- Монахи - наши заступники перед аллахом, - хрипло сказал, наконец, Алак. - Их надлежит чтить. - И помолчав еще немного: - Не нами сей порядок заведен, и не нам его менять. И мой тебе совет: таких вопросов больше никому не задавай. Особенно - судье...

Омару не работалось. Надорвался, что ли, от непосильных трудов недавних дней? Или чаша вина сбила его с толку? Или Рейхан? Нет, не вино. И даже не Рейхан. Его отравила ханака. До сих пор он не может забыть тягостный смрад притона святых наркоманов. Если вместе с молитвами монахи возносят к престолу аллаха всю свою вонь, способен ли вникнуть аллах в суть их молитв?

Или вонь - это и есть их суть?

Бедный старик Мохамед, - сколько, верно, таких и в Самарканде! - бьется где-то в горах на жалком клочке каменистой земли, чтоб взрастить горсть ячменных зерен... А тут здоровенные ражие мужчины, на которых бы землю пахать, как на быках, по три джуфти-гау в день, ведут совершенно бессмысленную, праздную жизнь, и за это им - все блага на земле. И еще вечное блаженство в загробном мире.

Если землю, и воду, и пышный дворец

Получает в награду дурак и подлец,

А достойный идет в кабалу из-за хлеба, -

Мне плевать на твою справедливость, творец.

Невмоготу! Его охватила жуть, внезапная тревога. Будто потолок в тяжелых балках вот-вот обрушится на голову... Омар взглянул, как на змею, на свернутый под столиком землемерный шнур-танап, который он взял для расчетов, полистал книжицу для записей, швырнул ее в угол и выскочил в сад, повидать Али Джафара.

...Их было четверо. Прежде, чем приступить к делу, они забавлялись мутным дешевым вином, закусывая его ломтиками редьки, посыпанными солью. Увидев чужого, новички, нанятые в помощь Джафару, испуганно прикрыли кувшин одеждой.

- Не бойтесь, - успокоил их Али Джафар. - Он - наш, хоть и ученый. Прошу любить и жаловать: Омар Хайям.

- Аман.

- Усман.

- Хасан.

Омар удивился, увидев средь них синеглазого булгарина:

- И ты здесь?

- Хочу заработать несколько монет. С караванщиками я не поладил. Отстал от них. Надумал жить в Самарканде.

- Ну, на этих пнях-корягах не очень-то много заработаешь.

- Оно так. Вот ты человек ученый. Не купишь ли, друг, у меня книгу? Старинная книга. Румийская.

Он достал с расщепленного пня потертую сумку, порылся в ней, вынул тугой пергаментный свиток. Развязал, отвернул конец широкой полосы и огорошил Хайяма:

- «Атараксия». Изложение Эпикурова учения.

Омар даже вздрогнул! Давно хотелось ему ознакомиться ближе с прогремевшим этим учением. Но булгарин взглянув на Омара, тут же остудил его порыв:

- Нет, пожалуй, такому юнцу оно ни к чему. К Эпикуру прибегает человек усталый, битый, хмурый, который ищет отдохновения от мира с его бесконечными дрязгами. У тебя же все впереди. Успеешь.

Омар - с горечью:

- Похоже, мне, при моих повадках, очень скоро придется прибегнуть к нему.

Руки тряслись у Хайяма, когда он взял у булгарина тяжелый свиток. Ровные четкие строки. Какая жалость! Греко-румийского языка он почти не знал, - запомнил лишь то, чему учил его, между делом, шейх Назир. Но ведь то, чего не знаешь, можно узнать!

- Не читаешь по-румийски? - догадался булгарин по досаде в глазах молодого перса. - Буду учить, если будешь, хотя бы помалу, давать на хлеб и вино.

- Смог бы. Когда закончу свой трактат. Но ты... ты-то откуда знаешь румийский? И вообще, откуда у тебя эта книга? Средь караванных охранителей грамотных вроде быть не должно.

- Как знать, - усмехнулся приезжий. - А книга... она издалека. Ладно. Я вижу, тут все - свой народ. Так уж быть, расскажу о себе. Я, братья, никакой не булгарин. Я - рус.

- Неверный? - ахнул Аман.

- Да, христианин, - подтвердил гость. - Ты не бойся. Я не кусаюсь. Не шарахайся от меня. Вместе ели, вместе пили, - чего уж теперь. Имя мое - наше, славянское - Светозар. А христианское - Феодул.

- Эк откуда тебя занесло! Пейдул? - переспросил Омар. - Светозар, Пейдул... Не знаю, как по смыслу, на слух Светозар звучит гораздо лучше.

