- «...окинул взглядом наших современников, - продолжал читать Омар вступление в «Геодезию», - обрели они во всех краях обличье невежества, бахвалясь им один перед другим; воспылали враждою к достойным и принялись преследовать любого, кто отмечен печатью науки, причиняя ему обиды и зло».

«Это в кого же он метит? - оскорбился «эмир поэтов». - Ну-ка, ну-ка...»

Но тут между звездочетами завязался столь непонятный, сложный для него разговор, что у Бурхани в голове помутилось:

- Ось мира. Полуденный круг...

- Горизонт. Азимут. Зенит...

- Апогей. Перигей. Солнцеворот...

- Угол визуального расхождения...

«Неужто они всерьез хлопочут о звездах? Экий несуразный народ! Пойду-ка, напишу на них злой стихотворный пасквиль».

Вслед ему:

«Как удивителен тот, кто ненавидит логику и клеймит ее различными клеймами, не будучи в силах постичь ее! Если бы он отбросил лень, поступился покоем...»

После двух-трех недель изнурительных занятий, тихих бесед и бурных совещаний астрономы доложили визирю:

- С помощью одних ручных приборов новый календарь не составить. Как при осаде стрелой из лука не пробить крепостной стены. Эта работа требует длительных, неспешных, основательных наблюдений. Да, нужно строить обсерваторию. Причем здесь не управиться лишь солнечным секстантом. Как при той же осаде не обойтись одним тараном, поставленным у главных ворот. У крепости много ворот и башен.

- Тем более, что, - заметил визирь, - вам придется заниматься не только календарем, но и гаданием по звездам для его августейшего мнения.

- Тем более! Нужны солидные угломерные приспособления для слежения за шестью - Землю не будем считать - планетами, а также за двенадцатью созвездиями эклиптики, по которой движется Солнце. Восемнадцать крупных обязательных сооружений, не считая подсобных. Пусть великий государь прикажет отвести под Звездный храм подходящий участок земли - каменистый, без пустот и трещин, с твердой и прочной скальной основой. Ибо, случись просадка хоть на жалкую пядь, направление линий сместится на тысячу верст. Инструменты станут непригодными. И все дело, вместе с деньгами, на него затраченными, пойдет насмарку.

- Хвала бережливому! - Визирь, оставив их, переговорил с царем, не забыв при этом нежно пощекотать его честолюбие: - Его августейшее мнение навечно войдет в историю как создатель лучшей в мире обсерватории и календаря, самого точного в мире. «Эра Джелала ибн Алп-Арслана», «Меликшаховы звездные таблицы». Неплохо звучит, а? - Мусульманин по необходимости, втайне - ярый поклонник древней иранской веры, считавшей Александра Македонского заклятым врагом, визирь не преминул его уколоть: - Все кричат: Искандер! Искандер Зулькарнайн! А что он создал за свою короткую глупую жизнь? Возвел три-четыре города в наших краях? И те - на месте старых, им же разбитых. Он был разрушитель.

- Разве?

- Конечно.

- И ты думаешь...

- Непременно!

Заручившись милостивым согласием «его августейшего мнения», визирь сказал Омару:

- Я пришлю тебе завтра людей, хорошо знающих окрестность. Возьмешь своих помощников, осмотришь с ними всю округу. Попадется удобный участок - заметь, сообщи мне.

- А что, если он уже чей-то и кто-то воздвиг на нем какие-нибудь строения?

- Снесем! - жестко молвил визирь. - Будь то хоть ханское поместье, хоть халупа холопа. Превыше всего - благо державы.

Этот ловкач, осанистый плут - и мыслитель, в душе язычник, поэт, сумел бы сам, не хуже иных стихоплетов, сочинять касыды в свою честь. Он из Туса, как и славный создатель «Книги царей». Богат Хорасан светлыми умами.

При всей заносчивости, хваленой стойкости в бою, в серьезных делах, требующих глубоких размышлений, цари из рода сельджукидов не могут обойтись без персов, точно так же, как и караханиды - без таджиков, без их государственного опыта, хитрости, знаний.

Огонь - друг или враг? В очаге и в лампе, в пастушьем костре, в жаровне зимой он друг. На крыше дома, в дровяном сарае, на хлебном поле созревшем он враг. В руках доброго человека огонь - это жизнь, в руках злого - смерть. Главное - в чьих он руках.

