Надежда на то, что партия возродится, найдет в себе силы возглавить ею же самой начатое движение к реформам, не покидала всех тех, кто искренне разделял идеи о социалистической альтернативе развития общества. Все чаяния, в том числе и честных офицеров разведки, сосредоточились на предстоявшем вскоре XXVII съезде партии. Он собрался в самом конце февраля 1986 года. Подготовка съезда велась скоропалительно, на проработку и осмысление документов давалось очень мало времени. Члены политбюро получили проекты доклада генерального секретаря 4 февраля, а уже на 6 февраля было назначено заседание политбюро, на котором должен был утверждаться окончательный текст. 48 часов на читку и анализ документа объемом в 150 машинописных страниц, документа, которым намеревались отметить начало новой, обновленческой эры, конечно, маловато. Более того, это несерьезно. Мне удалось познакомиться с текстом доклада за несколько дней до съезда, и я записал тогда: «Драматических перемен не просматривается. Ехать в следующее пятилетие будем на той же машине, только ей надо сделать ТО-2 (технический осмотр-2): смазать ходовую часть, подтянуть гайки, заменить свечи, подрегулировать зажигание и т. д. Да, и запретить водителю пить за рулем. Кое-чего мы должны добиться, но сверхзадачу не решим. Через пять лет вернемся к этим берегам и, боюсь, вздохнем печально».

Сам съезд подтвердил, что лимит доверия не бесконечен. Б. Н. Ельцин прямо сказал делегатам: «Нас не должна размагничивать постоянная политическая стабильность в стране». Вообще Ельцин стал самым модным политическим деятелем в стране. Он все «разносил» с неуязвимых позиций. Даже себя. Сказал так: «Могут спросить, а чего же не выступал так остро на прошлом съезде? Отвечу: не хватило смелости и политического опыта».

На этом съезде было всем заметно, что «ноги» у партии стали разъезжаться, как у коровы на льду. Е. К. Лигачев определил свою позицию как консерватор, когда резко одернул «Правду» за излишнее критиканство в статье Т. Самолис от 13 февраля 1986 г. под заголовком «Очищение». В статье почти не было авторского материала, она вся состояла из выдержек из писем читателей — рабочих, крестьян. Идеи, содержавшиеся в ней, были бритвенно остры, вроде «Долой все спецкормушки!», «Между ЦК и рабочим классом колышется малоподвижный, инертный и вязкий партийно-административный слой, которому не очень-то хочется радикальных перемен», «Очередь в партию — абсурд», «Нам не нужны формулировки типа «освобожден в связи с переходом на другую работу», скажите, за что снят и куда направлен».

Эта статья напугала многих сильнее, чем самая суровая критика с высоких трибун. Все, кого это касалось, отлично понимали разницу между критикой сверху и критикой снизу. От первой давно были выработаны средства защиты. Можно промолчать, можно поддакнуть в тон критике, можно кое-что сделать, а потом долго и громко докладывать о содеянном. Критика снизу — слишком сильнодействующее лекарство, допустимое в крайне малых дозах. Стоило чуть увеличить дозу, как у аппаратчиков началась «медвежья болезнь».

Съезд «пощекотал» партию левыми речами многих делегатов, но практических результатов не дал. Оценки его были противоречивыми. Ко мне домой зашли старые друзья с Кубы, присутствовавшие на съезде, и стали спрашивать, насколько прочен обновленческий путь, не будет ли контрнаступления «мастодонтов», не наткнется ли этот процесс на противодействие аппаратчиков. Я отвечал, что меня тоже волнуют эти вопросы, но в несколько иной редакции, а именно: хватит ли пороха, то бишь смелости и энергии, чтобы перелить слова в дела?

