Мгновение она молчит.

СИЛЬВИЯ: Во что я превратила свою жизнь! По неведению. Потому что не хотела срамить тебя перед другими людьми. Вся жизнь выкинута, как пара никчемных мелких монет. (К нему). Ты не хочешь поговорить об этом, Филипп? Отнесись к этому серьезно. Что произошло тогда? Я знаю, что это единственное, о чем когда-либо ты ломал себе голову. Что произошло? Я хочу это знать в конце концов.

Долгая пауза.

ГЕЛЬБУРГ: Мне стыдно говорить, потому что это смешно.

СИЛЬВИЯ: О чем ты?

ГЕЛЬБУРГ: Но я ничего не мог поделать. Тогда, когда ты сказала, что хочешь вернуться на фирму.

СИЛЬВИЯ: О чем ты? Когда тогда?

ГЕЛЬБУРГ: Ты только что родила Жерома и вдруг больше не захотела оставаться дома.

СИЛЬВИЯ: Ну и что? Ты не хотел, чтобы я пошла работать, и я не пошла.

Он молчит, ее гнев несколько утихает.

Ну так что? Я не пошла ведь! Или как?

ГЕЛЬБУРГ: Ты меня всегда упрекала за то, что должна сидеть дома. Ты ведь знаешь, так оно и было. Может, ты, конечно, забыла, но не проходило и дня, не было человека, зашедшего к нам, которому ты ни говорила бы, как прекрасна, интересна была для тебя работа. Ты не простила мне этого, Сильвия.

СИЛЬВИЯ: Ты имеешь в виду свое лицо?

Он слегка отворачивается.

Что ты имеешь против своего лица? У еврея может быть еврейское лицо.

Пауза.

ГЕЛЬБУРГ: Я не могу изменить свои мысли, никто не может этого… Согласен, это была ошибка. Сотни раз я пытался поговорить с тобой, но не мог. Ждал, что изменюсь. Или, может, ты. Но потом мы дошли до пункта, после которого это, казалось, уже не имело значения. Поэтому я и оставил все как есть. А потом я уже не мог ничего изменить.

Пауза.

СИЛЬВИЯ: Мы говорим о всей жизни.

ГЕЛЬБУРГ: Но может, если я научу тебя ездить на машине и ты сможешь бывать везде, где захочешь… Или может, ты найдешь себе какое-нибудь место, которое бы тебе понравилось?..

Сильвия смотрит перед собой.

Мы должны спать вместе.

СИЛЬВИЯ: Нет.

Гельбург падает на колени и постели, простирая руки над ее укрытым покрывалом телом.

ГЕЛЬБУРГ: Но почему же нет?

Сильвия неподвижна.

Сильвия?

Пауза.

Ты хочешь убить меня?

Сильвия все так же смотрит в одну точку. Гельбург плачет, кричит.

Ты что, хочешь этого? Ну, говори же!

Лицо Сильвии безучастно, непостижимо. Он зарывается лицом в покрывало и беспомощно рыдает. Наконец, полная сострадания, протягивает она руку к его голове. Когда она уже почти коснулась его, наступает…

КЕЙЗ: Доброе утро, Гельбург.

ГЕЛЬБУРГ: Доброе утро, мистер Кейз.

КЕЙЗ: Вы хотели поговорить со мной?

ГЕЛЬБУРГ: Я почувствовал, что должен сказать вам кое-что.

КЕЙЗ: Конечно. (Садится на стул.) Итак?

ГЕЛЬБУРГ: Никогда в своей жизни я не сделал бы ничего, что могло бы повредить вам или «Бруклин Гаранти». Мне не надо говорить, что я никогда не работал в другой фирме. Я провел здесь всю свою жизнь. Я горжусь фирмой, как ничем другим, кроме моего сына. Мне хочется объяснить вам: вся это история с «Уонамейкерз» произошла только лишь потому, что я не хотел пропустить даже мельчайшей детали. Я не хотел, чтобы вы через два-три года проснулись бы однажды утром, а «Уонамейкерз» и след простыл. И вы бы платили безумные Нью-Йоркские налоги за здание в мертвом районе.

