Начальные люди пересказывали его по-своему:

— Кто хоть на курёнка польстится — голову с плеч! Иные проворные да шустрые воины и ополченцы роптали:

— По своей земле не ходим столь смирно!

— А тут чья? — спрашивали их.

— Известно, рязанская...

— Иль не русская?

Молчали ловкачи-проворцы. И не оттого, что затруднялись ответом. Многое можно было сказать. Взаимных обид хватало промеж рязанскими и московскими землями. Другое знали: во гневе тяжеленька рука великого князя Дмитрия Ивановича. И воеводы его и начальные люди строги, а когда надо — крутеньки весьма.

Бориска ехал с великокняжеским двором вместе с Васей Тупиком и иными товарищами, крутил головой по сторонам. Того гляди, объявятся места, знакомые по степной стороже.

Великий князь Дмитрий Иванович и наилучшие воеводы: Дмитрий Михайлович Боброк Волынский, Тимофей Волуевич, Андрей Серкизович и иные — беспрестанно посылали бывалых ведомцев-разведчиков, дабы знать всякий час, где находится враг, и с помощью пойманных «языков» выведывать его замыслы.

По пути опять множество простого люда вливалось в войско. Радовало это великого князя, воевод и простых ратников. Одна беда - вооружены были чем попадя: кто самодельным копьём, кто топором, а кто дубиной. И такиебыли! Следовало всех приставить к месту, к котлу и, по возможности, дать оружие.

Подлинный праздник вышел, когда подмогой пришли князья Андрей Ольгердович полоцкий со своими людьми и с брянской силой — Дмитрий Ольгердович.

Шутили русские воины:

— Прежде мы, дураки, друг друга колотили. Теперь Литва за себя принялась. Чудеса, да и только!

Оба князя, и Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, приходились родными братьями тому самому великому князю литовскому Ягайле, что выступал в союзе с Мамаем и грозил справа русскому войску.

Ларчик открывался просто. В обход старших сыновей, среди коих Андрей с Дмитрием, великий князь литовский Ольгерд завещал свой престол младшему сыну, Ягайле. Оттого люто враждовали братья. Потому и пришли старшие на службу к великому князю московскому.

Про Ольгердовичей Вася Тупик сказал:

— Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан!

Но это уж так, для красного словца.

Горячи, отважны были литовские князья. Иной раз до безрассудства. И вой, что с ними пришли,— добрая помощь. Вооружены ладно, хорошо обучены, бывали в сражениях.

Сентября четвёртого дня в урочище Березай, что лежало в двадцати трёх верстах от Дона, двое воинов степной сторожи исхитрились, словили-выкрали сановитого «языка» из людей, близких Мамаю. Большой, жирный, визжал он, ровно боров, коего ведут под нож. Плевался, ровно верблюд. Поначалу сыпал проклятиями и угрозами. Отказался отвечать на вопросы великого князя. Да пребывали в великокняжеском окружении на разные лады умельцы. И такие были —самым крепким мужам развязывали языки. Отдали им Мамаева вельможу. Отводили те его в сторонку, отбивался руками-ногами. Норовил укусить даже. А привели обратно кроткого, точно ягнёнок. Глазами угодливо хлопал. На все расспросы отвечал поспешно, с готовностью. Поминутно косился на тех ловких сноровистых людей. Словно спрашивал: довольны ли мною, ребятушки? Ладно ли, милые, говорю? Те холодными глазами подмигивали, поощряли насмешливо:

— Давай-давай! Выкладывай. Ино опять в холодок пойдём...

При сих словах менялся лицом вельможа и принимался говорить ещё торопливее, так что великий князь скривился:

— Экий навоз, прости господи! А ведь, поди, братьев наших русских держит за скот. Спроси у него,— велел толмачу— переводчику,— есть ли рабы у него из русских?

Растерялся жирный вельможа, заморгал испуганно. Один из сноровистых друзей его горьких вскинул брови:

— Память заметило? Али помочь?

Затряслось бабье сановничье лицо. Полились слёзы.

— Тьфу! — плюнул князь Дмитрий.—Глядеть мерзко...—и выругался крепко.— Убрать его!..

Показал жирный вельможа следующее: вовсе близко Мамай. Но идёт медленно. Ждёт Ягайлу и Олега рязанского.

