А другим - песок или болото!

- Земли мало, душатся люди...

Василь умолк, возбужденный, недоверчивый.

- Не дадут они переделить! Гады такие!..

- Кто?

- Богатеи! - И не выдержал, сказал горячо, как мечту: - Если бы мне - в

том уголке, что за цагельней! Я бы показал!

- Охотников много на тот кусочек...

- Ага, ухватишь из-за них...

Совсем рядом пронзительно кукарекает петух, и Ганна, оглянувшись,

замечает, что небо над заболотьем посветлело, даже слегка налилось

краснотой. Она отворачивается от Василя, озабоченно перевязывает платок.

- Светает уж. Идти надо...

- Еще немного...

- Нет. Мачеха скоро встанет...

Обнимая ее на прощанье, Василь с решимостью, близкой к отчаянию,

думает: или теперь, или никогда! Он закрывает глаза и прикладывает губы к

Ганниному лицу, попадает в висок. Учинив это преступление, он опускает

голову и ждет приговора. Ганна также стоит, опустив голову.

- Василь, - тихо говорит она, как бы пересиливая себя, - ты меня любишь?

- А как же...

- И я...

Ганна опускает голову еще ниже, потом вскидывает ее, и Василь видит,

что глаза ее, темные, глубокие в бледном утреннем свете, радостно блестят.

Она вдруг обвила Василя крепкими руками, прижалась вся и с какой-то

торжественностью, серьезностью, словно знала всю глубину бездны, в которую

бросалась, припала к его губам.

2

Будто сквозь туман доходило до Василя все, чем жили в последнее время

Курени.

Все было очень обычным. Как и в прошлом году, и в позапрошлом, и все

годы, которые помнились Василю, зарастала ряской теплая, с душным болотным

запахом неподвижная вода в лужах, в прудах, в заливах. Повсюду было

множество лягушек, - если приходилось идти вдоль болота или пруда, они

разлетались по мокрой траве, плюхались в воду почти беспрерывно. Кваканье

их наполняло дневной зной, вечером и ночью на все лады, как осатанелые,

надрывали они горло.

Не было отбоя от комаров. Под вечер куреневская улица, дворы, сады,

огороды прямо гудели от комаров, что кипели тучами, безжалостно

набрасывались на все живое. Посидеть, посудачить на улице куреневцы могли,

только разложив дымный костер из мокрой лозы или ольшаника. В такое время

Курени напоминали какой-то странный табор, они словно возвращались на

тысячелетие назад - там и тут чадили огни, и люди жались к ним, кашляли,

отмахивались от комаров - в тусклом, невеселом свете они напоминали

дикарей.

Огни постепенно угасали. Намучившись с надоедливой мошкарой,

наглотавшись до одурения дыму, люди не выдерживали, расходились по хатам.

Только Василь и Ганна не убегали, - прижавшись друг к другу возле

изгороди, они будто и не замечали напасти.

Заросли ольшаника и лозняка - не где-нибудь далеко, а рядом, может в

ста шагах от Ганниного огорода, - кишели змеями. Малыши, будто их кто

тянул туда, как на забаву, стараясь не показывать один другому, что сердце

замирает от страха, забирались в заросли, смотрели, как шевелятся в гуще

кустов скользкие клубки. Забавы не всегда ограничивались одним

любопытством: куда больше радости было, похваляясь отвагой, прижать гадюку

к земле палкой, прищемить ее, грозно шипящую, и вынести на выгон. На

выгоне скопом учиняли расправу. Тут было завершение зрелища:

смотрели, как долго крутится без головы змеиный хвост...

Однажды мать прослышала, что Володька тоже ходит в змеевник, - весь

вечер ужасалась, пугала малыша, рассказывая разные страхи о змеях. Василь,

собираясь на свидание, помог ей, пригрозил: если сопляк еще хоть раз

сунется туда - не поздоровится, изобьет!..

Змеи были не только в зарослях. Они заползали на огороды, нередко

нежились на пригретой солнцем, перемешанной с теплым песочком костре

завалинок. Шутник Зайчик говорил, что скоро негде будет присесть на

завалинке из-за этой погани...

