зверином жиру. И мазали Тимофеичу этим снадобьем пятки утром и на ночь и поили его

кипятком с солью.

Недели не прошло, как Тимофеич опять был на ногах. Он встал поутру и, ещё сидя на

нарах, схватил своих лекарей за малицы и сшиб их лбами. Те визжали от удовольствия и

лопотали что-то, показывая пальцами в слюдяное оконце. Тимофеич пожевал хлеба с какой-

то похлебкой, которую налили ему в чашку самоеды, оделся и пошел с ружьем со двора.

Самоеды двинулись было за ним, потом пропали. И больше не видел их Тимофеич.

1 Пимы – меховые сапоги шерстью наружу.

Вышли ли они на Зимнюю дорогу, чтобы пробраться дальше в тундру, или повернули

назад в Козьмин перелесок, надеясь встретить своих? Там, у Козьмина перелеска, бывали

моленья самоедов, и когда Тимофеич после промысла возвращался в ту зиму обратно в

Мезень, то наткнулся в глухом этом месте на целый лес идолов и множество каких-то

лоскутков, развешанных по деревьям.

В Мезени, отогреваясь на печи, Тимофеич услышал рассказы о гонении на самоедов от

царского офицера Петра Енгалычева. Сообразил тогда Тимофеич, в чем тут дело и кто были

его лекари-аптекари. С тех пор он от простуды и лихорадки-трясовицы сам лечился

самоедским снадобьем и других лечил тем же. Вот и Ванюшке Тимофеич натирал на ночь

спину и ноги толченым янтарем, смешанным с горячим китовым жиром, укутывал мальчика

в полушубок и укладывал на оленьи шкуры в мурье. Тимофеич сидел у Ванюшкиного

изголовья, то набивая трубку табаком из висевшего на гвоздике пузыря, то выколачивая её в

котелок. Ванюшка чихал от щекотавшего у него в носу табачного дыма, кашлял, бормотал

несуразное что-то и наконец засыпал. Тогда Тимофеич прибегал ещё к одному средству,

которое, по его мнению, должно было окончательно выгнать из Ванюшки болезнь. Тимофеич

перенял это средство от знахарей, морочивших им народ, но старик, как и многие люди в то

время, верил в целительную силу всего, что он проделывал теперь над Ванюшкой. Тимофеич

снимал с указательного пальца оловянный перстенек и, дунув сквозь него на четыре стороны,

клал его на лоб Ванюшке и шептал над ним, стоя на коленях, закрыв глаза и еле шевеля

губами:

– На море на Асафе, под дубом под Лаврентьем стоят Иродовы дщери: двенадцать дев,

косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных; идут в мир крещеный народ томить,

тело знобить, кости ломать, в гроб загонять. Взял Симон святой в каждую руку по три прута

и дал им в спину по три лозана. И взмолились двенадцать сестриц, двенадцать трясовиц,

косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных: «Симон святой, ты не трогай нас, а мы

не тронем раба божия Ивана».

Тимофеич переводил дух, жевал губами и продолжал ещё тише:

– Мои слова полны и наговорны, как великое океан-море; крепки и лепки; крепче и лепче

клея-карлука1 и тверже и плотнее булата и камня. Тем моим словам будь ключ и замок, ключ

– в воду, а замок – в гору.

Сделав свое дело, Тимофеич снова надевал кольцо на палец и, кряхтя, укладывался

рядом со своим приемышем. Мальчик ворочался и говорил с кем-то во сне, Тимофеич храпел

на разные голоса, а волна била в борт судна, угоняемого ветром всё дальше от Мезени.

XII. НА ГРУМАН!

Было время, когда промышленникам не надо было для китовой ловли забираться так

далеко – во льды и туманы Студеного моря. В ту отдаленную пору, о которой дошла к нам

лишь слабая память, киты, откочевывая на зиму к югу, подходили близко к берегам Бискайи,

уверенно и мощно рассекали они широкие волны теплых морей и не страшились врага,

которого, казалось, не существовало в природе. Они свободно играли в море, ходили в

одиночку, и парами, и великими стадами, и ничто не препятствовало их пропитанию, их

играм и размножению. Но вот однажды человек отважился на кита напасть и скоро убедился,

что, при всей своей мощи, это чудовище обычно бежит от врага, ловкости и сноровке

которого не может противопоставить свою громоздкую силу. И, кроме того, человек увидел,

что китовая ловля доставляет богатую добычу, не сравнимую ни с каким другим промыслом.