— Ну, братья! — громко молвил великий князь Дмитрий, обращаясь к князьям и боярам, ко всем воинам русским, обступившим великокняжеский шатёр.— Близится наш час. И прежде не мешкали, а тут и вовсе — грех. Тяжёл Мамай. Однако всё легче, чем вкупе с Ягайлой и Олегом!

Вышли к Дону, Бориска наставнику своему Василию Тупику:

— Вась, глянь! Знакомые приметы!

И верно, проезжали здесь. Давно ли?

Расстилалась за Доном — перерезанная по краям овражками, объятая речками, поросшая дубравами — низина, известная под именем Куликова поля. Из-за сырости полюбили те места птички-невелички, длинноносые кулики. От них полю имя-прозвание.

Стало станом-лагерем русское войско на левом берегу Дона. Проворные шатёрные разбили шатры для великого князя, воевод и старших начальников. У воинов простых свой шатёр, краше и выше любого царского — синее небо.

Запылали костры. Сводя животы, запахло походным варевом. Кулешом — жидкой кашей с мясом. В коем котле гречневая каша, в коем — пшённая. Как воины по своему вкусу сговорились с кашеварами. Звон стоит над станом. Одни отбивают копья. Другие точат сабли али топор. Третьи — в который уж раз! — чинят, поправляют доспехи.

В просторном великокняжеском шатре тесно. Кроме князей, воевод, бояр, созвал на совет князь Дмитрий Иванович и меньших начальных людей тоже. А с ними и вовсе простых, да бывалых воинов и ведомцев.

Одно дело предстояло решить, но стоило оно иных десяти. Где биться? Вот о чём спросил у своих советников великий князь московский Дмитрий Иванович. Ждать ли Мамая с Ордой здесь, на левом берегу Дона? Или переправляться на правый берег на поле Куликово и тем навязывать своё место боя врагу?

Разделились в том. Одни говорили: — Тут биться. На этом берегу! И доказывали — почему.

На поле Куликово надобно идти немедля! — говорили другие.

И приводили свои веские причины.

Горячо спорили. До хрипоты. Каждая сторона стояла на своём. Посреди горячего раздора подоспел к шатру на коне, залепленном белой пеной, крепкий великокняжеский степняк Семён Мелик.

— Едва ушёл! Ордынцы!

— Близко ли? — спросил великий князь.

У гусиного брода стоит Мамай. К утру будет на Непрядве!

 Поднялся со своего места великий князь. Руку поднял.

— Тихо! — крикнул. — Истекло время дум и споров. Надобно решать!

Могуч, дороден, широк в плечах, с непокрытой головой стоял Дмитрии Иванович, великий князь московский. Алая рубаха расстегнута. Поверх неё накинута лёгкая дорожная одежка. У пояса большой, в кожаном с серебром чехле любимый охотничий нож, с коим и на медведя и в походы ходил всегда. Руки, словно у кузнеца, крепки, широки в ладонях. Мудрёного мало. Не к молоту — к мечу привычны, что иной раз тяжелее молота.

Горяч был час и труден. И люди, что вокруг собрались, были суровы, всякое повидали на свете. Впереди у многих — близкая смерть. В бой шли, на кровавый — не свадебный — пир. И они, эти люди, утихомирились, глядя на молодого, богатырски сложённого князя. И то сказать — собрал войско, невиданное дотоле на Руси. Сделал то, чего не удавалось никому до него прежде.

Вопросил великий князь зычно:

— Для того ли мы сюда пришли, чтобы реку Дон охранять?

И сам же ответил:

— Нет! Для того мы здесь, чтобы побить Орду, избавить Русскую землю от плена и разорения. Надобно переходить на тот берег. Тотчас! Поле Куликово для ордынской конницы, что привычна налегать сбоку али сзади, весьма коварно. Для нашего же ближнего русского боя — в самый раз! Согласен ли со мною, брат? — обратился к князю Владимиру Андреевичу серпуховскому.

— Вполне, Дмитрий Иванович! — откликнулся двоюродный брат князя. Был он на три года моложе Дмитрия, почитал того за старшего, но мнение своё высказывал прямо. Коли согласен—да, а коли нет — так уж нет! Тут Владимир Андреевич даже сердился на Дмитрия: к чему весь спор? Али есть сомнения? Послушать иных осторожных, медлительных бояр — уши вянут! В пору от Мамая и вовсе отступиться!