Он деликатно потянул бумажку у начальника из рук и объявил:

– Вода обычная, водопроводная!

– А что теперь будет?

Катя неопределенно пожала плечами:

– Ничего не будет. Выздоравливайте. В том, что вы влили в сироп это ваше приворотное зелье, никакого криминала теперь нет. Это ведь оказалась самая обыкновенная вода…

– Я про то и говорю. – Кондитерша поморщилась, потирая отлежанный на жесткой больничной кровати бок. – Я спрашиваю – бабке той что-нибудь теперь будет? Чего она мне продала-то? Воду из крана! Мошенница она!

– Мы мошенниками не занимаемся, – мирно произнесла Катя, которая до сих пор пребывала в эйфории после оперативки, которая счастливо завершилась небольшим устным внушением и призывами к бóльшей бдительности. – Мы – тяжкими преступлениями. Убийства, разбои, изнасилования.

– Разбой это самый что ни есть настоящий – воду с-под крана по пятьдесят гривен продавать!

– Вас когда выписывают? – поинтересовалась Катя.

Зашла она к пострадавшей безвинно Черной, по сути, совершенно случайно. Она заехала сюда к тому самому доктору, который упомянул отравившегося бомжа. Вопрос этот не давал ей покоя. Ну а в палату к кондитерше заглянула, чтобы поинтересоваться: отправили домой жертву приворотного зелья или она еще парится на больничной койке? Черная оказалась в отделении – ждала обхода и выписки. Более всего пострадавшую от собственной неосторожности волновал вопрос возмездия: как же органы поступят с подлой мошенницей, из-за которой она, можно сказать, рисковала репутацией, здоровьем и даже, может быть, самой жизнью…

– Сегодня выписывают… сейчас муж вещи подвезет. А как все-таки…

– Вы пойдите в отделение – там, при рынке, – посоветовала Катя, которой уже не терпелось покинуть палату и поговорить с доктором. – И напишите заявление – такая-то меня обманула. Подсунула мне некачественный товар.

– Да какой там некачественный! Это вообще… не то, что она говорила!

– Вот так и напишите. Ну, я очень рада, что вы выздоровели.

Катя вышла в коридор и снова подергала ручку двери, на которой было написано: «Ординаторская».

– Да где он в самом деле ходит, врач этот! – рассердилась она.

У этой двери Катя кружила уже давненько, а хозяин кабинета куда-то запропастился… Или приходил, пока она была у Черной в палате, и снова исчез? В кармане вдруг завозился телефон, и она взяла трубку.

– Я слушаю…

– Катька! Ты где?

– Я в больнице. А что случи…

– Беги прямо сейчас в театр! Там уже Бурсевич, но Борька один не справится!

– Да что случилось, Игорь?!

– Сегенчук на горячем поймали! Сашки нигде нет, я сам туда сейчас помчусь. Но я пока за городом… пока доеду. Ее в гримерке заперли – так что давай, а то они ее там линчуют! Давай бегом! И, может, с убийством Кулиш как-то завяжется…

Бурсевич попросил всех членов труппы собраться в одной из репетиционных, раздал всем бумагу и велел описывать подробно: кто что видел, слышал, кто откуда выходил и кто куда входил. Сам он сидел и наблюдал, чтобы никто из присутствующих не переговаривался друг с другом и не списывал, потому что возбуждение, овладевшее всеми после случившегося инцидента, перехлестывало через край и успокоиться артисты, видимо, смогут еще не скоро. А им нужны сведения достоверные, а не коллективное, так сказать, бессознательное…

– Боря, выйди на минуточку, – позвала Катя шепотом.

Борис Бурсевич окинул взглядом пишущих и не пишущих и строго сказал:

– Я вас очень попрошу, господа, никаких разговоров. Отнеситесь к происшедшему самым беспристрастным образом! Только то, что вы видели или слышали лично. Пожалуйста, предельно объективно. Нам важно установить, что случилось на самом деле.

– Так что тут случилось?! – тут же поинтересовалась и Катя, заинтригованная до крайней степени.

– Завтра у них генеральный прогон, ну, как бы настоящий спектакль, а сегодня репетиция. Сегенчук и Богомолец должны были явиться к трем часам… Ну, это неважно. Важно то, что Белько, зайдя в свою гримерку, застала там Сегенчук, которая резала ножницами ее костюмы. Белько поет главную героиню… как ее…

– Катерину Измайлову.

