— Давно бы так!

 Говорили:

— Известно: вместе споро, а врозь — хоть брось!

— Мало нас...— смущались вниманием рязанцы.

— Лиха беда начало! — утешали их.— И разве вы за своего князя ответчики? Кабы только не ударил в спину ваш Олег-то Иванович!

— Кто ж его знает? — пожимали плечами рязанцы.— Чужая душа потёмки, а у нашего князя — чёрная ночь. Заглядывать боязно!

Всё новые отряды воинов и ополченцев подходили, вняв призыву князя московского. Шли в одиночку, по двое по трое крестьяне и ремесленные люди. И надобно было каждого определить в полк. Полкам назначить воевод и иных меньших, начальников.

20 августа русское войско, прошедши смотр, выступило из Коломны.

Великий князь Дмитрий Иванович требовал от воевод сведений о всяком передвижении ордынцев. Потому из Коломны была послана новая сторожа: девяносто разведчиков-ведомцев во главе с испытанным Семёном Меликом.

Потекло-покатилось огромное русское войско в сторону закатную, держа по левую руку реку Оку. Достигши устья Лопасни, простояли там малые дни. Сюда подошли двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич серпуховской и воевода, окольничий Тимофей Васильевич с пятитысячными воинами из Москвы.

Опять великий князь собирал вести о Мамае. Донесли: правитель ордынский заметно приблизился и стал теперь в поле близ Дона.

Августа в двадцать четвёртый день русское войско пере-правилось через Оку, с её левого берега на правый. Двинулось навстречу вековечному врагу, доселе непобедимой Орде.

Глава 9. ТРЕТИЙ МЕЧ

 Стоит на высоком крутом холме город. Обнесён толстыми, крепостными стенами, рубленными из дуба. На северной стороне обрыв. Под ним - речка Трубеж, коя версты через две впадает в Оку.

Город этот—столица великого княжества Рязанского Переяславль-Рязанский. Столица новая. Прежняя, древняя лежит верстах в пятидесяти, сожжённая Батыевыми полчищами. Так и не оправилась от разорения, захирела.

Подле добротных великокняжеских хором — конные и пешие. Кони, заседланные, ждут хозяев. Наверху в думной палате князь Олег Иванович собрал младших князей, бояр своих.

Великий князь московский Дмитрий нарёк князя Олега третьим мечом, занесённым над ним, Дмитрием, и русскими землями. 1о ведомо Олегу. Донесли верные люди. Хорошо слажена у великого князя Дмитрия тайная служба. Знает что делается в Орде, что в Твери. Олеговы люди, что сидят в других княжествах, тоже не лыком шиты. Дмитрии в Москве чихнёт, Олегу впору «Будь здрав!» говорить ему. Вестимо уже о том. Однако здоровья Дмитрию не желает Олег. Соперники! При одном упоминании имени московского князя лицом меняется великий князь рязанский.

Вот и сейчас. Помянул боярин Москву, разом насторожился Олег, нахмурился. Однако говорил боярин из старых рязанских, коему Москва, как и Олегу, поперёк горла. Ярился боярин, длинной седой бородой тряс, палкой-посохом о пол, нарушая строгий хоромный чин, стучал:

— Москва! Экий пупырь выскочил! Знали мы города русские: Киев, Владимир, Рязань, Тверь, Новгород. Древние города, именитые. А давно ль о Москве-то стали слышать?

— Да уж изрядно...— обронил один из князей, видать потешаясь втихомолку над замшелым, однако ретивым Олеговым советником.

Боярин посохом в пол ударил, вытаращился на князя:

— Не Митькин ли лазутчик?!

Оно б посмеяться над боярином, наполовину выжившим из ума, да час не располагал к веселью. Мамай шёл на Москву. Олег обещал ему помощь. И сам же Дмитрия о Мамаевом походе, скрытно от бояр, известил. Зачем? Да ведь одному богу ведомо, чем дело кончится. Ладно, коли Мамай победит. А если Дмитрий? Тут уж спуску ему, Олегу, не ждать! Эх, худо лежит его родная рязанская земля, дорогая и близкая сердцу. Промеж Ордой и другими русскими землями. Более всех хлебнула горя от ордынцев. Ближе всех к ним. Призадумаешься, с кем быть.

И почему Дмитрию и иным московским князьям собирать Русь, а не ему, Олегу?!

Превыше Олегова разумения, что так все сложилось: и местоположение Москвы. другое многое, что быть ей столицей объединённой Руси, а не его стольному городу — Переяславлю. Потому всячески противится усилению Москвы и князей московских. И любая их победа — ему печаль. А поражение — радость, иной раз тайная для других.

