Мамай высоко вскинул голову и простёр руку в сторону Куликова поля.
— Во славу аллаха всемогущего и милосердного — вперёд!
Царевичи, князья, вельможи склонили головы в знак повиновения. И, развернув коней, ринулись вниз, к войску. Начинать сражение.
Но такому, видимо, всемогущий аллах судил быть дню, что повелителю Золотой Орды, его величию, выпадали сегодня испытания. Едва он успел опустить грозно выброшенную руку, как на холм стал торопливо взбираться всадник, в расстёгнутой рубахе, без шапки, красный от пота и возбуждения.
Мамай грозно свёл брови и сжал кулаки, распаляясь лютым гневом. Этого ещё недоставало! Рязанский перебежчик, оказавшийся совершенно бесполезным, своим неуместным появлением поганил святую минуту. Выяснилось: в Москву ему заказана дорога — знают как облупленного. Тож с Рязанью. Великий князь Олег умён и хитер. Проведал, где успел побывать его гонец.
Превозмогши бешеное желание собственноручно снести голову настырному русу, правитель Орды был щедро вознаграждён.
Без положенных приветствий и приличествующего почтения выкрикнул, задыхаясь, Гришка Хряк:
— Светлый хан... Не гляди на чёрное знамя. Нет там князя Дмитрия!
Редко кому случалось удивлять испытанного жизнью повелителя Орды, но тут изумлённо рявкнул:
— Врёшь, собака!
— Истинный бог!— перекрестился Гришка, совершая кощунство, пропущенное Мамаем, ибо для него истинным богом был аллах! — Под знаменем великого князя — его любимец, боярин Михаила Андреевич Бренк. На нём великокняжеские доспехи и конь великого князя под ним...
— Где же Дмитрий?
— Сказывают, хочет биться среди простых воинов!
Вот оно что?! Хорошо служишь! — похвалил.— Бери людей, ищи! Ты мне нравишься!
С полусотней отборных воинов скатился Гришка Хряк с Красного холма. Знатная охота предстояла: на самого великого князя московского Дмитрия!
Стремительно возносилась звезда бывшего рязанского мясника Григория Хряка! Высоко!
А Мамай удовлетворённо думал: доколе есть рознь и вражда промеж русских — быть им под его властью, под властью его сыновей, внуков и правнуков...
Глава 13. ЗА ЗЕМЛЮ РУССКУЮ!
Шестой час после восхода солнца. Поднялось оно над Куликовым полем по-осеннему холодное. Однако приветливое и ласковое на высоком родном небе.
Жить бы да жить под таким небом! Горя не ведать, а лишь повседневные заботы... Ино тяжёлые, да и сладкие: корову подоить, сена накосить, курей покормить, лошадке протянуть лакомое. Если в городе — справить какое городское дело. Мало ли их!
Так нет.
Нет мира-покоя Русской земле.
Ордынцы. В который бессчётный раз!
Эва, куда протянули лапу! И далее бы. Да опередил великий князь Дмитрий Иванович московский со своей ратью.
Небо ясное, словно умытое давешним туманом. А на земле две чёрные тучи, два войска друг против друга. Из небесной тучи — дождь, водица. Здесь же быть другому дождю — кровавому.
Десять — тринадцать вёрст вдоль и, верно, столько же поперёк — каждое войско. С одного края на другой — конём скакать!
Изготовились русские полки. Давайте, гости дорогие! Незваные-нежеланные, чтобы вам со счастьем проститься на веки веков!
Вопят ордынцы. Свистят на разные лады. Улюлюкают.
Ломаным русским языком выкрикивают площадную брань.
— Эва, поганые, расходились! — ворчал Найден: ноги широко расставлены, щит — вперёд, меч зажат в правой руке.
Плюнул аж Тюня:
— Ишь как сквернословят!