Украшения старинных военных уборов и женские наряды требовали в то время

огромного количества китового уса, и цена на него была столь высока, что в Голландии он

был причислен к наиболее дорогим иностранным товарам, вместе с индийским перцем и

мускатным орехом. Но большие прибыли получались и от сала китового и даже от китового

мяса, употреблявшегося в пищу. Поэтому началось великое истребление китов, в котором

участвовали купеческие компании многих наций. И китов, преследуемых и настигаемых

всюду в их убежищах, стало значительно меньше в теплых морях; добывать этих морских

1 Клей-карлук – рыбий клей.

исполинов уже нужно было в малодоступных и суровых странах, где многие месяцы царит

беспрерывный мрак или мерцает лишь слабый свет. Отныне только в этом царстве вечного

мороза гарпун со свистом прорезал плотный от холода воздух и люто вгрызался в китовую

спину. И сюда, в Ледовитое море, к Шпицбергену, на Груман, направляли теперь штурманы

ход кораблей, и к тому же Груману гнал крепкую лодью Еремея Окладникова старый

кормщик Алексей Тимофеич.

В холодных этих странах мореходов всегда ожидали великие опасности и тревоги. Ещё в

1555 году царю Иоанну Грозному сообщили, что у мурманского берега поморы наши

увидели два корабля, которые стояли на якорях в становищах. На кораблях этих было много

товаров, но люди на них были все мертвы. Сам капитан, английский мореплаватель Гюго

Виллоуби, замерз на берегу, в шалаше, сидя за корабельным журналом.

В ту пору русские поморы уже бороздили в своих лодьях и шнеках холодный океан. Двое

из них даже водили корабли английской экспедиции под командой капитана Стефана Барроу,

искавшего в то еще время путь в Китай через Ледовитое море. Отважный капитан добрался

до острова Вайгача и Новой Земли, но должен был повернуть обратно, устрашенный

свирепыми бурями и ледяными громадами, которыми полно было в то лето Ледовитое море.

Спустя почти полвека после Стефана Барроу на Новой Земле побывал знаменитый

голландский мореплаватель Баренц, так же, как и Барроу, стремившийся в Китай ближайшим

морским путем, вдоль северных берегов Евразии1. У Костина Шара, на Новой Земле, Баренц

нашел тогда две русские лодьи. Сюда, в это царство стужи и мрака, смело пускались русские

промышленники – сюда, к ледяному наволоку2, к мысу Нассау, где обрел себе могилу

неукротимый Баренц.

– Поднимите меня и дайте взглянуть в последний раз на страшный ледяной мыс, – сказал

он штурману своему, умирая.

Но кормщик Тимофеич, знавший тамошние ходы, ничего не знал о Баренце и мало

задумывался над трудностями своего похода. Его печалила участь погибшего Андрея

Росомахи и Ванюшкина болезнь, но он и то был рад, что ветер – попутный и что лодья резво

убегает вперед, суля у Грумана обильную ловлю и скорое окончание промысла, потому что

зверь там попадался часто и величины неимоверной.

XIII. НЕЛЮДИМЫЙ ОСТРОВ

Но ветер волен и переменчив. Сегодня летит он в одну сторону, а завтра меняет свое

направление и с удесятеренной силой угоняет корабль к неведомым и нечаемым берегам. То

совсем пропадет, и стоят корабли недвижно, с повисшими парусами, а то начнет вдруг

бешено кружиться, ломая мачты, обрывая снасти.

Дай бог ветерка,

Наша лодка не ходка;

С носу, с подносу,

С кормы заветерье3,

Кормщику в спину,

Гребца за набой4,

Середыша подкрень5

И ногами вверх!

Так в безветрие поют дети на Поморье. Но разве прикажешь ветру, разве заворожишь

море? Тимофеич только вздыхал, глядя, как буря рвет паруса, как лодья, словно коромысло,