Третий меч! Слабо учён Дмитрий книжной премудрости. А тут нашёл высокое и верное слово. От него, возможно, зависит судьба всех русских земель. А вот ударит ли он, тут у самого Олега сомнение.

Сносился он с великим князем литовским Ягайлой. Тот несёт околесицу. Русские земли промеж собой и Олегом, нимало сумняшеся, делит. Лёгким умом мечтает: прослышит, мол, Дмитрий о Мамаевом походе, сам-де убежит из Москвы в свои дальние северные земли. По правде, извещая Дмитрия о Мамаевом походе, Олег и сие хотел проверить. Чем чёрт не шутит. А вдруг? Однако первые же вести развеяли зыбкую надежду в прах. Какие там северные земли! После Вожи возомнил, видать, себя Дмитрий вовсе великим полководцем! Стал собирать войско, а главное, успешно.

Вполуха слушает великий князь своих советников. Наперёд знает, кто и что скажет. Впервой ли? И не первый год он на великокняжеском рязанском престоле, слава богу — тринадцатый! Ведомо ему, опять же через верных людей, что дома говорит иной князь или боярин. Мало того — говорит! Какие видит сны, и о том известно. Косит глаза на седобородого боярина Фёдора Глебовича, коий сейчас хает Москву, и лукавая мысль бродит в голове великого князя. Приснился старику боярину ноне чудной сон. Рассказал его своей боярыне. Та —доверенной сенной девке поведала. К чему, мол? Девка — своему сердешному дружку. А уж тот... Словом, великий князь знал ноне же поутру ночной сон боярина. А был он взаправду, диковинным.

Сидит будто Федор Глебович в думной палате великого князя с иными боярами и ближними людьми. И вдруг сердито обращается к нему Олег Иванович: «Ты что, старый козёл, тут делаешь? Тебя кто пустил? А ну вон отседова!»

Оторопел Фёдор Глебович. Открыл было рот, дабы почтительно возразить великому князю: «Нетто козёл я, опамятуйся, государь!» А вместо тех слов: «Бэ-э-э!» Руку поднял сотворить крестное знамение против наваждения, глянь, вместо пальцев— козлиное копытце... Закричал что было сил Федор Глебович. И, слава тебе господи, проснулся.

Перекрестившись троекратно и произнося молитву, принялся опасливо рассматривать руку. Рука как рука. И пальцы на месте. Нету копытца. Позвал, тоже с боязнью— а вдруг козлом заблеется,—свою боярыню Василису Тимофеевну. И тут, благодарение создателю, всё было по-старому, произнеслись человеческие слова. Рассказал жене омерзительный и загадочный сон. Надо же такому привидеться!

 Теперь усмехался про себя великий князь рязанский мальчишескому искушению. Уставиться бы на боярина Фёдора Глебовича и спросить грозно: «А ты что, старый козёл, тут делаешь? Тебя кто пустил? Пошёл отсюда!» Что со старым боярином стряслось бы? Предугадать затруднительно. Чего доброго, помер бы со страху!

Но ничего подобного не говорит, понятно, и говорить не будет Олег Иванович, великий князь рязанский. Так, тешит себя праздной мыслью. Трухляв, как пень, боярин Фёдор Глебович. И глуп от старости так же. Однако московским пособникам готов перегрызть горло. Ведь есть такие. Здесь же, в думной палате. А за стенами её — кто сочтет? Тайных более. Боятся его, Олега. Ордынских ханов страшатся. Потому молчат, лукавят. А переменится его, Олегово, али ордынское счастье — кинутся сломя голову к проклятому Митьке.

Хорошо Дмитрию сидеть завесами в своей Москве. Возвёл белокаменную стену заместо сгоревшей деревянной. Отчего бы и нет? Денег хватает у Калитиного внука. Вся ихняя порода, князей московских, такая. Что .плохо лежит -тянут сразу к себе. Оплошаешь — силой отымут. Ордынский выход сбирает князь Дмитрий, эва какой великий! Сколь идёт царю-хану — ведомо. А сколь оседает в Дмитриевых ларях-подвалах, кому известно? Отсюда стены и храмы белокаменные! Посулы хану, его жёнам и родичам, богаче других. Древнюю Рязань что вспоминать. Нынешний стольный град Переяславль едва отстроишь, глянь — летят ордынцы. То царевич, то мурза какой. Опять красный петух — пожар — мечется над избёнками холопьими и его великокняжескими хоромами ровно. Начинай всё сызнова! Легко ли?