Алтанбек почтительно доложил хану о новостях. С тонкой улыбкой закончил:

— Доносят, великий князь Олег и великий князь Ягайло уже поделили между собой русские земли, решили, кому где править.

Рассмеялся Мамай, как позволял себе смеяться только в присутствии самых близких и преданных вельмож:

— Это они преждевременно! Воистину, когда милосерд-

ный аллах захочет наказать человека, он отнимает у него разум. Будущим, с его милостивого позволения, мы распорядимся сами. Равно как и русскими землями, включая рязанские!

Алтанбек сдержанно, насколько позволяло присутствие владыки, засмеялся тоже. И, желая доставить ещё большее удовольствие Мамаю, добавил:

— Доносят, они надеются, что при одном известии оначале вашего похода князь Дмитрий бросит Москву и убежит, спасаясь, в свои далёкие северные земли...

Мамай, вопреки ожиданиям приближённого, сделался серьёзным:

— Это тоже преждевременно. Русские говорят, и вполне справедливо: следует делить шкуру убитого медведя. А князь Дмитрий пока ещё жив и потому опасен!

Алтанбек склонился в низком поклоне:

— Мудрость ваша беспредельна! Легкомысленны русские!

Но и эти слова возымели обратное действие.

Мамай нахмурился:

— К сожалению, уважаемый Алтанбек, не все.

И тут, к крайней досаде, в шатёр, подобострастно кланяясь, вступил Абдул-Керим, льстивый наперсник Мамая, давний соперник Алтанбека.

— Светлый хан, важные вести!

Мамай вопросительно посмотрел на Абдул-Керима.

— Русский перебежчик,— склонился до земли Абдул-Керим.— Просит допустить к вам.

— Допрашивали?

— Твердит: всё скажу светлому хану. Мамай заколебался.

— Оружие было?

— Нож.

— Введи!

Ах, как изумились бы Бориска, Василий Тупик и иные люди великого князя Дмитрия Ивановича, кабы были поблизости. Их недолгий гость-знакомец, рыжий рязанец, именем-прозвищем Гришка Хряк, почти на животе вполз в шатёр правителя Золотой Орды.

- Говори!—через толмача-переводчика приказал Мамай.— Коротко!

Гришка преданно уставился маленькими заплывшими глазками в лицо Мамаю.

— С подворья улусника твоего и холопа ослушного князя московского Дмитрия прибежал...—единым духом выпалил заранее приготовленные слова.

Теперь без раздражения, с живейшим интересом смотрел на жирного руса владыка Орды.

 — Продолжай!

Вздохнул облегчённо Гришка Хряк.

 — Послан был с товарищем на Москву князем нашим Олегом Ивановичем рязанским, дабы разведать, что там и как...

Перевёл толмач, Гришка помедлил чуть. Вдруг спросит чего правитель? Не дождавшись, продолжил поспешно, хитря маленько.

— Товарищ направился обратно в Переяславль, Олегов

стольный град. А я — к тебе. Подумал: удостоишь милости.

Под холодным правителевым взглядом торопливо выложил:

— Сторожа в твою сторону выехала вчерась из Москвы. Сам князь Дмитрий, как узнал, что ты на него идёшь, послал. Велено от тебя близкого человека поймать и привесть. Я тех ребят многих и начальника ихнего знаю в лицо...

— Сколько их?

— Семьдесят девять.

Правитель презрительно усмехнулся, искоса наблюдая за перебежчиком.

— Шутишь глупо! Что могут они против моего войска?

— Против войска, светлый хан, ничего. Да оно им без надобности. А вот ближнего твоего какого скрадут — проще простого...

— По пустяку потревожил!

Мамай сделал вид, будто потерял интерес к перебежчику. Гришка Хряк испуганно затрясся.

— 'Я те всё про московский великокняжеский двор скажу... Сделаю, что прикажешь...

Ордынский владыка думал.

Отряд в восемьдесят человек — мелочь. Но то, что перебежчик многих знает в лицо, весьма ценно.

Одним этим уже надобен.

Есть и другое: представляется случай заслать своего человека к Олегу рязанскому, велеречивому и хитрому.

А пожалуй, есть и третье, в чём сгодится перебежчик. Поп, что шёл в позапрошлом году с ядовитыми травами, готовя гибель князю Дмитрию, попался. Быть может, попытаться ещё раз? Самое время!

Найдя, что русский достаточно натерпелся страху, правитель милостиво обронил:

— Хорошо. Я подумаю.

И кинул кожаный мешочек с серебряными монетами. Один из тех, что всегда держал подле себя, дабы оплачивать наличными услугами нужных людей. Мамай давно считал: в одной руке следует держать кнут, в другой — пряник.

