К 1963 году под «Орленком» оставалось лишь несколько метров песчаного пляжа. И это еще не конец. В те годы я не раз разговаривал с местными инженерами. Они были исполнены невежественного оптимизма: «Песок? А, море намоет…»

Бездумное обесценивание черноморского побережья — вещь общеизвестная. Менее известно, что в горах можно добыть и песок, и гравий. Но в каждом случае нужно построить несколько километров пусть временной, но все же дороги.

Как-то году в 1948 — 1949-м я, ожидая кого-то в одной из комнат Министерства сельского хозяйства, глядел на висящую на стене сводку лесозаготовок за несколько лет. Помнятся колонки по вертикали: рубка, трелевка, сплав… Цифры — миллионы кубометров — в строке каждого убывали: трелевалось меньше, чем рубилось, сплавлялось меньше, чем трелевалось. В общем, года за четыре в лесу, на берегах и в воде оседала гнить целая годичная рубка.

Каждый из нас, поворошив память, вытрясет многое. И кажется, что присутствовал и участвовал в разрушении…

Мое многословие, за которое прошу извинить, свидетельствует о категоричности моего мнения: да, Национальные парки нам необходимы, как и заповедники, в интересах нации.

Но и до сих пор, и сейчас правительство и местные власти принимали и принимают решения об охране природы, водозащитных зонах, борятся с загрязнением внешней среды. Этого мало. Нужны твердые правовые основы для защиты от разрушений, оправданных минутой.

Мне кажется, что пора создать документ национального значения, то есть основной закон. Нам необходима Конституция Прав Природы.

Шаг и время природы иные, чем шаг и время человека. Поэтому статут Национального парка должен целиком утверждать, что хозяином Парка является только природа, то есть дикие растения и животные. Какое-либо вмешательство человека в дела природы исключается, кроме редчайших случаев бедствий, явно угрожающих нарушить самоустановившуюся естественную жизнь Парка.

Понятие «естественный» разумеется как сумма процессов, протекающих вне какой-либо человеческой активности. Ибо нам невозможно определить допустимую меру вмешательства, при котором не произойдет неожиданного, длительного резонанса.

Сегодня вытеснение вольной природы кажется глобальным, необратимым процессом: не зная возможностей будущих достижений науки, мы все же можем понять, что наши потомки смогут извлечь из сохранных участков девственной почти природы не только эстетические, но и иные важнейшие ценности.

Массовый туризм и массовый отдых трудящихся в зонах парков, заповедников не могут быть допущены. Как минимальное и неизбежное зло придется, вероятно, проложить через Парк несколько достаточно удаленных одна от другой дорог. Когда факт существования таких дорог будет местной фауной освоен, можно будет допустить по ним медленное движение посетителей, без права выхода из машин и под наблюдением проводника.

Иначе, погнавшись за деньгами, мы уподобимся Иудушке Головлеву с его: «Где же все?..»

Национальные парки будут воспитывать любовь к Родине. И не только у молодежи. Одно сознание, что у меня, у нас, у нации есть заповедное неделимое богатство, поддержит каждого, способного слышать зов не только брюха.

В последние годы мы стали кое-как думать о сбережении материальных памятников прошлого. Ведь не только в наши дни, но и куда раньше — при дедах и прадедах — мы все-то сносили, перестраивали, заштукатуривали старое, писали по старому новое, гноили, по небрежению, архивы. Так было и у других. Не сами, по родителям… Конечно, на миру и смерть красна, но утешение это слабое.

Не ощущая биологически-непрерывную связь поколений, я постигаю ее через национальные эмоции и через разум. Она служит опорой моему личному, ко многому обязывающему достоинству человека, как части нации и ее сегодняшнему воплощению.

