— Не может быть!

— Побожись!

Однако что же тут с правдой спорить. Все тут яснее ясного. Все тут белее

белого. Ступай, посмотри Москву.

Собрались солдаты в круг, стали хвалить Кутузова:

— Ай да старик Кутузов!

— Кутузов — тертый калач!

— Кутузов — стреляный воробей!

— Провел, обхитрил... Как сурка, Бонапарта из первопрестольной выжил!

Слушает унтер-офицер солдатские разговоры.

— Эй, вы, какой же фельдмаршал вам стреляный воробей?

Смутились солдаты:

— Да это же к слову. Орел наш Кутузов!

Вспоминают солдаты, как уходили тогда из Москвы по Яузскому мосту и не

кричали «ура» Кутузову, — совестно.

Еще роднее, ближе стал им теперь Кутузов. Все норовят увидеть фельдмаршала,

исправить свою ошибку.

Куда ни покажется главнокомандующий — всюду «ура» и «ура». Ну, право,

хоть сиди под замком в избе, не высовывай нос из штаба.

Но и этого мало солдатам. Собрались, явились к Кутузову:

— Михаила Илларионович, ваша светлость, не гневись на нас, батюшка... Тогда

у Москвы-реки...

Прослезился Кутузов:

— Ступайте. Нет на душе обиды. Я и сам бы тогда молчал.

Но опять неспокойны солдаты. Узнали они, что любит фельдмаршал уху с

наваром. Куда-то ходили, где-то искали, наловили ему стерлядей. Пусть рыбкой себя

побалует.

— Ух ты, ушица!.. Откуда такая?! — поразился Кутузов.

Не спрашивай. Ешь, поправляйся фельдмаршал Кутузов! Что ордена, что там

награды... Высший выпал тебе почет.

ТИШКА И МИНЬКА

Оставив Москву, Наполеон пошел на Калугу. В Калуге — городе, войной не

разоренном, французы надеялись пополнить свои припасы. А затем уже свернуть

на Смоленск, на Вильну и вон из России.

Кутузов понял расчет противника и со своей армией стал у него на пути.

У города Малого Ярославца разгорелась новая битва. И снова, как при Бородине,

сражение длилось с утра до вечера. Упорство и французов и русских было

отчаянным.

Выбили французы русских из Малого Ярославца. Начинают атаку русские.

Выбили русские французов из Малого Ярославца. Начинают атаку французы.

И так восемь раз. Город то и дело из рук переходит в руки.

Малоярославекие мальчишки братья-двойняшки Тишка и Минька при первом

же штурме французов забились в подвал. Маленькое оконце торчит наружу.

Прилипли мальчишки к окну. Хоть и боязно, но интересно.

При подходе французов почти все жители оставили город. Ушли и родители

Тишки и Миньки. Они и ребят с собой увели. Только братья от них сбежали.

Затерялись в общей толпе и снова в город. Интересно им посмотреть на

взаправдашний бой.

И вот ребята стоят у оконца. Ребятам впервые — им все интересно. И как

солдаты идут в атаку, и как командиры в бою кричат, и как дым от ружей по

улице стелется.

Вначале, когда атаковали французы, бой шел где-то в отдалении. До ребят

доносились лишь страшные крики. Потом, когда в город ворвались русские, одна

из схваток завязалась на той улице, где стоял дом Тишки и Миньки. Отряд

русских возглавлял молодой офицер. Нарядный, красивый. Брови черные, чуть с

изгибом, словно не брови, а ворон раскинул крылья.

Следят ребята за офицером.

— Генерал, — шепчет Минька.

— Молод для генерала, небось поручик, — поправляет братишку Тишка.

Рядом с оконцем произошла жаркая схватка. Солдаты сошлись в штыки.

— Дети! — кричит офицер. — Штык ржавеет без дела. Солдат не солдат без

победы. Вперед! — И первым идет в атаку.

Минута — и штыки обагрились кровью. Заалели от ран мундиры. Кровавая

лужа натекает на месте боя. Смешалась воедино французская, русская кровь.

Отпрянули от оконца ребята.

— Страшно? — спрашивает Тишка у брата.

— Нет, — отвечает Минька.

Говорит «нет», а руки дрожат. И у Тишки дрожат. Ходуном, непослушные,

ходят.

