Не разочаруй её

Я вышел через портал в рождественский Ливерпуль, где уже на парах дожидалась машина до Саббата. Даже чемодан не взял из больницы, так как не видел смысла — львиная доля вещей осталась в школе. Попав в суету праздничного города, на мгновение почувствовал радость и облегчение от родных мест, захотелось уйти куда глаза глядят, затеряться в толпе, сесть у окна в кофейне и смотреть на чужую жизнь — раствориться в городе, как кусок сахара в кофе, чтобы исчезнуть, обезличиться.

Я чувствовал себя стариком. А я и был им: доживал отмеренное, выпрашивая у Бога облегчение и быструю кончину. Хотелось в небытие. Или же к Ней.

Сев на заднее сидение, я уставился в окно и смотрел на город, как в аквариум. Мимо проходили прохожие, ехали машины, даже велосипедисты были в столь снежную погоду. Я вспомнил, как ездил по этим улицам на своем мотоцикле. Интересно, где он? Наверное, на свалке. В последний раз он был со мной, когда меня убила Варвара. Мой верный железный конь «издох» вместе со мной на дороге в Аризоне. Но я воскрес, точнее, меня «починили». А вот его…

Я погружаюсь в воспоминания, которые сильно потрёпаны стиранием Моргана, моей смертью, мечтами, снами и переживаниями. Пытаюсь вспомнить тот промежуток между тем, как Варвара свернула мне шею и пробуждением на столе — что было тогда? Помню ощущение легкости и всепоглощающей грусти, что видел, как Мелани переживала из-за меня. Помню кадр: она стоящая у моего тела и я слышу ее боль сердца. Хочется обнять, утешить, сказать, что я рядом, но не могу. А затем пробуждение — резкое, болезненное, тяжелое.

Интересно, слышит ли Мелани мою боль? Осознает, что происходит, как меня ломает, как умираю без нее? Если да, то почему ведет себя так? Неужели Реджина права, и она всего лишь плод моего воспаленного разума?

Я вспоминаю, как любимая лежала на моих коленях напуганная поломкой лифта, а я утешал ее. Она пыталась уйти тогда, а я смог ее вернуть…

— Скорее ты моя галлюцинация.

Яркие небесные голубые глаза, сияющие от пролитых слез.

— Прекрасно. Тогда мы выдумка друг друга.

— Мы приехали, сэр. — Грубый голос Энтони возвращает меня в реальность. Испуганно оглядевшись, понимаю, что мы стоим внутри двора Саббата, который украшен рождественскими гирляндами, в середине площади стоит ёлка, украшенная яркими блестящими шарами.

— Спасибо, Энтони. С Рождеством.

— И вас, сэр.

Каждый год на Рождество Саббат украшается, как стареющая дама в бриллианты и золото — выглядит несуразно: темные грубые средневековые камни с резьбой, по которым пускаются лампочки, пластиковые игрушки, китайские фонарики. На огромную дубовую дверь вешается круглый венок с омелой и шишками, который своими размерами напоминает погребальные венки на похоронах. Помнится, Стефан однажды подшутил над пьяным Куртом, когда тот вернулся почти в невменяемом состоянии несмотря на запрет Реджины — должна была приехать комиссия из Сената, поэтому всем запрещались какие-либо вылазки в город. Зная Светоча, мы поняли — на утро Курту несдобровать. Тогда-то и был найден Стефаном на чердаках этот венок и поставлен возле ног храпящего Курта. Стеф еще прикрепил записку: «Он уважал Светоча, но жажда приключений была сильнее. От сочувствующих Инквизиторов. Покойся с миром, друг. Да будет легка разящая рука». Реджина шутку оценила. Но не Курт.

Боже! Это всё так далеко! Так давно было! Прошлая жизнь.

Я кошусь в сторону ступеней в подземелья. Широченная сеть ходов и переходов под замком, есть даже секретные пути подо рвом — некоторые завалило, некоторые замуровали, что-то расширили, что-то, наоборот, убрали. И там есть он — созданный зал для сожжений ведьм. Лишь один раз этот зал спасал жизни, а не забирал — во время второй мировой при авианалетах здесь спасались люди, как в бомбоубежище.

Пытаясь отогнать мрачные мысли, направляюсь в сам Саббат, скрипя ботинками по снегу.