Масленым блином расплылась Гришкина рожа. Пополз к Мамаеву сапогу.

— Светлый хан! Да продлятся годы твои...

Отпустив перебежчика, Мамай приказал безмолвно стоявшим приближённым:

-Передать всем: усилить охрану. Особенно ночью. Русские ведомцы-разведчики вышли на охоту. Это серьёзно! Рыжего руса завтра утром — ко мне!

— Будет исполнено, светлый хан!

Пятясь и низко кланяясь, придворные, избегая смотреть друг на друга, покинули шатёр.

Глава 4. КРЕПКИЕ ЮНОШИ

 До Коломны ехали знак мой дорогой. Была Коломна прежде городом рязанским, о котором спорили князья московский и рязанский. Ныне же принадлежала Москве.

В ней венчался со своей великой княгиней Евдокией князь Дмитрий Иванович.

Ехали вборзе, скоро, нигде подолгу не останавливаясь. Переправились через Оку. Родион Ржевский велел: — Теперь потише, ребята! Русская земля, да вроде бы чужая. Чего доброго, с людьми Олега Ивановича повстречаемся.

Вооружённый отряд не хворостинка в лесу - приметен издали. В деревнях спрашивали:

— Чьи вы? Отвечали:

— Княжьи! Чьи ж ещё?

— Князя-то какого? Отшучивались:

— Нашего! Какого ж другого?

А какого — умалчивали. Мужики в деревнях бороды скребли:

— Ловки больно!

— Мы простые! — откликался Вася Тупик.—Хлебушка подай, а разжуём и сами!

Осторожно закидывали удочку:

— Про Мамая слыхать?

— Сохрани господь! — испуганно крестились мужики.— Будто нет!

Пестро были одеты Родион с товарищами. При разном оружии. Кому что ладнее и способнее. Кто при сабле или луке. Которые с тем и другим. Все, однако, с ножами: иные с нашими, московской работы, иные с нарядными черкесскими кинжалами. Разве угадаешь, чьи люди, какого князя? Едут мимо, не обижают — и на том спасибо.

— Хмурые мужички...—заметил Бориска.— Опасливые.

— С чего быть другими? — отозвался Вася Тупик.— Обжёгшись на молоке, дуют на воду.

- Верно,—откликнулся Васильев дружок, по шутливому прозвищу Васятка Маленький, росту громадного, силы медвежьей.—Бабка моя из здешних мест. Примется, бывало, сказывать про старину, первую татарщину, у нас, беспечных ребятишек, руки-ноги цепенели со страху. Рязань из всех русских земель первую разорили татары. Тому теперь, поди, полтора века. А спроси здесь, всякий поведает. Будто сам при том был. Ведь что тогда получилось? — продолжал слово-охотливый Васятка, приметив, что вместе с Бориской и Василием Тупиком его слушают и другие.—Подступил к Рязанской земле Чингисханов внук хан Батыга. Со всем своим

неисчислимым воинством. Отправил послов к тогдашнему великому князю рязанскому Юрию Игоревичу. «Отдайте,— говорит,— десятую долю со всего, что имеете: добра, денег, людей, коней». Созвал на совет Юрий Игоревич ближних князей. И решили ответить так: «Когда нас в живых не останется, тогда всё будет вашим. А пока — шиш вам вместо добра, лошадей да людей!»

— Прямо так и сказал? — восхитился Бориска.

— Ну, может, другими словами, а смысл тот же. Полу-чите, мол, коли нас одолеете. А мы, дескать, ещё постоим за себя!

— И постояли?

Вздохнул Васятка Маленький:

— Всего пять дней. Уж больно велика была татарская сила. А бились рязанцы с беспримерным мужеством. Мы ведь, ребятишками, любили слушать ещё какую историю,— оживился Васятка.— Про Евпатия Коловрата. История такова. Сожгли татары город, добро пограбили, людей всех, старых и малых, перебили. Пошли далее. А на них сзади - опять рязанцы. Перепугались ордынцы: мёртвые, говорят, встали, чтобы отомстить за свою землю. Мёртвые, понятно, не воюют. Что оказалось: боярин рязанский именем Евпатий, прозвищем Коловрат, в пору осады был в отъезде. Вернулся, глянь, родного города нет. Одни головёшки дымятся. Лютым гневом преисполнился Евпатий. Собрал людей, какие где остались, числом тысяча семьсот,— и на Батыгу, который к тому времени дошёл аж до суздальских земель. И столько татар Евпатиева дружина посекла и порубила, что говорили будто бы Батыевы воеводы: «Мы со многими царями во многих землях на многих бранях бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Ибо это люди крылатые, не знающие смерти, так крепко и мужественно, ездя бился: один с тысячей, а два с тьмою. Ни один из них не может уехать живым с побоища!»