А тут новое диво:
Из ордынского ряду выскакал воин, росту и мощи огромных. Должно, на то был назначен загодя. Конь под ним — под стать. Что Тюня — Найден с Михой пораскрывали рты. У воина в руках копьё — дерево срубленное. И тем копьём поигрывает, словно лёгкой палочкой. Рот ощерен, свирепо по-своему кричит.
— Эва, идолище-то! — изумился Тюня.— А орёт што?
— Это, Тюня,— сказал Найден,— он тебя зовёт-приглашает на бой.
Обиделся хлипкий, малорослый Тюня.
— Все ли, как ты, родились на свет бугаями? Каким быть, от бога человеку дано. Грех насмехаться. Чем зубы скалить, вызвался бы сам!
— И вызвался, будь конным...— сказал Найден.— Да и пешим заткну глотку-то! Шагнул вперёд.
— Брось! Погоди, — остановил Миха. — Найдёшь себе по плечу. Эва, их сколько! А на этого сыщется свой охотник.
И точно. Едва проговорил Миха, из ряда русских выехал воин. Страшного обличил, как ордынец, не имел. Но росту высокого и крепости доброй. И конь у него менее громаден, однако тоже крепок. И копьё без устрашения. Обыкновенное боевое копьё. Случись тут Бориска, тотчас бы узнал знакомца своего Александра Пересвета в том воине. — Бей окаянного! — ободряли из русского войска.
Покружились оба, горяча коней. И, выставив копья, ринулись друг другу навстречу. Грохнули щиты. Переломились, ровно хворостины, копья. Покатился, ударился оземь ордынец. Стынущие глаза уставил в небо, изо рта — кровь. Пересветов конь принёс хозяина в свои ряды. Тоже мёртвого.
Качнулась русская рать передними рядами. Сторожевой полк рванулся вперёд. Навстречу чёрной лавиной Мамаевы воины.
И пошло!..
Первым после Пересвета пал Тюня. Против обыкновенного меньше было у ордынцев лучников. А на Тюню хватило. Едва десяток шагов пробежал, тяжёлая стрела впилась под левую грудь, остановила. Спотыкнулся раз-другой Тюня, хватая руками воздух, и уткнулся лицом в землю.
— Эх! — вздохнул горько на ходу Найден.— Агнца кроткого загубили!
Жестокая началась битва. Копьями кололись. Рубились саблями, мечами, топорами. У иных в руках и вовсе простые али обитые железом ослопы-дубинки, шестопёры, кистени — по достатку.
Напирали с саблями и копьями генуэзские пехотинцы. До денег жадны. Однако воины опытные, обученные многим боевым хитростям: и как нападать, и как обороняться в случае надобности. Дрались расчётливо, с умом.
Лучших конников выставил вперёд Мамай, надеясь первым же натиском сбить русские ряды, вызвать смятение, которое прямой путь к поражению.
Изрядно преуспел Мамай в своём замысле. Изрублен, поколот был сторожевой полк. Сермяжная рать снопами легла под копыта Мамаевой конницы.
Найден орудовал мечом и щитом посноровистее Михи. Глядел во все глаза, кто и откуда норовит напасть. Под саблю — щит, а от копья — увёртом. Затруднителен пешему с мечом конник. Потому колол и рубил более пехотинцев. И это вскорости приметили. А вот одолели не сразу, не вдруг. Для него закованный в панцирь воин — крепкий орешек. Однако и его взять голыми руками мудрено — оберегают бояриновы доспехи. Четверо навалились разом, понял Найден: приходит смертный час. Щит отбросил и ну рубить мечом направо и налево. Падают, да, однако же, и поднимаются — в железе ведь! — воины.
— Экие окаянные! — ворчал по привычке.— Ништо вас не берёт.
Всё ж одного поколол, другого посек мечом.
Но положил на него глаз предводитель генуэзцев, тот самый, что диковинно навестил на Красном холме Мамая. Остриё тяжёлого копья направил в самую Найдёнову грудь. И лопнули бояриновы доспехи, вошло холодное копьё в жаркое Найдёново тело...