её наружу, мои профессиональные трудности могут закончиться.

«Хорошо», — сказал я. «Вы упоминали, что могли быть полезны. Сопроводить меня в пещеры?»

«Да, конечно». Он чуть повеселел. «Вы можете посмотреть, как ныряльщики совершают свои прыжки или, если предпочитаете, мы можем пойти к Колодцу Перерождения, посмотреть, как выжившие появляются со своими трофеями. Сегодня ночью будет охотничий прилив».

«Я знаю», — сказал я, моё прибытие было запланировано так, чтобы совпасть с охотничьим приливом, так как в среднем в неделю бывает только три подходящих прилива. «Мирелла охотится сегодня ночью?»

На секунду прямой взгляд Одорини показался окрашенным неприязнью, но, возможно, я ошибся. «Нет, нет. Не сегодня ночью. Она всё ещё восстанавливается от ран… с её последней охоты, рыба серьёзно её порезала. Но довольно скоро она будет готова».

«Понятно», — сказал я.

Одорини ожидал, снова как воплощение самоконтроля, острое старое лицо любезно пустое.

«Ну, тогда до вечера. Возможно, Колодец?» — сказал я.

Он поклонился. «Встретимся здесь через час после захода солнца. Если это удобно».

День прошёл без пользы. Я спустился по крутой тропинке к Лазурному Океану, где обнаружил маленький каменистый пляж с беспорядочно расположившимися пришельцами, принимающими солнечные ванны. Для плавания была оборудована область, защищённая от голодных морских чудовищ заряженной сетью, но тёмные воды вовсе меня не соблазняли. У дальнего окончания берега находилось несколько так называемых «самоубийственных скал», где за небольшое вознаграждение клиента могли прикрепить, чтобы он там ждал прибывающего прилива. Мне показалось это эксцентричным подходом к самоуничтожению, но, возможно, кто-то видел в этом определённую величественность — смерть от неумолимых природных сил.

Я купил тягучий ромовый напиток в домике из каменных глыб, арендовал шезлонг и на некоторое время присоединился к другим туристам.

Я смотрел на пляж и пытался придумать что-нибудь полезное, что я мог бы сделать в посёлке до темноты и спуска в пещеры — но без успеха. Мой ум казался сонным и притуплённым, и я мог лишь надеяться, что моё воображение всё ещё функционирует где-то ниже сознательного уровня. Я снова заметил, что у многих пришельцев были записывающие приспособления, некоторые из них — профессионального качества. Пока я смотрел на крохотные камеры, парящие над их владельцами, ко мне пришло неприятное видение: камеры выглядели слегка как мухи, привлечённые некоей падалью, выкинутой на песок. Запах гниющих морских водорослей прибавил степень достоверности этому неуместному ощущению.

Никаких других красочных метафор мне в голову не пришло, и я быстро заскучал. Я допил свой напиток и поднялся.

«Привет», — сказал кто-то на Дильвермунском торговом говоре, моём родном языке.

Я обернулся и увидел улыбающуюся туристку, которая подходил ко мне. На ней был модный купальный пояс, обёрнутый вокруг её узкой талии. Она была высокой, её длинные рыжие волосы были сплетены в узел косичек. Все остальные волосы на её теле были заменены стилизованными татуировками так, что на расстоянии рыжие завитушки, казалось, струятся по её животу томными шевронами. Хотя на мой вкус немного сверхпышная, она обладала физическим совершенством, доступным любому Дильвермунцу со средствами. Две наружные камеры летали вокруг неё, а на её предплечье была инфо-пластина, идентичная моей, за тем исключением, что у неё была новая. Она хотела сравнить оборудование. Мы обменялись именами. Она была новичком, но довольно хорошо осведомленной и, очевидно, достаточно богатой, чтобы начать с качественных аппаратов. Мы обсудили её настройки, а затем я обронил, что я профессионал.

Она стала оживлённей. «Расскажите мне о вашей работе, пожалуйста».

«Ну… я путешествую по необычным местам… как это. Пытаюсь смотреть ясными глазами. Потом провожу много времени в студии, пытаясь сложить вместе действительную картину того, что я видел».

«Вы издаётесь под своим собственным именем?»

Я вздохнул. «Да. Но нет особой причины, по которой вы могли бы слышать обо мне. Я — не известен. Или, как мне нравиться думать, у меня есть небольшая, но избранная аудитория».

«О», — сказала она. «Это звучит мило. Я обязательно поищу ваши чипы, когда вернусь домой. Но… ну, вы думаете есть ещё спрос на, вы знаете, простые старые путешествологи? Один из моих мужей — торговый агент одной из расчётных палат Бо’емы, и он говорит, что мода на продукцию, изготовленную одним человеком, закончилась. Умерла и ушла. Он говорит, что сейчас люди хотят чего-то эпического. С участием тысяч. Много-дорожчатые воспоминания. Грандиозные драмы, крепкий сюжет, ситуации жизни-или-смерти».

«Может он и прав», — сказал я немного натянуто. Она озвучила мой самый ужасный страх. «Но некоторые всё ещё высоко ценят утончённости простого, глубокого, личного переживания. Так или иначе, я надеюсь на это».

«Я уверена, вы знаете об этом больше, чем он», — сказала она утешительно и побрела прочь.

Когда она ушла, я почувствовал, что утонул в отчаянии и апатии.

Прозвучала долгая сирена и мы все поднялись, чтобы уйти. На расстоянии от берега Лазурный Океан начал бурлить, когда прилив стал разливаться из расщелин внизу. Я почувствовал едва заметную дрожь в камнях под ногами — переданное неистовство прилива, который проламывался с другой стороны Хребта. Металлические двери скользнули вниз, запечатав домик из каменных глыб. Мужчина, который сдавал в аренду шезлонги, прошёлся по округе, собрав их, и припустил по тропе на утёсе с несколькими их дюжинами, угнездившимися на его спине.