- И по смыслу - гораздо лучше, - ответил Светозар. - Феодул значит «раб божий».

- У нас тоже старые, иранские, имена лучше звучали: Вартазар, Тигран, Ануширван. И тюркские: Алгу, Бейбарс, Тарагай. А нынче... - Он потешно закатил глаза: - Абу Амр Ухайха ибн аль-Джулах, - чуть не задохнувшись, он сглотнул слюну, - ибн Абд аль-Ваххаб ас-Сафа! Кто, не зная арабского языка, может запомнить - и сказать, что это значит? Светозар-Пейдул...

Рассмеялись. И возникла между ними всеми сразу та особая близость людей добрых и честных, когда у них всех - одно сознание: они друг другу свои, и никто никому ничего плохого не сделает. Доверие. Четверо мусульман: ученый математик, дворник и безземельные селяне, совсем забыв о том, что Светозар - чужой по вере, слушали его повесть как индийскую сказку.

Родившись где-то в селе на Днепре, Светозар трех лет попал в печенежский полон. Десять лет пропадал в неволе. Потому-то он так хорошо знает степную речь. Средь волжских булгар может сойти за булгарина, средь тюрок туранских - за тюрка. Однажды русское войско, побив печенегов, освободило пленных. Человек одинокий, безродный, Светозар был определен послушником в Киево-Печерский монастырь.

- Вроде нашей ханаки? - заметил Али Джафар.

- Вроде.

Здесь он заново приобщился к русской речи, научился письму и чтению, и румийский язык одолел, и еврейский. Грамота в почете на Руси. Но зато бит и обижен «многажды и без правды». Всего же обидней было ему за смердов, - ведь он сам из них: монастырь захватил всю землю в округе, и мужики через то впали в нищету. От печенегов - терпи. От князей своих - терпи. И еще - от бездельных монахов, ненасытных слуг божьих. Иль оно бесконечно, людское терпенье?

- Все как у нас, - вздохнул Омар.

- Большое зло накопилось в народе! - продолжал суровый Светозар. - Знаешь, в засуху: оброни в траву хоть искру малую, сразу вспыхнет вся степь. Так и тут - подвернулся случай. В позапрошлом году налетело с диких полей новое племя враждебное, кипчаки хана Шарукана, - на Руси их прозвали половчанами. На реке Альте пришельцы расколотили Князей Ярославичей, такого страху нагнали на них, что Святослав утек в Чернигов, Изяслав и Всеволод укрылись в Киеве. Бедный люд сбежался на сходку - вече, запросил у Изяслава коней, оружие, дабы отбиться от скопищ половецких. Изяслав отказал. То ли не захотел, боясь свой же народ, то ли негде было взять.

И сотворился бунт. Хотели убить Коснячка-воеводу, злодея, он убежал. На княжеском дворе устроили погром. Стефана, епископа Новгородского, гостившего в Киеве, удавили его же холопы.

- Епископ - вроде нашего муфтия? - определил Омар.

- Вроде.

- Удавить святого муфтия? - изумился Аман.

- А что? Поделом ему.

Толпа мятежных людей, поведал далее Светозар, напала на Киево-Печерский монастырь, чтоб захватить «в полатех церковных... имение их сокровена».

Он признался:

- Я вел тех людей. Ибо проведал путь в ризницу, хранилище богатств монастырских...

- Ограбить святую ханаку? - поразился Усман.

- Зачем ограбить? Вернуть свое. И дотла разорить гнездо проклятых истинных грабителей. Житья от них не стало.

- Как у нас, - отметил Али Джафар.

- Ну, было больше крику, чем проку. Постигла нас неудача, - поник головой Светозар. - Изяслав, бежав за рубеж, вернулся с войском Болеслава, польского царя, и учинил над нами расправу жестокую. Иных ослепил, иных - лишил живота. Мне удалось спастись. Попал я, после долгих мытарств, на Волгу, в славный Булгар, нанялся в охрану караванную - и вот уже здесь.

- А дальше?

- Назад мне путь заказан. Видно, так и буду бродить с караванами. Может, вернусь домой лет через десять-пятнадцать, когда забудется все.

Странно как-то стало у них на душе: будто земля широко раздвинулась и наполнилась гневными голосами. Мы, занятые всегда лишь собою, не знаем, что вот сейчас, сей миг, где-то далеко-далеко, в чужой стране, кипят те же страсти, что здесь, и люди, такие же, как мы, бьются за такой же кус хлеба.