Я и не злился. Не мог. Она была живая среди всех этих мертвецов, что меня здесь окружают. Моя любимая. Моя девочка. Мой ангел.

Еще Мелани любила прятать вещи медсестер, которые особо высказывали мне предпочтение и флиртовали со мной. Для них я был красивый молодой человек, соблазнительный, со своей печальной историей. Мелани ненавидела, когда они обсуждали меня за моей спиной и начинали «пошло фантазировать».

— Им бы только с тобой флиртовать. Ты представляешь, что Камилла сказала про тебя? Что она с удовольствием стала бы твоей сиделкой, как днем, так и ночью!

Мне смешно, меня забавляет ее ревность. Это так жизненно, так реально, так любимо. Жаль, что я не могу коснуться ее. Это самое тяжкое бремя нахождения тут. Не передать словами, каково это смотреть на нее, говорить и знать, что нет будущего ни у нее, ни у меня. Мел одета даже в ту одежду, в которой была накануне смерти: джинсы, белая кофточка с рукавами, иногда, когда она исчезла, я знал, что она рядом, чувствуя запах тех духов с ее подноса из Саббата.

Странная пара — живой псих и его мертвая возлюбленная.

— Я скучаю по тебе… — Смотрю, как она съехала вниз по стене и села на пол. Молчит и мурлычет под нос свою заунывную песенку. — Почему ты со мной осталась?

— Я обещала тебе, что не уйду. — Снова этот ответ. Я ее просил в Италии не покидать меня. Теперь эта клятва связывала ее со мной. И я был этому рад.

Клятвы… Произнесенные слова, посыл информации и обмен энергией, все запоминается на уровне крови — на уровне ДНК.

— Тебе точно не было больно? — Я снова произношу страшный вопрос, который постоянно меня тревожит, чтобы снова услышать от нее ответ:

— Нет. Все было мягко, тепло и быстро.

Я снова попадаю в этот ужас воспоминаний. Горел я и остальные, но главное, чтобы Мелани не было больно. Я молчу и смотрю на нее: хрупкая, с распущенными длинными волосами, поющая свою глупую песенку, смотрящая в потолок небесными глазами. Всё бы отдал лишь бы коснуться ее! Ушла так рано. А сколько нежности и любви могла бы дать! Я постоянно прокручиваю варианты событий: что мы ее прячем в Саббате, потом проводим разные обряды, что мы снова вместе, а может быть порознь… На самом деле, я даже думал о том, что Мелани могла выйти замуж за кого-нибудь другого. Но зато была бы жива. Зачем она сделала это? Неужели жизнь Ганна стоила ее? По мне, нет. Ни за что! Неужели не понимала, что заплатила двойную цену: пожертвовав собой, она пожертвовала мной.

Почему, Мелани?

Она поворачивается ко мне, будто услышала мои мысли вслух, и смотрит, не двигаясь, прямым пронзительный взором, будто мне в душу, что становится неуютно, и я отворачиваюсь. И снова начинает напевать эту противную мелодию.

Перевожу взгляд на поднос с едой: каша, овощи, кусок рыбы, кекс. Местный ад для гурманов. Ловлю себя мысли, что хотелось бы жирного гамбургера из фастфуда с толстой котлетой и кисловато-томатным кетчупом. Сидеть и пожирать это, запивая его горячим крепким кофе.

Тишина повисает в комнате, будто отключили звук — заунывная песенка кончилась. Я оборачиваюсь и никого не нахожу. Ушла. Если Мелани исчезает, значит сейчас кто-то придет либо из Инициированных, либо доктор Зиннер.

Сижу. Жду. Крошу булку на поднос.

В дверь постучались и робко вошли. Поднимаю взгляд и вижу Реджину — прекрасна, как всегда: царственная осанка, прическа волос к волоску, аккуратный, подчеркивающий красоту лица, макияж. Ни одной лишней детали.

— Доброе утро, Рэйнольд. — Она улыбается и проходит в комнату, где только два стула, кровать, тумбочка и шкаф с одеждой — немного напоминает Сенатский Карцер. — Это тебе от меня.

Она кладет маленькую коробку, по которой узнаю фрукты в шоколаде из одного кафетерия в Париже. Я же встаю и ставлю стул рядом с собой, после чего жестом руки приглашаю сесть.

— Спасибо. — Она садится и смотрит на меня в упор. Я не знаю, о чем она думает: может, читает мои мысли, может, о том, как я выгляжу, может, просто смотрит…

— Да, выглядишь ты плохо. — Она подтверждает мои догадки. Я же хмыкаю в ответ. А чего она ждала? Это не спа-отель. Да и я уже не тот.

— Медсестра сказала, что ты не ешь совсем. Не идешь на контакт. И продолжаешь видеть Мелани.

