Внезапно слышу звук стекла и вскрик, а затем идет острая боль и по руке что-то течет.

— Рэй! Боже!

Я смотрю за взглядом Ганна и понимаю, что только что произошло: от ярости сильно сжал руку и стакан не выдержал — треснул и разбился, вонзая в мою ладонь стекло. Теперь по руке хлестала бордовая кровь вперемешку с остатками сока, затекая мне в рукава рубашки и пиджака.

Я разжимаю кисть, и куски стекла падают вниз к донышку в лужу из сока и крови. Больно. Но теперь я эту стихию умею укрощать. Я беру и посылаю ее в ненавистного мне Ганна, слыша вскрик и его шипение. Он держится за свою здоровую руку и морщится от боли, после чего поднимает на меня взгляд загнанного в угол зверя. Мне хочется добить его. Мне хочется, чтобы он знал, что пережила Мелани ради него. Я хочу видеть его страдания и слезы.

Но внезапно происходит что-то странное. Вместо него взвизгивает Ева и теперь она держится за руку, а я не чувствую своей магии — Ганн смотрит на меня и воздействует.

— Прекратите! — Орет Стефан, кидаясь к Еве.

— Кевин!

— Рэй!

Голоса звучат с разных сторон.

— У кого дар Стефана? Вырубите их! — Кричит Реджина в этой всеобщей панике. Но все мгновенно проходит, и снова боль начинает разъедать мою руку. — Курт, уведи Рэйнольда, живо!

Ко мне подскакивает Ганн-старший и, сильно схватив за плечо, насильно уводит из залы. За спиной я слышу голоса и какое-то движение.

— Иди сюда. — Мы вваливаемся в кабинет, где в прошлой жизни разговаривал с Лаурой по поводу дня рождения Мелани. Ничего не изменилось. Лишь пыли прибавилось.

— Садись. Сейчас принесу аптечку. — И исчезает, чуть не снеся дверь.

Я держу навесу руку, смотря, как капает на чистый пол моя кровь. Простая алая жидкость с запахом меди и вкусом соли. А сколько она может и как бессмысленна сейчас! Каждый стук сердца — пустой прогон крови, бесцельное мгновение жизни в ожидании чуда. Я любил тебя Анна, Мелани, да хоть тысяча имен дай тебе, ведь «роза пахнет розой»*. До сих пор люблю! Как мало у нас было времени…

— Вот. Давай руку. — Курт кладет жестяной короб и открывает его: стандартный набор первой помощи. Повернув ладонь к свету, он начинает пинцетом аккуратно вытаскивать осколок за осколком. Больно. Но не морщусь. Я привык. Это не самое страшное.

— Что это было сейчас в зале?

Курт поднимает на меня тяжелый взгляд и все-таки решается сказать:

— У Кева проблемы.

Я усмехаюсь на это заявление.

— И какие же?

— Слушай, Рэй, мы все понимаем, через что ты прошел, как много значила для тебя… Короче, мы понимаем и переживаем. Но не стоит винить Кевина за произошедшее. Он сам не рад, что такой ценой… ну… сам понимаешь.

Он говорит, тяжело подбирая слова и кусая свои пухлые губы. Мне же разрывает сердце каждое сказанное им слово. Злость кипит во мне, жжет в груди, как раскаленным железом.

— Она могла бы жить, Курт! — Это единственное, что я могу просипеть от боли в ответ. Как они не понимают?

— Но Кев-то причем? Он ее на костер не тащил. Мне кажется, ты перекладываешь свою злость с нее на Кевина.

— Не говори так! — Я дергаю руку и снова задеваю раны. Только что остановившаяся кровь снова начинает капать на пол. Сжимаю руку в кулак, чтобы не взорваться и выпустить магию — плевать на раны. — Если бы твой братец не потащился бы к Химерам, она бы была жива. И была бы Инквизитором! Тут, в Саббате! И ничего этого не было!

Курт смотрит на меня своими темно-карими глазами, а я смущенно опускаю взгляд от стыда и чувства вины. Не надо было это говорить Курту.

— Прости… Я не хотел… Знаю, что ты переживал за брата.

— Всё нормально.

Он молча продолжает обрабатывать мне руку. Мне же стыдно перед Куртом, пытаюсь не смотреть на него. Все равно, я не могу простить Кевина: как мне смотреть на него, когда знаю, что он причина смерти Мел.

— Что сейчас было в зале? Почему Реджина спросила «у кого дар Стефана»?

— Ты уверен, что хочешь слышать ответ?

Курт нерешительно смотрит на меня, при этом забинтовывая мне руку.

— Это из-за Кевина?