Если бы удалось посетить русский город, пусть не такой древний, хотя бы XVI века. Но подлинный, не бутафорский: я ведь не собираюсь надеть платье старинного покроя. И мне хотелось бы хоть знать, что там-то и там-то есть кусок нетронутой русской природы с бортями дикого меда, с бобровыми гонами — эти обычнейшие угодья входили в опись рядового владения всего десять-двенадцать поколений тому назад. Деды не позаботились о нас. Нам пора подумать о внуках, да и возможностей у нас куда больше, чем у дедов.

По-моему, вопрос о Национальных парках и доходах от них не оторвешь от предыдущего. Доход от парка, как от хозрасчетной единицы? Если думать об активном сальдо на балансе, то придется забыть о патриотизме.

Конечно, если устроить Национальные парки общедоступно, оборудовать их благами пребывания на высшем уровне жизни, то, как златобокий карась в сеть, в них густо пойдет, кроме своих, и твердовалютный клиент. Вместо Национального парка получится комбинация дендрария с зоопарком при отелях, барах, ресторанах.

Я видел в Пицунде интуристов, приезжающих в построенные для них десятиэтажные коробки, которые уродуют реликтовую рощу. Дело валютное, всем понятное. Но при чем тут патриотизм? Это балансовый рубль.

Тот же балансовый рубль определил и новопицундскую архитектуру: попроще, подешевле, чтобы напихать как можно больше туристов. Во имя балансового рубля (а может быть, и по неспособности) архитекторы забыли основное положение своего ремесла — уметь вписаться в местность, так же как возводившие эти предприятия инженеры забыли свое основное — оценку грунтов.

Что же касается узконаучного значения Национальных парков, то оно, вероятно, будет от десятилетия к десятилетию нарастать в геометрической прогрессии.

Где можно создавать Национальные парки? Россия обширна, многолика, нераздельна. На севере есть река Вага, приток Северной Двины. Где-то на стыке с Украиной нужно дать воскреснуть степи. В Западной Сибири — кусок березовой лесостепи с озерами Черное и Щучье в Курганской области, верховья Волги. Глаза разбегаются.

Я недостаточно знаю географию. Мне легче сказать о принципиальной характеристике пригодных мест.

Не следует стремиться к доступности. По прошествии скольких-то лет путей подъезда возникнет больше, чем нужно, и территории заповедников и парков придется все тщательней охранять от самых неожиданных покушений.

Обилие вначале флоры и фауны не существенно. Нужно лишь, чтоб на отводимых территориях существовали образцы, родоначальники. Как только мы оставим природу в покое, былое восстановится само в прежнем виде.

Время необратимо для людей. Деревья же, травы, животные в этом смысле имеют над нами преимущество. Их история не слагается из событий, подобных людским, и для них время может пойти вспять. Поясню: нельзя с научной точностью указать, какие изменения произошли в поведении, быте животных в результате их подавления человеком хотя бы за последнее тысячелетие. Но потомки нынешних животных очень быстро станут точно такими же, какими были их предки времен, скажем, становления Киевской Руси. О мире растений не приходится и говорить.

Флоре и фауне нужно дать свободу. Поэтому под Национальный парк следовало бы отвести как можно большую территорию. Легче всего — так называемые неудобные земли, которых у нас предостаточно. Кстати сказать, их площадь в Европейской части РСФСР увеличилась в нашем столетии на несколько миллионов гектаров.

Включать в границы парков и заповедников исторические места нельзя, ибо недопустимо препятствовать массовому посещению памятников истории и культуры. Места исторические должны быть заповедными в совершенно ином смысле, чем Национальные парки.

Опыт говорит, что малые по площади заповедники природы искусственны. Они выполняют, в лучшем случае, ограниченные задачи питомников, опытных станций, так как на территориях 20 — 50 квадратных километров не только фауна, но даже и флора неизбежно угнетается человеком. Каждый Национальный парк должен получить не менее 1000 квадратных километров, то есть 100 тысяч гектаров.

Что же касается дохода государства, то его, этот доход, мы обязаны считать не по бухгалтерским балансам.