Ужи жили чуть ли не в каждом доме под полом, в хлевах, в сараях. Лесник

Митя, лодырь и балагур, которому от безделья лезла в голову всякая чушь,

даже выносил ужей на улицу позабавиться. Забавлялись этим и парни -

приносили ужа на посиделки, подпускали к девчатам. Воплей и визгу тогда

было на всю деревню, но больше из желания просто покричать - ужей в

Куренях йе боялись.

Мать рассказывала Василю, что у соседа Даметика уж, прижившийся в

хлеву, сосет молоко у коров, но Даметиковы не выгоняли его. Василь не

удивлялся этому: как и все в Куренях, он считал ужа полезным существом,

обижать которое - грешно...

В этом году много зла приносили волки. Летней порой обычно осторожные,

клыкастые хищники нынче, казалось, глаз не спускали с деревни, с выгонов,

- не только ночью, но и среди бела дня совершали налеты из зарослей.

Особенно сильно волчье племя изводило овечьи стада: в Куренях почти не

было двора, где бы не проклинали хищников. Пастухи не угоняли стадо в лес,

держались около выгона, пасли скот неподалеку от хат, от людей. Несколько

дней куреневцы волновались, пересказывая один другому на разные лады, как

наглец волк напал на Прокопова коня. Судачили, возмущались, сочувствовали.

Пришлось стреноженному коню поржать и покрутиться, отбиваясь от зверя.

Досталось волку от конских копыт, но все же вырвал он кусок мяса из ляжки,

и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не подбежали люди...

Но больше всего волновали куреневцев трудовые хлопоты. Поспевали ягоды.

За земляникой - черника, от которой просто черно было среди высокого

папоротника. Недолго было ждать и малину, густо зревшую в зарослях, где

гнездились змеи. Малыши и старики, которых не брали на луг или в поле, изо

дня в день сновали по лесу с лозовыми коробками и кошелками. Улучив

момент, срывались с луга или с поля в лес женщины и мужчины, труженики, -

в лесу теперь шла важная работа. Ягоды небыли просто лакомством, как у

других, - в Куренях ягодами кормились, ягоды собирали, сушили для продажи,

чтобы сколотить копейку на черный зимний или весенний день. Лес был

помощником полю, скупой, ненадежной земле.

Помогало полю болото, тихие, теплые, заросшие осокой заливы, полные

торфяной жижи, канавы со скользким хворостом, зловонные лужи с тиной и

ряской. В Куренях, видно, не было такой хаты, которая бы не имела

рыболовной снасти. Снасти эти были особые: во всей деревне ни у кого не

водилось невода. Василь слышал только, что на Припяти ловят рыбу какими-то

железными крючками. В Куренях реки, простора и глубины водной, не было, и

снасть тут у людей была своя, болотная: лозовые топтухи, вентери,

сплетенные из конопляных ниток кломли. С кломлей надо было идти вдвоем или

втроем, а с топтухой можно и одному управиться. Вскинул на плечо, принес

ее, легкую, почти невесомую, из белых высохших прутьев, сунул в воду - и

топчи, гони рыбу в нее...

У Василя были и топтуха и кломля - все дедова производства, - снасть

для чужого глаза просто завидная. За лето Дятлы, может, раз двадцать

отправлялись на болото со всем этим снаряжением. Шли в полном составе - не

только мать, Василь и дед Денис, но и Володька. Помощник из малыша такой,

что лучше было бы, если б сидел дома. Но попробуй удержать дома этого

прилипалу. Приходилось тянуть его по топям, через грязь, через канавы.

Дед, в черно-рыжих штанах, которым было, может, с полсотни лет, сам

выбирал Василю с матерью рыбные заводи, но затем сразу же отделялся от

них. Держа Володьку за руку, он исчезал с топтухой в зарослях и

возвращался только тогда, когда надо было идти домой. По-всякому ловилось

и ему, и все же не раз бывало так, что со своей топтухой он приносил торбу