Маманя с бабушкой Варварой хлопочут. Накрывают на стол. Сестрёнка Настя крутится подле брата, ластится. Дед Кирей с Бориской. Все речи будто с ровней.
Разнежился Бориска, глядит на всех тёплыми глазами. Давно ли из дому рвался? Теперь, кажись, век бы его не покидал!
Бабушка позвала к столу:
— Пожалуйста, ратники добрые! Когда-то ещё свидимся,
соберёмся вместе...
Вот новость! Стало быть, дед тоже идёт против ордынцев?
— И ты, деда? — подивился.
— Разве без него великий князь управится? — заметила ворчливо бабушка.— Первый рубака!
Дед Кирей ответствовал без улыбки:
— Вся московская земля поднялась ноне, а с нею и иные многие. Мне ли, старому воину, на завалинке лузгать семечки?!
— Так ведь...— запнулся Бориска.
— Рука? Ништо. Пойду с обозом. А там, глядишь, сгожусь и для дела.
Быстро скатился день к вечеру. Последний, что проводил Бориска под родным кровом. Спать Бориска отправился с дедом на сеновал. Огромное войско, заполнившее Москву, долго не могло угомониться. Гул стоял, почитай, всю ночь. Выплёскивались из него крики, конское ржание, остервенелый собачий брёх. Ошалели псины от избытка чужих. Сипели сорванными глотками.
Полыхали костры, вздымая к чёрному небу желтые снопы искр. Дед ворчал:
— Эка с огнём! Далеко ли до беды? Так, глядишь, спалят
город...
Спал Бориска беспокойно. Метался. Бормотал невнятно. Снилось тревожное. То будто бы Тангулов сын Сеид волочёт опять его на аркане. То будто в другой раз схватился с Вострецом и его дружками. А то и вовсе — будто ворвались в самую Москву ордынцы и секут-рубят всех без разбору кривыми саблями. И за Борискиной спиной отчий дом, где укрылись маманя с бабушкой и с сестрёнкой Настей, с ними же — Марфушка. Бьётся Бориска из последних сил Пересветовым кистенём. Одолеть врагов не может. Одного сшибёт, на его месте двое новых.
Должно, закричал Бориска вслух, потому что услышал дедов голос. Словно подглядел дед Кирей Борискино смятение. Успокоил:
- Спи, парень. Спи. Сказано — ждать не будем. Опередим Орду...
После тех слов затих Бориска и спал до утра крепко. Без сновидений.
Глава 8. СМОТР
Плывет над Москвой колокольный звон. Тревожный, печальный. Провожает Москва своих сыновей на великую битву за русские земли. Несметное собралось войско. А сколько воинов назад воротится? И как? Со щитом али на щите?
Потому всё здесь есть: и смех, ино надсадный, и шутки, когда весёлые, когда и нет, и слёзы. Много слёз.
Тяжко, горько отправлять мужа, почитай, на верную смерть. Оставаться с малыми детишками. Ох, как тяжко! А надо. Слово это: «Надо» — витает над толпой. Говорят его воины матерям, жёнам и детишкам. Ведь и впрямь надо! Нет той стены, той спины, за которыми можно было бы укрыться-спрятаться. Нет!
Собственной грудью надобно защитить дорогих сердцу жён, кровных ребятишек, матерей, отцов, дряхлых дедов и прадедов от ненавистного врага.
Ищут утешительные слова воины, коим сами едва верят. И находят!
Опухло от слёз лицо Марьи, жены Михи-сапожника. Ребятишки все тут. Кто льнёт к отцу, кто цепляется за мамкин подол. А самый махонький — у матери на руках — ясными глазёнками хлопает, улыбается. Тем разрывает родительские души пуще всяких слёз.
Хватает Марья мужа свободной рукой, безмолвно уж. А он голосом ломким от сдерживаемой муки:
Вернусь, ладушка! Не кручинься, вернусь!
Шутит-ободряет:
— Смотри, в каку железу оделся. Любая стрела отскочит, переломится всякая сабля...
