- Похоже, у вас - все как у нас, - подвел черту Омар. - Одного у нас не может быть; князей гонять, монахов бить. Мы народ послушный, смирный, богобоязненный.

Али Джафар - с хитрецой:

- Не всегда мы были смирными! Богачи забывчивы. Народ все помнит. Мой дед - мир его праху - рассказывал: в Бухаре бедняки (давно это было) взбунтовались против царя, и помог им пришлый тюрк Абруй. Крепко досталось тогда ханам! Выкинули их вон из Согда. Но другой тюрк, степной правитель Кара-Чурин, подавил восстание. И был еще Муканна, вождь «людей в белых одеждах», который долго и храбро сражался против халифских войск. И не так уж давно, в Табаристане...

- А в Рометане, где селяне напали на Исмаила Самани? - подал несмелый голос Аман.

- У нас, в Самарканде, Исхак ибн Ахмед бунтовал, - тихо заметил Усман.

- И карматы возмущались, - напомнил Али Джафар. - Так что, как видишь, смелости нам не занимать.

- Ну, это когда происходило? Все в далеком прошлом, - уныло махнул рукою Омар.

- То, что хоть раз случилось в прошлом, говорил мой дед, - непременно повторится в будущем. Выпадет случай, опять подымем восстание, - прошептал Али Джафар, оглянувшись.

- Бунтуйте, бунтуйте, что толку? - пробормотал Омар, внезапно задумавшись.

Бунтовать - дело Али Джафара и этих троих. Дело Омара - помочь бедному люду своими знаниями.

Если всего час назад ему было тошно даже думать о работе, то сейчас у него в груди заныло, руки затвердели от желания скорее взяться за перо и бумагу. Ибо теперь работа приобрела смысл. Чем быстрее он закончит трактат, тем скорее наступит мир на многострадальной земле. Не станет путаницы в алгебре - не станет раздоров средь людей. Ясность - честность. За работу! Сейчас же за работу...

- Вот что! Я тоже изгой. Я куплю твою книгу. Сколько дирхемов тебе дать за нее?

- Считать дирхемами я не умею: у нас монеты не в ходу. Гривны у нас, бруски серебра. От них отрубают сколько нужно.

- Зато мы с Али Джафаром умеем считать дирхемами, - наскреб охоты пошутить Омар. - Мы с ним вместе книгу одну покупали. - (Али Джафар, покраснев, хохотнул). - Что ж, книга твоя старинная, редкая - даю за нее десять дирхемов. На, держи. Ты где ночуешь?

- В караван-сарае у Ходжентских ворот. Спросишь Хасана-Булгара.

- Хорошо. Я тебя найду. Будешь учить меня румийскому языку. Удобней бы здесь, но здесь я сам чужой.

- Разумею. Верно, придешь?

- Когда закончу трактат.

Пиши, любезный. Пиши свой трактат. Из калитки, ведущей во двор, на них глядел дворецкий Юнус.

С кумиром пей, Хайям, и не тужи о том,

Что завтра встретишь смерть ты на пути своем!

Считай, что ты вчера уже простился с жизнью,

И нынче насладись любовью и вином.

Молодой змей ненасытен.

Он стремителен в порывах ублаготворить свою законную прожорливость. Весь мир человеческих знаний и весь мир человеческих ощущений хотел постичь Омар ясным умом и чистым сердцем. Не потому ли такое важное место занимала в его душе Ферузэ, а теперь захватила Рейхан? Отчего бы и нет?

Он не видел ничего зазорного в их отношениях. Как и в той чаше чистого вина, что выпивал с устатку. Они ему на пользу. Он человек здоровый. Он до сих пор не знает - и до конца своих дней не узнает, что такое боль в животе и что такое зубная боль.

- Ты почему не взяла пять монет? - сказал Омар, наливая ей чашу вкусного вина, когда Рейхан опять пришла к нему ночью, распространяя, в оправдание своего имени, пряный запах душистого базилика.

- Пять монет? Э! - Рейхан беспечно махнула рукой. - Все равно их не хватит на выкуп. И еще, ты меня... пристыдил. Я тоже хочу... платить за любовь - любовью. А там... будь что будет.

- Ах ты, златоглазое чудовище! - Он с силой привлек ее к себе.

Напрасно Омар боялся, что она будет ему мешать. Наоборот! Рейхан дополнила, уравновесила жизнь. Работал он теперь без срывов, без сумасшедшего напряжения, перестал шарахаться от каторжного труда к тупому скотскому безделью. Все встало на свои места. Есть Рейхан. Есть вечерний кубок вина в награду за тяжелый труд. От них - спокойствие, уверенность, невозмутимое терпение.

Часто, считай, через день, приходил Мухтар. Позабыв о еде, о питье, о житье-бытье, они час, и другой, и третий колдовали с циркулем и линейкой над широкой доской, посыпанной пылью. Иногда выезжали за город, мерить участки. Но в ханаку, к дервишам, Омар не хотел больше заглядывать. Пусть Али Джафар с друзьями, как время приспеет, шарит у них в «полатех», чтоб захватить «имение их сокровена»...

Терпение терпением, но усталость все же берет свое. Железо и то устает, ломается. Зима позади. Если б Омара спросили, какой она была: морозной, снежной, влажной, сухой, он не сумел бы ответить. Он не заметил ее. Проглядел и весну.

И вот однажды, уже в начале необыкновенно знойного лета, взлохмаченный, бледный, Омар, потрясая линейкой и циркулем, накинулся на судью Алака и Мухтара, зашедших его проведать:

- Уравнения третьей степени? Решать их с помощью вот этих безделушек? Нет! Только с помощью надлежаще подобранных конических сечений. Конических сечений! - Он совсем забывшись, схватил, как драчун, судью за грудь. - Вернее, тех их частей, которые дают положительные корни. А?

- Согласен, родной, согласен! - Судья попятился в шутливо-притворном испуге. - Кто возражает? Уж мы-то намучились с ними, с треклятыми уравнениями!

- Вот. - Омар сунул Мухтару чертеж.

- С помощью конических сечений? - потрясенный Мухтар закусил губу, отер мгновенно вспотевший лоб. - Верно. Иначе и быть не может. Поздравляю! Ты первый сказал об этом. Первый в мире.

...Пройдет 566 лет, прежде чем Декарт в Европе придет к такому же выводу, и еще 200 лет, пока это докажет Ванцель...

Омар опомнился, устыдился своей горячности.

- Разве? - сказал он с недоумением. И радостно: - Да, и вправду! Но... как же раньше не догадались? Так просто...

- Ждали тебя. Не каждый год совершаются открытия.

- Да, да, конечно, - произнес рассеянно Хайям, опять переключаясь мыслью на свой трактат.

...Через десять-пятнадцать дней он выйдет во двор и с равнодушным, как у слепого, безмятежно-тупым выражением на лице, не стесняясь судьи, скажет Али Джафару:

- Сбегай к мугу, принеси большой кувшин вина. Самого лучшего! Будем пировать.

Подойдет, как больной, к помосту под вязом, растянется на спине, закинет руки за голову - и с мучительным стоном замотает ею.

- Что с тобой? - всполошится Абу-Тахир.

И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное, - так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:

- Я... закончил свой трактат. Алгебра, алгебра. Альмукабала...

- Омар, вставай! Омар...

Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.

- Он украл твой трактат! - Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху, - на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы. - Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.

Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы - и кинулся в сторону. У ворот - стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.

«Зачем это он? - подумал Омар. - Зачем?»

Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага...

Высоко взлетело пламя!

Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.

«Зачем?»