В молодости она дня не могла прожить без мужчины - во всяком случае, в зрелые лета об этом было приятно вспомнить.

- Это же так естественно, - объясняла она. - Я женщина, и мне нужен мужчина. Для чего? Для того единственного, что он может хорошо делать. И это - единственное, что от него требуется. Все прочее может быть хобби. «Beati possidentes» [7].

Действительно, мужчина был нужен ей такой, какой он есть: простой, как трамплин или сцена, как батут или трибуна, от которого она могла оттолкнуться, на котором могла поплясать или попрыгать, с которого могла произнести пламенную речь. Мужчины все терпели от нее, так как она ни на кого не была похожа из их куцего «списка любви». Она была как танец в Севилье. О ней ходили легенды. В нескольких областях Союза Анне посвятили стихи и песни, а один композитор, в прошлом ударник, даже кантату с преобладанием ударных инструментов и посвящением: «Тебе одной, Анна». Так когда-то в маленьких государствах Древней Греции, в одном за другим, возникал миф о богине любви Афродите.

Обычно, когда у женщины остается мало жизненных сил, она начинает отчаянно прихорашиваться, чтобы было удобнее сцапать мужчину вблизи, а не на бегу. Подобная тактика была совершенно чужда Анне Семеновне, хотя и губы у нее были всегда ярко-красными, особенно нижняя, линия бровей поднята росчерком черного карандаша, на щеках был наведен опять же губной помадой и пудрой румянец, волосы окрашены басмой. Она любила выпростать из-под длинной юбки довольно изящную ножку тридцать седьмого размера и воскликнуть: «Вчера я едва не отбросила копыта!» - и ножкой верть-верть туда-сюда.

Годы, совершенно не затронув души Анны Семеновны и не истратив ее боевого потенциала, увы, порядком потрепали лицо. Лицо ее предательски выдавало присущий ему возраст, хотя, надо сказать, и с поправкой на десять лет в сторону девичества, превратившегося уже, увы, в некую мнимую величину. Когда на кафедре (а кафедра была исключительно женской, если не брать во внимание одного доцента и двух ассистентов-мужчин) заходил разговор о морщинах или цвете лица, Анна Семеновна брала зеркало, стягивала ладонями к вискам и ушам кожу на лице - получалась совершенно страшная, немыслимая даже по восточным меркам физиономия - и вздыхала: «Почему бы лицу не быть таким?»

В компании сказать: «Я не пью» - сказать заведомую чушь. Не поймут. Ссылка в Туруханский край во все времена была понятнее, чем ссылка на здоровье или здоровый образ жизни. Анна Семеновна могла позволить себе сказать такую гадость даже в компании, где ее знали как хорошо пьющего человека. Она любила «жахнуть» что угодно из любой посуды, хоть спирт из латунной (275 мл!) кружки, но говорила исключительно о «фужерах», «шабли» и «пригубить».

- Плесните-ка мне в фужер шабли! - восклицала она, подставляя под водку граненый стакан. - Пригублю! Я совершенно перестала пить! Печень, знаете ли! Да и действует на оба полушария головного мозга! Не башка сразу, а глобус!

Печень и головной мозг позволяли ей пригубить сто пятьдесят граммов «шабли», а по государственным праздникам и все триста.

- Если мир и погибнет, то только от удовольствий! - восклицала она при этом.

Из хобби достаточно будет упомянуть грандиозный труд, создаваемый ею уже седьмой год, монографию под названием «Развитие человеческих отношений в социуме». Во второй части работы Анна Семеновна убедительно доказывала, что прогресс в развитии человеческих отношений адекватен росту благосостояния трудящихся, что и подтверждалось богатой библиографией и данными Госкомстата. В третьей, решающей, части работы автор предлагал «Концепцию нового человека». Главным в концепции, естественно, была борьба за него. Эта борьба, правда, напоминала бой с тенью, и, если выйти за рамки монографии, чем дальше продвигалась она потом, тем дальше и дальше уходил новый человек в тень. Лет через десять он вынырнул вдруг из-за угла, но это уже был совсем не тот новый человек, совсем не тот! Ну да Анна Семеновна о том тогда и подумать не могла.

