косой. Он идет по прокосу тихо, чуть горбясь.

Василь тоже немного сгорбился - так ходят с косой все взрослые люди.

Увидев, как дядька косит, вспомнил, что главное при косьбе - не спешить,

не переутомляться, чтобы преждевременно не выдохнуться.

Задумался, не остерегся, и коса со всего размаху врезалась во что-то

твердое. Кочка, чтоб она провалилась! Василь быстро вытащил косу и

исподлобья взглянул на Черчушков - не заметили бы.

- Что там, Вась? - отозвалась мать.

- Ничего.

Он сказал резко и недовольно, сорвал на ней злость.

Пусть не обижается, нечего стоять и смотреть, когда человек занят.

Мать будто угадала его мысли:

- Я пойду к коню... Помогай тебе бог!

Она перекрестила его, благословила и, вздохнув, ушла к телеге. Василь,

не нагибаясь, чтобы не показать, будто случилось что-нибудь, осмотрел косу

и успокоился - коса была цела. Он снова провел по траве, коса шла легко,

как и прежде. Косил он теперь осторожнее, следил за кочками, которые

начали попадаться все чаще и чаще.

Трава была тут небогатая, большей частью осока. "Эх, наделили

деляночкой, растуды их... - подумал он и вспомнил, как обижалась мать,

вернувшись домой после раздела. - Известно, одна, без мужа. Некому

постоять... Ничего, это последний раз. Теперь я возьмусь, пусть попробуют

сделать еще так!.. Правда, у Чернушков тоже надел не лучше.

Что же, он сам виноват! Тихий больно, Ему хоть палец в рот положи!..

Пусть сам и убивается, если такой породы!.." А Василь не даст, чтобы клали

палец в рот! Не уступит.

Ногам стало мокро. Сначала вода только проступала там, где лапти

вминали щетинистый прокос, потом начала хлюпать. Вскоре Василь уже вошел в

воду, которая обступила, будто обволокла ноги. Портянки сразу промокли,

штанины тоже стали мокрыми, ноги сделались тяжелее, будто набрякли водой.

Намокшая одежда первое время, пока не привык немного, неприятно липла к

ногам. Но Василь почти не обращал на это внимания, - ходить по болоту

доводилось немало, и в лаптях и без лаптей, и все эти мелкие неприятности

казались обычными. Хуже было то, что скошенный ряд теперь ложился в воду.

Придется сгребать в воде, выносить на сухое и складывать там, чтобы

просохло. Столько лишних забот.

Одно хорошо - вода теплая. Не студит ног, не гонит дрожь по телу, как

иногда осенью или зимой, когда от холодных мокрых портянок прямо дух

захватывает. Теплая вода, и слава богу. Иди, хлюпай лаптями, мерно маши

косой, справа налево. Правда, немного труднее стало идти, косу надо все

время держать на весу, много воды. Косить тут не то что на сухом месте.

Спроси любого куреневца, и он тебе скажет, что Мокуть - чертово место,

гиблое для косаря.

"А почему этот луг так зовут? Мокуть... - подумалось Василю. - Разве

только потому, что недалеко село с таким названием? Видно, если бы тут

было сухо, то на село не посмотрели бы - назвали бы луг иначе. А так вот -

"мокуть" и "мокуть", мокрое, гиблое место...".

Иногда коса загребала воду, разбрасывала брызги, - они разлетались,

весело поблескивая на солнце. В воде коса вжикала иначе - гуще, протяжнее.

Все сильнее пригревало. Пот смачивал жесткие двухцветные волосы, лоб,

обожженный солнцем, застилал глаза, стекал на нежную, почти еще детскую

грудь, под ветерком прилипала к спине до нитки взмокшая рубашка.

Коса становилась все тяжелее. Руки наливались усталостью, болели в

локтях и плечах, слабели, млели ноги. Усталость сковывала все тело.

Хотелось сесть. Желание это не только не ослабевало, но все время

усиливалось. Сесть бы хоть на кочку, хоть в воду, отдохнуть немного, а там

можно снова встать и пойти.

