Мимо, у подножия холма лавиной, блещущей клинками сабель и остриями копий, продолжает стремительно литься конница.

Прекрасно! Злы и горячи воины. Великий Чингисхан поучал: на охоту следует выезжать с голодными собаками. Его воины давно жаждут хорошей добычи. Ободрались и обносились, что и говорить! Стали коситься на богатые шатры. Только золото и богатства врагов должны приковывать взгляды воинов. Зариться на добро, накопленное своими князьями, разве годится? К чему может привести?

Царевич Бадык, тронув коня, приблизился к правителю:

— Местность, что лежит перед нами, вызывает у меня сомнение. Овраги, рощи, реки и ручьи стеснят действия нашей славной конницы. Благоразумно ли принимать здесь бой?

«Принимать»,— отметил про себя Мамай: не давать бой — принимать! Все, конечно, понимают уязвимость позиции. Ну, что же! Он им докажет, что великий полководец способен сражаться и одерживать победы всегда, при любых обстоятельствах.

Помедлив, Мамай сказал:

— Родным дядей этого мальчишки, князя Дмитрия, был московский великий князь Симеон, сын Калиты. У русских он получил прозвище Гордый. Этот гордый князь пять раз приезжал в Орду. На поклон! Униженно выпрашивал для себя и своего рода ханские милости. Так вот, Дмитрий приползёт ко мне на коленях! Будет валяться в пыли у моих ног! Лизать сапоги, вымаливая пощаду!..

Голос повелителя делался всё надсаднее. Его душила злоба. Усилием воли Мамай овладел собой. Закончил ровным голосом:

— А я посмотрю тогда: оставлять ли его князем или послать убирать верблюжий навоз!

— Он стал слишком силён!

— Силён — да. Но для кого — слишком? Советую помнить, благородный Бадык-оглан, я не Бегич!

Правитель Орды и впрямь был совершенно уверен в конечном исходе похода. Уже давно, вероятно со времени первых прославленных ханов, Орда не вставляла против русов, да и кого бы тони было, столь грозного войска

Невозможно превзойти великого Чингисхана, подобно тому, как луне - затмить солнце. Но этот поход русские за помнят столь же прочно, сколь поход Чингисханова внука Бату-хана.

Мамай говорил нарочито громко. Дабы слышали все и разнесли потом его слова, сказанные на поле боя, по всему свету. Известно, у славы победителя вырастают крылья.

Гудела, стонала Русская земля под копытами ордынской конницы. Кажется, конца и края ей нет! С удовлетворением наблюдал Мамай движение своего войска. Два долгих года готовился к этому дню. После поражения Бегича на Воже он в ярости совершил несколько кровопролитных набегов на русские окраины. Но быстро понял: пустая трата времени и сил. Запасся терпением. Стал готовиться к большому — нет, великому! — походу на выходящую из повиновения Москву.

Поравнявшись с холмом, многие воины потрясали копьями, махали саблями, приветствуя правителя. Они скалили в улыбке зубы. Кричали что-то лихое —слова тонули в общем гуле.

— Посмотрите на этих воинов!— правитель поднял руку, указывая на стремительный поток конницы.—Враги называют их псами, вскормленными человеческим мясом. Прекрасно! Овца хороша в котле! Воину предосудительно быть овцой!

Мамай видел: вместе с Бадык-огланом его слушает иная знать Орды, собравшаяся у шатра. И он снова говорил, рассчитывая на то, что его слова будут разнесены далее, дойдут до ушей иных правителей. Слишком долго оставался он в тени. Слишком часто на людях распускал крылья какой-нибудь ничтожный чингисид, которого он, Мамай, сам посадил на ордынский трон. А он, вершитель судеб, вынужден был внешне довольствоваться скромной ролью приближенного. Теперь, особенно после победы над Дмитрием, всё пойдёт по-иному. Он соберёт в единый кулак расползающиеся ордынские владения. Станет единоличным правителем и главой всего, как говорили в старину, народа, живущего за войлочными стенами. А также правителем многих чужеземных городов, народов, стран!