Когда они вновь подошли к окну, то бой в этом месте уже окончился. Все

стихло. Валялись убитые. А ближе всех лежал молодой офицер. Видят ребята, что

офицер штыком при атаке ранен. Лежит и тихо, протяжно стонет.

Переглянулись мальчишки.

— Его бы в подвал, — произнес осторожно Тишка.

— Эге, — согласился Минька.

Однако выйти наружу они боятся. Постояли ребята и все же набрались

храбрости. Крадучись вышли на улицу. Подхватили офицера под руки, поволокли.

— Тяжелый, — шепчет тихонько Минька.

— Так ведь харч офицерский, — соглашается Тишка.

Втащили они офицера в подвал. И вовремя. На улице снова начался бой.

Однако ребята к оконцу уже не ходили. Крутились все время около офицера. Воду

ему на голову лили. Тишка от исподней рубашки оторвал, где почище, клок и

приложил к тому месту, где на офицерском боку виднелась рваная рана.

Офицер метался в жару. Что-то кричал. Утихал, потом принимался снова.

Так было до самого вечера. Так было и ночью. Намучились с ним

мальчишки. То по соседству загорелись дома. И страшный дым повалил в подвал. Хорошо,

что дом, в котором сидели Тишка и Минька, был каменным. Уберегся он от

пожарища.

Потом началось самое страшное. Малый Ярославец остался в руках французов.

Какие-то солдаты заняли дом. И ребята боялись, что вот-вот доберутся они до

подвала.

— Тише, ваше благородие, тише... — уговаривают они офицера.

Офицер словно понимал их, умолкал, а потом снова метался в жару и крике.

К счастью, все обошлось.

Среди ночи ребят свалил беспробудный сон. Очнулись они — солнце уже высоко.

Кругом тихо. Подбежали к окошку — кругом безлюдье. Нет, нигде не видать

французов.

А произошло вот что. Хоть и остался Малый Ярославец в руках у французов,

да понял Наполеон, что на Калугу ему не прорваться. Впервые в своей жизни

император не решился на новый бой. Отдал приказ отступить войскам.

Вылезли ребята из подвала, вышли наружу. Смотрят — в город вступают

русские. А вместе с солдатами валят и жители. Вот и Тишкин и Минькин отец идет.

Увидел он сыновей:

— Ах вы разбойники! Ах шелудивые!

Застыли Тишка и Минька. А отец недолго думая снял поясной ремень и тут

же, прямо на улице, начал ребят стегать.

Терпят братья-двойняшки. Отец у них строгий. Другого и нечего ждать.

Наконец родитель устал, остановился, переводит дух.

— Тять, — полез Тишка, — а там раненый, — указал он рукой на торчащее

из-под земли оконце.

— Офицер, — прогнусавил Минька.

Спустился отец в подвал. Верно, не врут ребята. Присмотрелся — лежит

молодой полковник.

— Ого!

Побежал отец, доложил кому следует. Пришли санитары, забрали полковника.

А отец снова свернул ремень и продолжил свою расправу. Правда, теперь бил

уже не так больно и не столько ругался, сколько ворчал:

— Мать бы хотя пожалели... Ироды вы окаянные!..

Прошло несколько дней. И вдруг отец был вызван в городскую управу, и там

ему вручили медаль. К медали был приложен приказ, в котором значилось, что

житель города Малого Ярославца Кудинов Иван Михайлович, то есть отец Тишки

и Миньки, награждается медалью за спасение жизни русского офицера.

Опешил отец. Стал было объяснять, что тут-то он и ни при чем, что это спас

офицера не он, а Тишка и Минька. Однако в управе слушать его не стали.

— Кто там спас, разбирайтесь сами. Получил медаль и ступай, не

задерживай.

Вернулся отец домой. Не знает, что с медалью ему и делать. На две доли, что

ли, ее рубить.

— Тут вам медаль. Одна на двоих, — заявил он ребятам.

Смотрят Тишка и Минька на медаль. Глазенки горят. Руки к ней сами собой

тянутся. Вот бы такую на грудь надеть!

Однако отец у них строгий. Взял и спрятал медаль в ларец.

— Не для баловства подобные штуки, — заявил он сурово.

В ларце медаль и лежала.

Однако дважды в году, в рождество и на пасху, когда всей семьей Кудиновы