Не чужда была Анна Семеновна и поэзии. Она писала много и охотно, стихов и даже поэм, и чем дальше, тем больше писала, ее произведения уже не помещались в стенгазеты и многотиражку. Выход был - выпускать собственный институтский литературный журнал. Нужен журнал? Что ж, будет! Ни с кем она еще, правда, этой мыслью не обмолвилась, что вообще-то было удивительно, так как малейшую свою мысль она любила тут же делать общим достоянием. И, надо отдать ей должное, услышав ее как первозданную из чьих-то еще уст, лишь удовлетворенно улыбалась тому, что труд ее не пропал втуне. Но при случае, который часто создавала сама, она вворачивала плагиатору шуруп, да так, что тот вынужден был публично признаться пусть в маленьком, но интеллектуальном воровстве. С годами Анна Семеновна приучила научно-педагогическую общественность института к бережному отношению к высказываемым ею словечкам и суждениям, а поскольку за ней таковых числилось великое множество, то в вузе вскоре и вовсе перестали говорить что-то самостоятельное и умное, ограничивались зачастую расхожими местами и фразами, будто бы нарочно выдернутыми из протоколов партийных или профсоюзных собраний. Разумеется, редколлегия будет состоять из институтских талантов, список которых уже был готов. Критиков, понятно, в институте, кроме нее, не было, поэтому этот крест ей придется тащить самой. А для первого номера, пока редакция не собрана, придется крапать самой, ну да ей не привыкать. К Новому году посрамим «Новый мир»!

Лиха беда начало, и она тут же уселась за стол и взялась за передовую. «Как на фронте!» - хохотнула она в нервном возбуждении. «Полный вперед!» - сам собой родился заголовок. Анна Семеновна не стала задергивать шторы от света дневного дня, как это делал Белинский, так как была уже ночь, но рука ее ничуть не уступала в скорописи руке великого русского критика. К утру статья была «сосвистана». И тут же за столом Анна Семеновна и уснула, а проснулась через некоторое время оттого, что угол стола надавил ей грудь, и из желудка к горлу поднимались пузыри воздуха, насыщенные углекислым газом. «Гадость какая!» - поморщилась она, собирая исписанные листки в стопку.

Хотя все в упор не видят друг друга, почему-то каждый думает, что изменения в его жизни замечают все вокруг. Анна Семеновна тоже вдруг решила, что все уже знают о том, что она возглавила новый литературно-публицистический журнал, и с утра ждала по этому поводу поздравлений от ректората, общественности, коллег и студенчества. Гляди, еще откуда-нибудь... Никого не было.

- Странно, - пробормотала Анна Семеновна, выглянув из кабинета. - Никто не приходил?

- Нет, Анна Семеновна. Вы кого-то ждете?

Анна Семеновна сходила на свою кафедру, но и там никто ни сном ни духом даже не подозревал о поразивших институт переменах. До вечера так никто и не пришел поздравить ее.

Ночью ей приснился сон о Кутузове. Будто в Москве идет Парад Победы. Всем вручают ордена, а Кутузов стоит в сторонке, как сирота, в каких-то белых кальсонах, светит одним глазом и смиренно ждет подношения. Как же так, воскликнула она, маршал Кутузов - и без награды? И тут же срочно несут полководцу на подушечке «Орден Победы» и с поклоном цепляют ему его на грудь, а Георгий Константинович Жуков на белом коне машет над головой шашкой.

Когда она проснулась, то вспомнила, что никому не сказала о создании журнала. С тем и помчалась на такси в родной институт.

Глава 2

Рейд Первой Конной

Ранним утром агитбригада под командованием Анны Семеновны взошла на теплоход «Клара Цеткин». Капитан теплохода Федор Иванович Дерейкин стоял на мостике, как статуя адмирала Нельсона. Анна Семеновна, естественно, заранее узнала, как его зовут. Капитан был коренаст, широкоплеч, лицо, как и положено настоящему мужчине, было сплошь в рубцах и шрамах. А голос вообще просолен, просмолен и проветрен, как у народного артиста Крючкова.

В первый же вечер капитан пригласил Анну Семеновну к себе в каюту. У него было золотое правило: инструктировать старших и ответственных за рейс в первый же день, потому что обычно в первый же день все и напивались, со всеми вытекающими из этого безобразиями.