На имени возлюбленной мое сердце ёкает, но я продолжаю сохранять холодный безразличный вид.

— Ты вообще лечишься? Таблетки пьешь?

Я вздыхаю и достаю таблетки из нагрудного кармана своей пижамного вида одежды, после чего ссыпаю их горсткой перед Реджиной.

— Теперь я, кажется, понимаю, почему Сенат не поддерживает идею психического лечения Инициированных — они просто не дадутся.

Я улыбаюсь на слова Реджины. Она права, я не позволю им промывать мне мозги таблетками.

— Рэйнольд, ты понимаешь, что Архивариус, приставленный к тебе, не будет разбираться лечился ты или нет. Шаг в сторону и тебя сожгут.

Реджина пытается, как обычно, запугать меня. Но уже не страшно — горел. Даже хорошо, если умру, тогда я наверняка буду с Мелани. И, наверное, смогу коснуться ее.

— Мелани… Опять Мелани… — Светоч горько произносит ее имя. На несколько мгновений я даже вижу слезы в ее глазах. После чего она произносит нежно, по-матерински, при этом положив свою руку на мое колено: — Милый, а ты не думаешь, что она плод твоей фантазии?

Я недоуменно смотрю на нее. С чего вдруг она начала разговор об этом? Раньше она подозревала и упрекала меня в том, что колдую, призывая не упокоенную душу. А теперь «плод фантазии»?

— Ну сам посуди! Если бы она была призраком, то ее видели бы остальные Инициированные.

Так уж и все? Я делаю скептическую мину на лице.

— Хорошо! Не все. Согласна. Но среди нас есть чувствительные к потустороннему миру. Например, я. Поверь, видела призраков и общалась с ними. Могу энергетически понять — здесь не упокоенная душа или нет. Она, кстати, тут?

Вот ты мне и сама ответь.

— Здесь никого, Рэй.

А я и не говорил, что она тут. Реджина откидывается на спинку стула и прожигает меня серьезным взглядом, я же сижу и пытаюсь сдержать идиотскую улыбку.

— А почему ее нет?

— Она не желает, чтобы ее видели другие. — Я впервые подаю ей голос в ответ. Реджина тяжело вздыхает и смотрит с укором на меня.

— Тогда, как ты можешь утверждать после этого, что она не плод твоего больного воображения?

На мгновение я зависаю, Хелмак не просто ткнула в больное, она полоснула ножом по старой ране.

— Её видит помимо меня один местный парень…

— Псих?

И я замолкаю. Твою мать! Вот зачем она?

— А затем, Рэйнольд, чтобы ты начал лечиться. Чтобы ты прекратил гореть вместе с Мелани. Оставь девочку в покое. Дай ей свободу и себе! Начни жить заново. Хотя бы попробуй бороться. — Реджина говорит чуть ли не плача, нежно гладя меня по коленке, будто ребенка успокаивает. Я же чувствую ярость на нее и всеобъемлющую боль, что сам готов зарыдать. Это невыносимо тяжко слушать и понимать, что Хелмак, мать ее, права!

— Рэй, я приехала взять тебя на Рождество домой. Побудешь денек с нами, а утром вернёшься сюда. Все скучают и беспокоятся за тебя.

— Нет. Я не поеду. — Я говорю, а сам чувствую страх, что придется вернуться туда, где была она в последние минуты своей жизни, и еще мои друзья — эти люди, которые будут смотреть на меня своими скорбными взглядами, жалея и утешая, но они и капли не будут чувствовать той пустоты от потери Мелани.

— Да, Рэй, никто не сможет понять, каково тебе. Но это не значит, что мы плохие.

Я отворачиваюсь от нее, еле справляясь со слезами. Не желаю, чтобы кто-то это видел. Я вообще не желаю что-либо чувствовать. Готов идти за этим хоть в сам Сенат на промывку мозгов. Хочется покоя и забвения…

— Милый, подумай о моем предложении. Может, покой ты найдёшь дома? — Реджина легонько сжимает мое колено, после чего убирает руку и я чувствую холод на том месте, где только что была ее ладонь. Она со вздохом встает и направляется к двери, но возле нее оборачивается и грустно произносит:

— Позвони мне, если решишь приехать.

И выходит, тихо притворив дверь за собой. Я же с мычанием от душевных мук сгибаюсь пополам и прячу лицо в ладонях. Больно так, что кажется чувствую, как разрывается все внутри, как сердце сходит с ума и теряется в ритме. Плачу. Впервые за столько лет даю волю слезам. Я вымотан. Устал. Хочу умереть, сдохнуть быстро и неожиданно — залезть в петлю, таблетками от передозировки, куском лезвия по венам или по горлу, как сделала Мириам.