Тебя долго не было

Медсестра вошла в мою комнату и привезла на каталке поднос с едой, лекарствами и очередной шприц.

— Добрый день, мистер Оденкирк! — Она улыбнулась своим ярко-накрашенным ртом цвета фуксии. Я замечаю кусочки помады на ее зубах. — Как у вас дела? Как настроение? Я смотрю, вы опять ничего не ели. Боюсь, мне снова придется пожаловаться доктору Зиннеру. Ему не нравится, когда пациенты его не слушаются. Кстати, сегодня в зале будет постановка. К нам приехал театр из соседнего городка с Рождественской постановкой. Вам разве не интересно?

Я отворачиваюсь и принципиально пялюсь в окно с решеткой, пускай витиеватой, но решеткой.

— Поверьте, вам понравится. Так что спуститесь в четыре часа в зал — не пожалеете. А сейчас закатайте рукав, я вам сделаю укол.

Я молча поднимаю рукав на левой руке. Медсестра Вайнер берет меня за руку нежно, даже чересчур нежно, будто невзначай проводит пальцем по моим мускулам и аккуратно вводит иглу.

— У вас такие мускулы. Вы, наверное, очень спортивный человек. Но вы бунтарь! Ваша татуировка на запястье — опасно делать в таком месте, прямо на венах. Хотя, скажу честно, красивее рисунка не видела. Ведь это луна? Да?

Со стороны угла доносится тяжелый ревнивый вздох, и я невольно начинаю улыбаться, отчего медсестра принимает это на свой счет и еще больше начинает флиртовать со мной.

— А что это означает? Не скажете? Нет, не скажете. Вы такой молчун, мистер Оденкирк. Но ваше молчание мне нравится, вы не такой, как все пациенты. До вас у меня тоже было много молчунов, но никто не умеет хранить безмолвие так красноречиво, как вы. Вот и всё! — На последних словах, она вынимает иглу и прикладывает спиртовую салфетку. — А это выпейте при мне.

Я принимаю стаканчик, заглядываю в глаза Вайнер и начинаю воздействовать на нее гипнозом. Пока она смотрит на меня, я высыпаю в руку таблетки и кладу их в нагрудный карман, после чего отдаю ей стаканчик.

— Вот и молодец! — Она забирает стаканчик, заливаясь румянцем, думая, что я только что выпил таблетки, открыто флиртуя с ней. Вайнер поправляет свою прическу и выходит, кокетливо обернувшись на меня. Хлопок двери и я снова один. Точнее, мы.

— Не нравится мне она! Вечно с тобой флиртует! Противная до жути. — Она снова появилась — стоит в углу и нервно дергает ногой, закусив губу. Красивая. Любимая. Как будто живая. После ее смерти, я постоянно ее вижу. Свихнулся ли я? Может быть. Хотя Инициированные могут видеть умерших, но вот с Мириам такого не было. А с Мелани происходит.

— Тебя долго не было… — Я смотрю на нее и понимаю всю остроту своей зависимости от ее призрака. Мел не было со вчерашнего вечера. А все из-за этого ненавистного мной доктора Зиннера. Нет, как человек и специалист он хороший, но его приход всегда отпугивает Мелани, после чего она исчезает на пару часов, бывает даже на день. Как она говорит, это всё из-за умершей собаки Зиннера, которая таскается за ним и набрасывается на Мел. Забавно, один призрак отгоняет другого. Даже в потустороннем мире есть Охотники и Жертвы. Жаль, что я не могу защитить Мел от этого мертвого дога.

— Разве долго? Не заметила… Зато ты флиртовал с медсестрой. «У вас такие мускулы, мистер Оденкирк! Вы, наверное, очень спортивный человек!»

Она забавно пищит, подражая голосу Вайнер, что я начинаю смеяться.

— Не ревнуй, пожалуйста. Просто она отлично поддается воздействию. — Я ударяю по нагрудному карману с таблетками. Мелани смешно закатывает глаза, после чего вздыхает и начинает петь песенку. Я не понимаю слов, так как она на русском. Мелани говорит, что песня детская, но для меня — печальная и заунывная. Помню, я спросил ее, про что она поет, Мелани сказала, что про лепку клоунов и кукол из пластилина.

— Ты знаешь, что на втором этаже над третьим окном справа одна птица свила гнездышко и там скоро вылупятся маленькие птенчики. А Кэтрин вчера ходила на свидание. Я слышала, как она рассказывала Грубой Люси, что они уже целовались…

И снова начинает петь.