Так, или примерно так, думал Мамай, бывший темник Золотой Орды, вопреки установившимся правилам целившийся занять высокий ханский престол.

Улучив минуту, подошёл вельможа:

— Есть новость!

Живо обернулся Мамай. Ягайло? Олег рязанский?

— Наши люди доносят: переправив своё войско через Дон, князь Дмитрий приказал сжечь мосты, уничтожить переправы, испортить, насколько возможно, броды...

Мамай был снова раздосадован. Во-первых, опять нет вестей о союзниках, которых он втайне всё-таки ждал. Во-вторых, об этом едва ли следовало докладывать при всех. Враг, который боится, что его воины могут разбежаться,— слабый враг. Велика ли честь одержать победу над таким противником?

— Прекрасно! — сказал Мамай, скрывая свою досаду.— Князь Дмитрий сам приготовил своему войску мешок. Аллах всемогущий и милосердный поможет нам достойно воспользоваться этим!

У подножия Красного холма появилась группа всадников. По ярким одеждам хан безошибочно узнал командира генуэзских воинов. Галопом они гнали коней вверх, к шатру. Мамая охватило беспокойство. В чём дело? Что могло случиться? Почему начальники иноземцев покинули поле предстоящего боя и прискакали в ханскую ставку? С добрыми вестями так не ездят!

Все, кто находился подле ставки правителя, повернулись в сторону приближающихся всадников, пытаясь угадать, что за причина могла погнать их сюда в столь ответственный час.

Командир генуэзцев — огромный, заросший, с чёрными усами и волосами — чуть не налетел на Мамая конём.

Узкие глаза Мамая сузились ещё более. Чётче обозначились выступающие скулы. Мамай стиснул зубы, стараясь подавить охватившие его гнев и ярость. Приказать бы сварить живьём волосатого буйвола вместе со всей его вшивой командой! Содрать кожу так, чтобы сдохли от боли! Такой базар на поле боя! Позор!

Но Мамай сдержал себя.

 Милостиво улыбнулся:

— Передайте своим доблестным воинам,— правитель избежал насмешки даже в этих словах,— я втрое увеличиваю жалованье. Надеюсь, это их удовлетворит?

— Вполне! — просиял генуэзец.— По правде, на такую щедрость они едва ли рассчитывали! Но это ваше слово, хан?

— Разумеется!

Столь же поспешно генуэзцы скатились с холма, вздымая клубы пыли.

Царевичи и князья прятали ухмылки. Мамай понимал, что должен выразить вслух своё отношение к происшедшему.

Он слегка развёл руками.

— Аллах всемогущий и милосердный! И этих свиней, этих вонючих животных я вынужден держать в своём войске!

Мамай сделал многозначительную паузу. И закончил угрожающе:

— Но лишь до поры!

Царевич Бадык рассмеялся, блеснув сахарными зубами.

— Эти неверные поразительны! На краю могилы просят надбавки 'к жалованью!

Мамай на этот раз был вполне согласен с царевичем. Но упоминание о могиле его покоробило. Он сказал торжественно:

— Давайте же, правоверные мусульмане, испросим у нашего небесного покровителя победу над неверными!

Все спешились. Засуетились слуги, постилая молитвенные коврики. Мамай, царевичи, князья, вельможи и слуги опустились на колени и принялись, совершая необходимый ритуал, молиться.

Первым, как и следовало, поднялся Мамай. Оглядел поле, где вот-вот должно было начаться сражение, столь важное для него.

Море голов, ощетинившееся копьями, колыхалось под правителем. Вдали он увидел чёткую границу, пролегшую между его войском и воинами московского князя. Ему показалось, что среди множества стягов и знамён он видит чёрный с золотым ликом стяг великого князя Дмитрия.

— Передайте воинам, — сказал громко,-за голову московского князя, живого или мёртвого, — щедрая награда!

Большое расстояние приятно искажало представление о силах противника.

Отсюда, с Красного холма, собственное войско стоявшее поблизости, представлялось поистине огромным. Каким, впрочем, оно и было на самом деле. А Дмитриевы воины находящиеся в нескольких верстах впереди, выглядели куда как менее внушительно.