Но Василь не сел. Он крепился. Это было не в новинку - терпеть,

преодолевать усталость, отгонять искушение погулять, полениться. С первых

дней детства чувствовал он, что жизнь - не веселый, беззаботный праздник,

а чаще длинные и хлопотливые будни, что надо терпеть. Из вгех мудростей

жизни он постиг как одну из самых важных - надо держаться, терпеть. Всем

трудно бывает, все терпят, терпи и ты!

Этому его учила мать, учил небогатый и немалый горький опыт. И он

терпел. Облизывал соленый пот с губ, вытирал волосы, вытянул рубашку из

штанов, чтобы ветерок охлаждал тело. И все же какой тяжелой была теперь

коса, как трудно было бороться с усталостью, со слабостью в руках и ногах!

И как хотелось сесть! Просто удивительно!

Уже ни о чем не думалось - ни о том, перегнал ли его дядька Тимох или

нет, ни о том, что вот он, Василь, не безусый парень, а самостоятельный

мужчина, хозяин...

Только когда обессилел совсем, когда дрожащие, ослабевшие руки опустили

непомерно тяжелую косу и не могли уже сдвинуть ее, он воткнул косовище в

кочку и направился к телеге. Шел медленно, волоча ноги, хлюпавшие в теплой

воде. С виду это был подросток, худой, длиннорукий, с тонкой шеей, а по

походке, по согбенной фигуре - мужчина.

Василь шел, будто хотел выпить воды. Мать, повязав платок по-девичьи,

словно косынку, - комары уже не надоедали, стало жарко, - сгребала траву,

охапками на граблях переносила на сухое место. С травы текла вода, и мать

старалась держать сено и грабли перед собой. На сухой части луга уже было

разостлано немного травы.

Кинув траву, она взглянула на него, и Василь заметил, что на лице ее

появилась жалость. Хмурая, отряхнула мокрый подол.

- Передохни!.. Полежи вон там, в теньку... Управимся, никуда не

денется... трава эта.

Когда он упал в траву возле телеги, наклонилась, нежно погладила по

голове.

3

Под вечер старый Чернушка и Василева мать собрались в деревню. Матери

нужно было ехать, чтобы накормить Володьку, подоить корову, посмотреть

хозяйство. У Чернушки же дома была больная жена.

Хведька и Ганна оставались ночевать на лугу. Оставались тут и бочоночек

с водой, и коса, и латаная свитка - зачем возить все это туда-сюда без

нужды!

- Держись возле Василя, - приказал Чернушка дочери, усевшись на телегу.

- И ты, Василь, присматривай за ними... Девка, она - девка. И малый...

Мать, довольная тем, что Чернушка взялся подвезти ее, охотно поддержала:

- Живите дружненько!

Василь промолчал. Но когда телега скрылась в лесу, он почувствовал, что

ничего худшего, чем остаться тут наедине с Ганной, нельзя было и

придумать. Лучше бы и он уехал домой, чем валандаться тут с ней!

Василь намеренно делал вид, что быть с ней - одно наказание. Ганна

скромно молчала, но он видел, что девушка тоже не рада такому

товариществу. Стоять молчать с нею было как ни с кем другим неловко. Василь

не выдержал: стараясь показать, что у него полно забот, он вдруг направился

к Гузу, стоявшему возле орешника.

Парень сводил коня к озерцу, почти сплошь заросшему осокой, напоил. До

озерца было с версту, и, пока он возвратится, на болото легли первые

сумерки. Повеяло сыростью, стало холодновато. Неподалеку, в лозняках,

начал собираться туман.

"Живите дружненько!" - вспомнил Василь слова матери, увидев Ганну,

которая что-то говорила брату. - "Дружненько"! И скажет же, ей-богу!.." Он

подумал, что останется возле своей подводы и туда, к Чернушкам, больше не

пойдет.

Но прибежал Хведька:

- Дядечко, идем к нам!

- Чего это? - Василь неприветливо отвернулся.

- Огонек разведем!

Василь постоял, делая вид, что занят, - развязал торбочку, стал

возиться в ней, будто что-то искал. Надеялся, что малыш не станет ждать,

но тот не отходил, следил за каждым его движением.