Так же и с грамотой. Просвещение - благо, кто спорит? Но один пишет научный трактат, полезное наставление, толковую сатиру, стихи про любовь, другой - клевету, донос...

Несколько дней терзался Абдаллах над задуманным пасквилем, но у него почему-то ничего не получилось. Видно, яду не хватило. Чтоб жалить насмерть, нужно иметь его побольше. Обозлившись на себя и на других, и пуще всех на Омара Хайяма, он забросил перо и бумагу и вновь побрел к хранилищу книг, подглядывать за звездочетами.

«Что он чертит, что пишет? С него станет - сочинить в честь султана какую-нибудь, еще небывалую, лунную иль звездную касыду. Негодяй! Выйдешь ты, наконец, оттуда? Нет, я опять не усну нынче ночью, если не взгляну, чем ты занимаешься».

Омар прикидывал на листах облик будущих сооружений Звездного храма. «Итак... Стоящий прямо широкий прямоугольник с глубоким полукруглым вырезом сверху... Перпендикулярно к нему, к середине выреза, примыкает одной из сторон прямоугольный треугольник... И впрямь, нацеленное в небо, это сооружение будет напоминать осадное метательное орудие. Но вместо тяжелого копья к далекой звезде полетит человеческая мысль.

Поскольку тут глубокий вырез, означающий дугу полусферы... треугольник покоится на ребре... сооружение же - не чертеж на бумаге, оно объемно... и речь идет о немыслимо больших расстояниях, то... нужен расчет равноотстоящих линий». Уже давно хотелось пить. Омар пошарил вокруг себя, нашел пустой кувшин, отбросил. «Хм... Похоже, мы здесь опять упремся в допущение Эвклида: «Если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы, в сумме меньше двух прямых...»

- Чем изволит утруждать свой драгоценный разум наш ученый друг? - прозвучал над ним чей-то сладостный голос. То «эмир поэтов», крадучись, проник в библиотеку.

Омар даже глаз не вскинул на него. Только дернул щекой: не мешай. Так сгоняют муху, когда руки заняты делом.

«...то прямые, если их продолжать, пересекутся с той стороны, где углы меньше двух прямых».

- Не приказать ли слуге принести шербету? - не уходил Абдаллах.

- Пусть принесет, - услышал его наконец Омар. - И питье, и еду, и свет. И постель, - мы здесь будем ночевать. - Он взглянул на алебастровые решетки окон - за ними синел уже вечер.

«И он еще может есть? - вздохнул Абдаллах. - Ах, чтоб хлеб застрял в твоей глотке острым углом».

Омар, тут же забыв о поэте, вновь склонился к чертежам. Зловредный пятый постулат! - В силу этого каверзного допущения, что подкинул ученому миру хитрый старик Эвклид, через точку вне прямой можно провести не более одной прямой, не пересекающей данную.

Неубедительно. Ибо не доказано. И посему - сомнительно. Треклятый пятый постулат... кто не пытался уточнить его, доказать как теорему! По крайней мере тридцать сочинений, объясняющих Эвклидовы «Начала» и задевающих пятый постулат, накопилось в мире по сей день. Но все они логически несостоятельны. Вообще с ним что-то неладно, с пятым постулатом. Эвклид здесь затронул мимоходом нечто, что не вяжется ни с чем другим в его трудах.

«Жаль, я редко бываю на стройках, - горюет Омар. - У меня мало наглядных представлений. Начнем возводить обсерваторию - буду жить на площадке, думать, смотреть, все делать своими руками».

Темнеет. Где же свет? Омар отложил наброски, потянулся. Поодаль, за опорными столбами, корпят над бумагой Исфазари, Васити. Счастье - работать с такими. Не то, что с полуслова - с полувзгляда понимают, чего ты хочешь от них. Да, ученые - особый мир в этом трудном мире. Особый народ в народе, живущий по своим законам.

Не вызвать ли сюда еще Мухтара? Нет, в Самарканде он нужнее. Пусть хоть один математик трудится в краю, где рожден. Что за жизнь - скитаться по чужим городам.

Омар расспросил людей о шейхе Назире. Оказалось, увы, старый учитель умер два года назад по дороге из Астрабада в Тебриз. Должно быть, опять ему пришлось бежать. Мир его праху! Жаль. Без него Омар никогда не стал бы тем, кем он стал теперь...