Встреча в Рейкьявике показала, что внешнеполитическое руководство страны скорее увлекалось внешней, показной стороной своих инициатив, их политической броскостью, но не было озабочено их практичностью и конкретностью.

В целом в это время и в последующие годы наблюдался заметный перекос в приоритетах государственного руководства. Все главные заботы должны были быть связаны с социально-экономическими проблемами, внутренней политикой, национальными проблемами, от их решения зависели и судьба строя, и завтрашний день государства, но руководство страны в лице Горбачева упорно тянуло в сферу внешней политики. Спокойному наблюдателю было видно, что Советскому Союзу предстояла длительная полоса сдачи некоторых внешнеполитических позиций, отступлений, перегруппировок сил. Такую черновую, невыигрышную работу разумнее было бы поручить упорным специалистам-профессионалам, которые бы лучше спланировали и осуществили неблагодарную стратегическую операцию по упорядочению внешней политики и приведению ее в соответствие с новым курсом страны и ее реальными возможностями. Но как отказаться от личного участия во внешне звонких, протокольно броских, помпезных встречах, шумных пресс-конференциях, почетных караулах из оловянных солдатиков, банкетах… На этом фронте все приятно. Пара-тройка колких вопросов во время пресс-конференции не в счет, язык, как известно, без костей. Зато какие репортажи на первых полосах газет, сколько телевизионного времени! Разве что-нибудь подобное можно выдоить из тяжких внутренних проблем? Встречи с гражданами своей страны изнурительны накалом недовольства и даже враждебности со стороны людей, уставших от пустомельства. Ответить им нечем, потому что нет ни программы действий, ни внутренней убежденности в правильности своего пути, ни материальных возможностей помочь людям.

Когда внешней политикой занимаются иностранные государственные деятели, мы им прощаем определенную увлеченность, они ведь не несут никакой ответственности за экономическое развитие общества, рыночная экономика саморегулируется, а у нас государство являлось единственным владельцем всего производственного потенциала страны, на руководстве лежала и основная ответственность за экономическое благополучие страны и народа. Вот этим-то оно никак и не хотело заниматься, несмотря на кричащую необходимость.

Одна за другой следовали поездки Горбачева, не диктовавшиеся государственной необходимостью, лишь вызывавшие раздражение в самых широких кругах народа. Поползли злые слухи о роли супруги главы партии в этой деформации приоритетов Горбачева.

Начиная с конца 1986 года мне довелось принимать участие в рабочей группе межведомственной комиссии по вопросам разоружения. Она состояла из руководителей ряда министерств и ведомств, имевших непосредственное отношение к этой проблематике, — МИД, МО, руководителей военно-промышленной комиссии Совмина СССР, руководства нескольких отделов ЦК КПСС, КГБ. Условно эту комиссию называли «большая пятерка». При ней существовала рабочая группа, сформированная из экспертов этих министерств и ведомств («малая пятерка»), куда и я входил, представляя КГБ. «Большая пятерка» собиралась на Старой площади, чаще всего в кабинете секретаря ЦК Л. Н. Зайкова, а рабочая группа обычно заседала в здании Генерального штаба, в кабинете заместителя начальника Генерального штаба. В рассмотрении проектов документов, подготовленных в рабочей группе, участвовали эксперты, и мы были невольными свидетелями порядка выработки и принятия решений самыми высшими руководителями партии и государства.

Поскольку многие вопросы, которые там обсуждались в связи с направлениями развития науки и политики в области вооружений, и сейчас остаются национальными секретами, я остановлюсь лишь на том, как бессистемно и импровизированно принимались некоторые решения по важнейшим вопросам, связанным с безопасностью страны. У меня сложилось твердое убеждение, что никакой ясной концепции, а тем более осмысленной программы разоружения у нас тогда не существовало. Выдвигавшийся принцип «разумной достаточности» фигурировал только как словесная формула. Научно и экономически обоснованного военно-технического наполнения ее не существовало. Никто из политических или военных руководителей не смог бы тогда ответить даже сам себе, в чем же выражалась эта «разумная достаточность», переведенная на язык количественных показателей вооруженных сил, вооружений, экономических затрат.