Кейз не поддерживает Гельбурга. Тот нервничает.

Честно говоря, я не знаю, в чем тут дело, но я заметил, что вы не оказываете мне должного доверия, и я… в общем, я считаю это несправедливым.

КЕЙЗ: Понимаю.

ГЕЛЬБУРГ: (подождав, затем). Но… вы что, не верите мне?

КЕЙЗ: Нет, думаю, что верю.

ГЕЛЬБУРГ: Но… вы, кажется, не…

КЕЙЗ: Просто дело в том, что здание — то я потерял.

ГЕЛЬБУРГ: Но вы ведь… вы не думаете и сейчас, что я с Кершовичем дул в одну дуду, нет?

КЕЙЗ: Ну, скажем так: я надеюсь, что со временем мое доверие к вам вернется к прежнему знаменателю. На большее я, к сожалению, не способен, и не считаю, что вы можете меня в чем-то упрекнуть.

Встает.

ГЕЛЬБУРГ: (не желая того, повышает голос). Но как же мне здесь работать, если вы так думаете? Человеку нужно доверие, не так ли?

КЕЙЗ: (дает понять, что должен идти). Я должен просить вас…

ГЕЛЬБУРГ: Этого я не заслужил! Это не честно, мистер Кейз! У меня никогда не было ничего общего с Аланом Кершовичем! Я почти его не знаю. А то немногое, что я о нем знаю, мне весьма не симпатично: я не стал бы делать с ним дела. Правда, нет! Вся эта история… (взрывается)… не понимаю, что происходит? Что, черт побери, здесь происходит? Что вообще у меня с Аланом Кершовичем? Только то, что он тоже еврей?

КЕЙЗ: (не веря своим ушам, в ярости). Что? О, господи, о чем вы говорите?

ГЕЛЬБУРГ: Простите, я не то имел в виду.

КЕЙЗ: Не понимаю, как можете вы такое говорить?

ГЕЛЬБУРГ: Пожалуйста, извините! Я что-то плохо себя чувствую.

КЕЙЗ: (выражая негодование). И как вы только дошли до того, чтобы говорить такое. Это чудовищно, Гельбург!

Гельбург делает шаг, чтобы уйти, падает на колени, хватается за грудь, пытается сделать вдох, лицо его багровеет.

КЕЙЗ: Что такое? Гельбург! (Он вскакивает и устремляется к рампе). Вызовите скорую помощь! Быстрее же, ради всего святого! (Выбегает, громко взывая). Скорее, позовите врача! Гельбург! Гельбург!! С Гельбургом плохо!

Гельбург стоит на четвереньках и, хрипя, пытается не рухнуть лицом на пол.

ХАРРИЕТ: Все-таки удивительно, как он держится после такого удара.

МАРГАРЕТ: Сердце — это мускул, а мускулы могут иногда и поправиться.

ХАРРИЕТ: И все-таки я не понимаю, почему они его так быстро выпустили из больницы.

МАРГАРЕТ: У него железная воля, а тут ему, вероятно, ничуть не хуже.

СИЛЬВИЯ: Он хочет умереть здесь.

МАРГАРЕТ: Откуда нам знать, он может прожить еще очень долго.

СИЛЬВИЯ: (отдает ей чашку). Спасибо. Уже много лет я не пила какао.

МАРГАРЕТ: Я считаю, оно успокаивает.

СИЛЬВИЯ: (в приливе иронии). Он хочет быть здесь, потому что желает объясниться со мной. (Качает головой). Вот ведь абсурд: откладываешь все, откладываешь, словно собираешься жить еще тысячу лет. А на самом деле мы, как маленькие мушки: утром появляемся на свет, целый день порхаем до вечера, а потом — привет.