Съезд закончился комическим исполнением устаревшего гимна, когда секретари обкомов, министры, генералы, руководители партий и государств поют: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»

Мы в разведке были довольны тем, что В. А. Крючков, наш шеф, был избран в состав 304-членного Центрального Комитета. В середине марта 1986 года к нам в городок разведки Крючков привез делегацию от Свердловской партийной организации, которая была на съезде. Возглавлял эту делегацию тогдашний первый секретарь Свердловского обкома партии Ю. В. Петров. Конечно, их поразил наш чистый, хорошо спланированный «островок» с монументальными служебными зданиями и великолепным актовым залом на 800 человек. Ровные ряды дисциплинированных, прилично одетых, дружно аплодирующих молодых мужчин производят такое впечатление, будто посетитель попал в на редкость высокоорганизованный, эффективный и очень важный институт. Секретность придает всему дополнительную загадочность. Люди, даже очень бывалые, чуточку теряются от этого впечатляющего антуража.

Но на этот раз настала наша очередь изрядно растеряться. Петров очень просто и умно рассказал о съезде, о своей области, третьей, подчеркнул он, в стране по производству промышленной продукции, о своих товарищах по работе. Потом стал говорить о планах на 1986–1990 годы, раскладывать задания по годам и сказал буквально следующее: «Нам здесь все ясно, но вот как добиться выполнения этих цифр, мы не знаем». Он обернулся к сидевшему за столом президиума своему товарищу, председателю Свердловского облисполкома, и спросил, согласен ли он с ним. Тот понуро кивнул. У меня почти перехватило дыхание… Если не знает он, первый секретарь крупнейшей парторганизации, то что же знает многоликий безответственный съезд, поставивший нереальные задачи? Петров как будто понял по прошедшей волне в зале, что он сильно смутил слушателей таким признанием. Он стал вспоминать годы войны, когда производительность труда возросла в 7 раз за три года, когда родилось «советское чудо из чудес», но этим самым как бы подчеркнул беспомощность сравнения. Тот опыт неприемлем, он — священная могила.

Послесъездовское время сразу же заполнилось суетливой болтовней. Я сделал такую запись 28 июля 1986 г.: «Нынешние дни запомнятся злоупотреблением слов и явным недостатком дела. Телевизоры не умолкают с утра до ночи, киоски полны газет и журналов, собрания, совещания наползают одно на другое. Залы для словопрений надо бронировать за две недели даже у нас в разведке. Все остальное время там точат лясы другие. Если бы эти толковища давали хоть какой-нибудь толк…»

Мы начали замечать тревожную тенденцию потери интереса со стороны политических руководителей к работе разведки. Меньше стало политических заданий, совсем прекратилась обратная связь, разрушалось взаимопонимание между ведомствами. В связи с чернобыльской аварией в деятельности научно-технической разведки наступило какое-то оживление, от нее потребовалась помощь в добывании кое-каких приборов, медицинских препаратов и т. д. Но это было, скорее, обращение к открытым связям и возможностям, которые имелись у сотрудников, находившихся за рубежом. Большая часть и приборов, и препаратов была открытой, и их можно было приобрести-за деньги. К тому же весь мир откликнулся на нашу трагедию, проявив живое участие, и особых сложностей выполнение заданий не представило. Разведка старалась закрепить за собой репутацию организации, работающей быстрее и дисциплинированнее других.

Внутриполитическая борьба все заметнее поглощала основное время и энергию руководителей: хозяйственные трудности, тяжелые катастрофы и аварии довершали грустную картину. Послы и резиденты вовсю старались привлечь внимание политического руководства к практическим вопросам международной проблематики. Но сама информация, приходившая из-за рубежа, мельчала по тематике, по содержанию, очень часто деградировала до описания реакции, с которой встречались за границей те или иные непременно «исторические инициативы» советского руководства.

В течение двух десятков лет мне каждое утро приходилось просматривать сотни телеграмм — как разведывательных, так и мидовских, и военных. 10 октября 1986 г. я в сердцах записал следующее: «Информация по внешнеполитическим делам — это истинное бедствие. Груды бумаги, набитые тривиальными рассуждениями о текущих вопросах. Многословие — родная сестра пустословия — главная черта «информации». Под грифом «секретно» засылается в Москву всяческая муть, почерпнутая из прессы, причем нередко с прямыми ссылками на нее. Объемы этих «сведений» и рассуждений столь громоздки, что пользоваться ими нельзя. Можно часами читать эту словесную шелуху, и в результате в душе лишь поднимается волна раздражения и отвращения к малограмотным писакам, носящим высокие дипломатические ранги или занимающим иные крупные посты.