В ходе работы «большой» и «малой» пятерок все время «искрило» из-за плохих контактов между МИД и Министерством обороны. Собственно, сами контакты были нормальными, но подходы к решению проблем были пропитаны разным содержанием. Мидовские эксперты всегда отстаивали ту линию, которая могла гарантировать принятие и подписание соглашения американской стороной. Это была последовательная линия уступок. Она могла диктоваться ведомственным стремлением во что бы то ни стало добиться «результата» в виде очередного согласованного и готового к подписи документа. Складывалось впечатление, что дипломаты-профессионалы не выдерживали тягучих, трудных переговоров, отказывались от противоборства со своими американскими коллегами и готовы были пойти на сдачу позиций. Могли быть и другие причины. Отстаивая на рабочей группе те или иные позиции, они никогда не ссылались на то, что их точка зрения наиболее точно соответствует интересам государства. «Успешность переговорного процесса» заменяла им категорию «национальной безопасности».

Самым уязвимым местом в подходе Шеварднадзе и его сотрудников к переговорному процессу было то, что они работали бессистемно, хаотично, не подчиняя свои усилия и усилия других ведомств какому-то определенному принципу, лежащему в основе политики государства. В истории дипломатии известны эпизоды, когда дипломаты даже потерпевших поражение государств умудрялись спасти территориальную целостность и защитить интересы своих стран путем выдвижения какого-либо универсального принципа, выгодного своей стране. Например, после разгрома наполеоновской армии и высылки самого императора на остров Святой Елены над Францией нависла угроза расчленения, но ее тогдашний министр иностранных дел Талейран выдвинул на Венском конгрессе принцип «легитимизма», то есть торжества законности, и тем самым отстоял границы Франции. При создании системы Организации Объединенных Наций великие державы-победительницы взяли за основу принцип равенства государств и, в общем, последовательно провели его в жизнь. Даже во время драматически тяжелых переговоров с немцами в 1918 году в Брест-Литовске учитывался принцип «мир во что бы то ни стало». А вот наши с американцами переговоры по разоружению велись без опоры на какой-либо принцип, иначе говоря, беспринципно.

Каждый раз, когда внимание МИД обращалось на необходимость определиться в этом краеугольном вопросе, его представители либо отмахивались, либо откровенно сердились. Предлагалось, в частности, положить в основу всех переговоров по разоружению принцип «равной безопасности», которому и подчинить всю дальнейшую работу. Один из членов нашей делегации в Женеве, где шли сами переговоры, как-то шепнул мне на ухо: «Не настаивай, не пройдет, мы уже пробовали обсудить этот вопрос в Женеве, американцы не согласились ни в какую». Через какое-то время все смирились с «принципом беспринципности», и вся работа устойчиво приобрела характер нервического реагирования на целенаправленное наступление американской стороны. От этого и заседания рабочей группы или даже «большой пятерки» носили не регулярный характер, а спорадический, в зависимости от активности делегации США. Временами нас начинало лихорадить и заседания проводились каждые три-четыре дня, а потом наступало расслабление и месяцы проходили в прострации и бездействии.

Мне могут возразить, что, мол, и не обязательно изыскивать какой-то основополагающий принцип для переговоров. Могу согласиться, но в этом случае уместен вопрос: ради чего тогда ведутся двусторонние переговоры? Китай, например, не ведет ни с кем переговоров о разоружении, он определяет уровень своих вооруженных сил и вооружений самостоятельно, в зависимости от своих национальных потребностей. Он не насилует ни свою науку, ни промышленность, ни армию, подчиняя их чьей-то воле. Зачем нам переговоры, если мы не получаем ни равной безопасности, ни даже фиксации какого-то пропорционального соотношения наших вооруженных сил, ни признания исторически сложившейся их конфигурации? Не проще ли тогда пойти по пути самостоятельного, независимого формирования своих сокращенных оборонительных сил, освободившись от постоянно указующего перста партнеров по переговорам? Руководство Министерства обороны и его эксперты придерживались принципа сохранения всего, что было накоплено за предыдущие годы. На них, пожалуй, и лежала главная ответственность за конкретную ненаполненность принципа «разумной достаточности». В результате весь переговорный процесс носил малоуправляемый характер. Приходилось либо приспосабливать нашу позицию к очередной выплеснутой в печать «инициативе» Горбачева, либо отбиваться от американских предложений, которые они чаще всего выкладывали за столом переговоров в более отработанном для документа виде. Делегации СССР, которая вела переговоры в Женеве, приходилось весьма трудно, ее постоянно лихорадило. Одни требовали от нее результативности, а другие — твердости в отстаивании интересов безопасности.