– Точно! Сегодня прогон должен был быть уже в костюмах, все как на премьере, короче. И эта самая Белько пришла пораньше – говорит, хотела примерить костюмы, чтобы чувствовать себя свободно. Погоди, я загляну – что они там делают… – Бурсевич приоткрыл дверь и внимательно обвел взглядом сидящих в помещении. Галдящие артисты сразу же притихли, совсем как школьники при появлении директора. – Господа, я же просил – не переговариваться! – еще раз напомнил он и закрыл дверь. – Ну, Белько зашла, ахнула – от костюмов-то одни лохмотья остались! Она сгоряча бросилась на Сегенчук, а та ударила ее. Ножницами.

– Да ты что!

– Да. Руку ей выше локтя распорола, будь здоров кровищи натекло! Ну, Белько сейчас увезли в больницу, швы накладывать. Хорошо, что она не растерялась и закричала, а то неизвестно, что Сегенчук еще натворила бы. А так на крик все и сбежались – те, кто поблизости был. Старушенция эта, Елена Николаевна, слава богу, догадалась позвонить и в «скорую», и нам. Ну, я рядом был, сразу прискакал. Ты спустись вниз, к охране, – они тебя проводят в гримерку к Сегенчук. Я велел им никого, кроме наших, не пускать. Пропуск им покажешь.

– Борь, они меня и так знают.

– Все равно покажешь. Делай как положено. Я их тут всех в строгости держу. Распустились, понимаешь… То отравление, то одна актриса другую режет! Вот тебе ключ, я ее там запер.

– Боря, а если она…

– Ну что я, Кать, правил не знаю… Я ж эту Сегенчук не одну запер – ее охранник стережет!

Кате стало стыдно. После своей оплошности она стала особенно придирчивой к себе, а теперь, выходит, и ко всем остальным? Да, обжегшись на молоке, она и на воду готова дуть. Причем на чужую! А ведь капитан Бурсевич не кто иной, как ученик ее покойного отца. Бурсевича она сама, будучи подростком, называла «дядя Боря», хотя тот был немногим старше ее.

Людмилу Сегенчук с заплаканным лицом, с которого, однако, не сошло упрямое и недоброе выражение, она нашла в гримерке. Сегенчук делила помещение с Женей Богомолец, и Катя раньше здесь уже бывала. Тут же на стуле, у зеркала, стерег покушавшуюся молодой парень в камуфляже.

– Старший лейтенант Скрипковская, – показала ему свои «корочки» Катя.

– Мне можно идти? – осведомился охранник.

– Идите, – отпустила она его.

Заняла освободившийся стул, не спеша достала из сумки бумагу, ручку, исподтишка наблюдая за реакцией Сегенчук. Та, кажется, к разговору со старшим лейтенантом Скрипковской приступать не собиралась, но Катя все равно ее спросила:

– Так что случилось, Людмила… э…?

Отчества Сегенчук она не помнила, но певица ничем ей не помогла. Обе молчали. Катя просто сидела, а Людмила Сегенчук с замкнутым видом перебирала в пальцах салфетку. Наконец Катя решила, что безмолвствовали они уже достаточно.

– Так зачем вы испортили костюмы Белько? – спросила она. – Не хотели, чтобы она пела премьеру?

– Да кто бы ей дал петь премьеру! – неожиданно зло сказала Сегенчук, комкая салфетку. – Вы здесь… ничего не понимаете! Пришли с улицы – и думаете, вам сразу станет все понятно! А здесь… здесь…

– Это вы отравили Оксану Кулиш? – прямо спросила Катя.

Сегенчук даже подпрыгнула на стуле, и в глазах ее Катя увидела неподдельный страх.

– Я никого… никого не травила!! Честное слово!

– А зачем тогда вы бросились на Белько с ножницами?

– Я не бросалась на нее с ножницами! Я стояла! Она сама… бросилась на меня!

– Вот как? – иронически осведомилась Катя. – И что? Как же это произошло? Я имею в виду, как именно она на вас бросилась?

– Я… я просто держала ножницы… вот так… а она… она на них напоролась…

– Плечом? Очень странно вы их держали, если честно. Похоже, вы ей в глаза метили!

– Нет! – истерически выкрикнула Людмила Сегенчук, и Катя поняла, что, кажется, попала в точку. Но настаивать на своем она не стала.