И так каждый день. Если есть самый болтливый призрак, то это Мелани. Иногда она просто вываливает на меня кучу ненужных фактов, а я слушаю. Готов вечно слушать, лишь бы видеть ее, лишь бы приходила.

Вначале я сильно испугался. Точнее, все было намного хуже. Я очнулся после ее аутодафе в своей комнате, связанный энергонитями, под воздействием Курта. Помню, тогда кричал от отчаяния, что все-таки жив, что не сдох, что меня не убило праведным гневом за то, что сотворил с любимой. Я плакал, стонал, а затем затих — замолчал, игнорируя любые обращения ко мне. Меня даже заключили на ночь в Карцер, после чего вернули в Саббат, где я попытался, уже будучи пьяным, проткнуть себе руку ножом, а потом и вовсе выброситься из окна. Саббатовцы меня, как куклу, включали, когда надо, потом выключали, внедряли свои идеи через Артура, лишали магии и сил. Я уже не был собой: тело, а внутри пепелище.

Реджина пыталась хоть как-то разговорить, но я упорно молчал, хотя она и читала мои мысли.

Меня отправили в эту частную психушку с белыми стенами, решетками на окнах, обходительными милыми сестрами и большим парком. Именно здесь в первую ночь я увидел Мелани.

Господи! Как же я испугался… Она сидела на моей кровати у ног и смотрела на меня. Я плакал, просил прощения, умолял уйти и не терзать, обвинял ее в содеянном, и снова вымаливал прощение. На мои крики прибежали санитары, естественно, Мелани они в палате не увидели и посчитали, что у меня галлюцинации, накачав сильнейшими психотропными препаратами, от которых не работает ни тело, ни голова. В ту ночь ад выпустил и Савова, который стоял надо мной и смеялся, повторяя, что они теперь с Мелани вместе, что она теперь его.

Очнувшись, я больше призраков не видел. «Значит галлюцинации», — подумал я. И снова чернота и осознание произошедшего. Снова погружение в воспоминания о горящей плоти, которую за пару часов до этого целовал и любил.

Пустота.

Меня лишили жизни.

Мне вынули сердце и сожгли вместе с ней.

Через пару дней я снова увидел Мелани и попытался игнорировать ее. Она увеличивала боль в сердце, стоило ей показаться мне на глаза. Мелани бесилась, злилась на меня, плакала. Я лишь твердил, как заведенный, одно и то же: «Уйди». А потом и вовсе старался не замечать, не разговаривать, не смотреть на нее. Это были пытки. Истинные муки совести. Реальность издевалась надо мной, коверкая и размывая границы со сном и галлюцинациями. Мне даже казалось, что я побеждаю свой разум, так как призрак любимой больше не подходил ко мне, лишь мелькал в коридорах или находился на достаточном расстоянии от меня. На самом деле, она просто не подходила, боялась меня и тоскливо прожигала взглядом своих небесных глаз.

Я сдался на третьи сутки.

В пустой комнате отдыха кто-то оставил включенным радио и там передавали Рождественские песни. Мой призрачный ангел вскочил на стол и стал весело подпевать Френку Синатре «Да будет снег!», при этом забавно танцуя. Я стоял в коридоре и смотрел на это милое зрелище, как дурак улыбаясь ей. Никто тогда не понял, почему и кому я смеюсь, глядя в пустую комнату. Но я же псих, кто будет осуждать меня? Здесь полно такого же народа, кто реально говорит сам собой и со своими выдуманными друзьями. Я пополнил их ряды. Правда, она была не выдуманная, Мелани — мертвая, оставшаяся рядом со мной, по каким-то неведомым мне причинам. А я ведь не заслужил даже такого.

После этого я стал разговаривать только с ней, игнорируя реальный мир и реальных людей. Они мне были уже не нужны.

Мелани отходила редко и, кажется, получала больше удовольствия от положения дел, чем я. Например, она дразнила Стэнли — это местный чокнутый, единственный, кто видит ее, помимо меня. Мелани садилась и начинала говорить ему какие-нибудь глупости, а тот начинал пугаться и скулить, пока не взрывался в крике или не откалывал какой-нибудь номер, вроде того, как однажды, в приступе ярости на нее, разделся догола у всех на виду. Тут же прибежали санитары и вкололи успокоительное бедолаге. Я потом журил за это Мелани, а она смеялась, по-детски подпрыгивая на месте: «Ну, Рэй. Я правда не хотела. Зато как смешно было. Поверь, с ним все хорошо будет! Ну не злись».