— Да. — Курт, не смотря мне в глаза, отрезает бинт. Затем следует легкое мелодичное звяканье ножниц о металлический короб, когда Ганн кладет их на место. — Видел, какой у него вид?

— Ну?

— Это всё из-за знака.

— В смысле?

— У него знак теперь другой. — Я невольно кидаю взгляд на часы на своей левой руке, под которыми спрятан знак Луны.

— Химера?

— Нет.

— Сенат?

— Нет.

— Тогда кто?

Курт поднимает глаза, и я вижу там испуг.

— Морган объединил ему Луну и Солнце. Кевин стал подобен Древним.

— Чего? Ты шутишь? — Я не верю своим ушам. Но серьёзный вид Курта говорит об обратном.

— Знак сильно увеличил его силы, но и истощает сильно. Его дар изменился и расширился в разы. Но каждый раз, когда Кевин применяет магию, он сильно тратится на энергию и тяжело переносит это. Сам знаешь, как болеют Инициированные, когда уходят последние магические силы.

Знаю. Пару раз испытывал. Это самая настоящая болезнь с температурой, упадком сил, долгим тяжелым сном, потерей аппетита, порой доходит до тошноты и обмороков, только ни один антибиотик не способен помочь Инициированному в таком состоянии.

— И как же у него расширился дар?

— Он может пользоваться способностями Светочей и моими, но самое тяжелое — он может неконтролируемо поменять дары у Инициированных рядом с собой. Собственно, что ты и наблюдал. По ходу, он использовал мой дар на тебя — пытался «обесточить», но и заодно случайно всем поменял дары. Вот Еве и досталось от тебя.

— То есть ты хочешь сказать, что у Евы в ту минуту был мой дар. Поэтому она закричала?

— Ага. А у тебя мог быть любой из нас — Евы, Ноя, Артура, Реджины, Стефана, только ты ничего не чувствовал, так как был…

— Под воздействием твоего. — Я закончил фразу за Курта, осознавая произошедшее. — Ничего себе! Я такое впервые вижу.

Курт ухмыляется, лохматя свои волосы.

— Мы, если честно, тоже. Я думаю, никто такого не видел, кроме Древних. Кевин стал просто опасен.

— И что делает Реджина?

— Ничего.

— Такие всплески бывают редко у Кева. И они длятся недолго. Но ему всегда плохо после этого. Уверен, что сейчас его приводят в чувства Ева и Артур — пичкают разными настоями. Скорее всего, мы его больше не увидим до завтра. Вот. Сделал. Аккуратней теперь с рукой. И у Реджины все стаканы наперечёт.

— Спасибо. — Я киваю в ответ. Рука профессионально забинтована. — И куда мне теперь идти? К себе?

— Если хочешь. Я скажу ребятам, что ты устал и извиняешься. Все равно завтра будет рождественский ужин с едой из ресторана «Dolce vita».

— Реджина сменила фаворита?

— Нет. Это Лаура прислала в знак поздравления. Сама явиться не может. Но сделала такой подарок.

— Лаура? Лаура Клаусснер? Она теперь пироги с индейкой шлет?

— Считай, да. Она сдружилась со Стефом и Евой. Но об этом тебе скажут завтра. Пока иди, отдыхай. Наверное, психушка тебе изрядно надоела.

— Да. Надоела… — А у самого стоит картинка: моя палата со стоящей Мелани у стены, которая поет свою заунывную песенку. Черт! Я скучаю по призраку. Хотя дал себе слово не звать его.

Я должен был освободить душу Мелани.

Встаю и иду не торопясь наверх. Когда-то я так делал в школе, когда не хотел идти туда: медленно, отвлекаясь на все, брел на занятия. Вырос. Осиротел. При том не единожды. А некоторые привычки все равно из детства — от не выросшего мальчишки с синяками на коленках и сбитыми от уличных драк руками. Я всегда защищал своих. Кроме людей, у меня ничего и не было. Да и не нужно. Видно судьба такая, каждый раз терять того, кого ты считаешь своей судьбой, семьей — назовите, как хотите. Сначала ушел отец, затем спилась мать, оттолкнув нас сестрой ради любви к выпивке, затем Мириам, и вот она — Мелани: моя безумная идея, случайность, летнее безрассудство и лишь неделя нормальных отношений, а дальше — случайные встречи, дьявольская гонка, попытка ее спасти и вытащить из химерских сетей.

Я люблю тебя. Невозможно понять, как ты въелась в мою кровь и душу за столь короткое время. Некоторые годами не могут достичь таких чувств; так всю жизнь и проживают в пустоте, даже не почувствовав толики того, что испытываю к тебе, Мел.