Внутри замка слышен шум. Я знаю, что весь обслуживающий персонал распущен на ближайшие три дня. Никогда так Саббат не уязвим, как в Рождество и Новый год, никогда так Инквизиция не беспомощна, как в отсутствие слуг, хотя это забавно наблюдать, что творится по утрам на кухне. Иду на звук. Как обычно, открыли главную залу, где наверняка стоит елка, именно там в канун Рождества под вечер мы собираемся всей школой, хотя главное празднество будет завтра. Чем ближе к главной зале, тем сильнее слышатся голоса: смех Стефана, восклицание Евы, голос Реджины и монотонное бурчание остальных.

По отблескам из-под дверей становится понятно, что зажгли большой камин. Зала предназначенная для приема гостей — слишком большая для небольшой горстки живущих в замке. Обычно ее открывают на торжественные случаи и на праздники. А еще она ужасно холодная. Лишь огромный камин мог отогреть ее и сделать ее более-менее уютной. Когда-то здесь собирались рыцари, дамы, менестрели. Сейчас здесь обитают колдуны и ведьмы. Инквизиция нового современного формата.

Собравшись духом, я открываю дверь и вхожу — разговоры сразу же затихают при моем появлении. Но тут Стефан с криком бросается ко мне, следом за ним слышатся радостные восклицания моего имени.

— Дружище!

Мы крепко обнимаемся почти до хруста костей. Его радость заражает, и я с удовольствием ловлю себя на мысли, что я дома.

— Твою мать! Тебе эти психи мозг не повредили? — Стеф почти трясет меня, обдавая жаром тела и ароматом одеколона. Я понимаю, что чересчур радостное возбуждение Клаусснера от моего появления — напускное: видно, что он переживает за меня.

— Я держусь, Стеф. — Я ударяю его по-братски по крепкому плечу, отмечая, что сам не в лучшей форме: слаб физически и душевно. Возникает неловкая пауза. Отвыкший говорить в больнице, я растерял даже свободное общение со своими близкими. Глянув на Стефа, понимаю, что с ним тоже произошли перемены. — Ты… побрился?

— Есть немного. — Стеф смущенно трет свой бело-синий подбородок, который контрастно смотрится с остальным смуглым лицом. Он непривычен без щетины. Можно сказать, даже ужасен. Выглядит, как мальчишка-переросток. Интересно, с чего вдруг?

— Рэй! Я рада, что ты согласился приехать! — С королевской грацией ко мне подходит Реджина и обнимает своими мягкими невесомыми руками. Разомкнув объятия, я тут же попадаю к Еве: мягкая, нежная энергия, чуть сдержанная, но до боли родная.

— Рада тебя видеть! Я переживала за тебя.

Я могу лишь ответно стиснуть ее в объятиях и чмокнуть в щеку.

Все расступаются и дают мне пройти к креслам и софе, где обычно происходит вечернее общение под Рождество. Там я вижу стоящих наготове со мной поздороваться Ноя, Курта и Артура.

Крепкие рукопожатия, мужские скупые объятия и подбадривающие похлопывания. Реджина протягивает бокал вина. Хочется взять, но не могу.

— Нет, спасибо. Я пью таблетки. — Тут ловлю на себе пронзительный взгляд Светоча, после чего следует одобрительный легкий кивок. Я действительно стал пить таблетки. После разговора с Реджиной и того, как прогнал «призрака» Мел, решил избавиться от галлюцинаций. Таблетки, так таблетки. От них голова становилась тяжелая, а все происходящее — будто смотришь по телевизору старую скучную программу и ждешь ее окончания.

— Тогда тебе сока или минералки? — Артур любезно обслуживает меня. Галантно одетый в бордовый вельветовый пиджак, с перстнями на пальцах и лакированными ботинками, его ухаживания выглядит так, будто монарх обслуживает меня.

Я соглашаюсь на сок. Ярко-желтая жидкость с всплеском и журчанием льется в прозрачный бокал, в котором отражаются блики огня из камина. Отмечаю, что в этом году Реджина не особо усердствовала с украшениями в зале. Елка красивая, видно, что заказывала дизайнера для нее, на большее Хелмак явно не тратилась. Принимаю напиток из рук Артура, слыша, как за спиной открылась дверь в зал и кто-то вошел.

— А вот и еда! — Восклицает Курт. Я оборачиваюсь и застываю: в зал входит Кевин, толкая тележку с подносами. Худой, болезненно бледный, серьезный, но, мать твою, живой! Наши взгляды встречаются, карие глаза Ганна смотрят сочувственно и виновато — помню, в последний раз я видел его в квартире у Шуваловых, когда прибежал к Мелани поговорить. И вот именно он стоил мне дважды ее: первый раз, когда предал и увел от меня, второй — когда сама любимая пожертвовала жизнью ради него.