Васю Тупика провожают. Васятку Маленького. Бориску. Найдёнова жена с мужа не сводит угольных глаз. А Марфушка жмётся к Бориске, шепчет:
— Береги себя! Гляди, зря под саблю али копьё не лезь! Ворочайся живым!
У Бориски горячо в груди. Распирают его разные чувства и мысли: отвага, желание защитить эту вот девчонку от ордынцев. Мечтает отличиться в сражении и вернуться живым и здоровым. Может, только раненым, чтобы видно было, сколько грозило ему опасностей.
— Ворочусь, Марфушка! — уверяет жарко Бориска, стесняясь передать словами всё, чем полна душа.— Ты только жди, не забывай!
Бабка Варвара с матерью тут же. Провожают старого и малого: деда Кирея и Бориску. Мать втихомолку утирает слезы. Бабкины глаза строги и сухи. Словно видит бабка Варвара перед собой и иных близких, кого провожала прежде. Отца, братьев, сыновей. Ушли, точно в воду канули. Всех
поглотила проклятая Орда! Теперь вот Бориска. Камнем давит бабку Варвару былое-прошлое. А слёз нет. Все выплакала. И ведомо ей: лишь в меру приемлет мужское сердце бабьих слёз. Далее — беда!
И, чуть возвысив голос, дабы другие слышали, словно бы поправляя Марфушку, говорит Бориске:
— Мало воротиться живым. Надобно — с честью. Позор- то ино страшнее смерти. Худо, коли воин лишь о том будет печься, как бы себя сберечь для родных. И не о своих только надлежит думать. Обо всех, чья судьба тебе вверена. Земли русские позади тебя — о том памятуй!
При первых же бабкиных словах потише стало вокруг. А как закончила, одобрительный говорок:
— Истинно речёт старая!
И мужики-воины расправили плечи. Голоса их твёрже и увереннее:
— Будьте покойны, бабоньки. Остановим, побьём врага!
Высится на Кремлёвском холме рядом с Успенским и
Архангельским соборами златоверхий великокняжеский терем. Особо нарядны его Набережные сени, что выходят-смотрят на реку Москву. Лестница, украшенная резьбой, сбегает вниз. В окошке тех сеней смутно видится женский лик. На него обращены взоры многих. Знают воины, их матери и жёны: провожает своего мужа великого князя Дмитрия Ивановича его жена великая княгиня Евдокия Дмитриевна. И у неё есть детишки. И опаска за любимого супруга.
Плывёт над Москвой колокольный звон. Душу на куски разрывает. Бабка Варвара вскинула строгие брови:
— Ошалели нешто! Прежде смерти хоронят!
И словно услышали её звонари на московских колокольнях: торжественнее и величавее загудели-заговорили колокола.
А потом стал вливаться тонкими ручейками светлый праздничный перезвон. И вот уже желаемую победу возглашают колокола. Воины ободрились. Женщины принялись утирать слёзы. Ведь не всем погибнуть? Живыми
Много высоких слов будет сказано о тех днях. А безвестный человек, отделённый от нас веками, напишет:
«Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок, из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем...»
Тремя потоками, тесными человеческими реками полилось войско. Через трое кремлёвских ворот: Фроловские, Никольские, Константиноеленские. И тремя дорогами из Москвы. Путь Владимира Андреевича серпуховского с полками лежал по дороге Брашевской, вдоль Москвы-реки, мимо монастыря Николы на Угреше. Болвановской дорогой шли белозёрские князья со своими и московскими воинами. Сам же великий князь вёл пятидесятитысячный отряд дорогой Серпуховской через село Котлы и далее —к Коломне.
Клубилась пыль. Ржали кони. Песни запевали воины. Тарахтели по ухабистой дороге телеги длинного обоза. Звенело оружие.
Словно наперекор али в утешение людским тревогам и тяготам, светел и ясен был августовский день. Солнце весело глядело с восточной стороны.
