И снова, уже весело, говорит:

— Сделать тебе лыжи, Тишка? Чтоб ты тут с зайцами посостязался. А я у вас судьёй буду. Стану на поляне, два пальца в рот — и как свистну! Заяц с места от страха двинуться не сможет. А ты пулей помчишься. Ну, а потом мы с тобой этого самого зайца зажарим. Согласен?

И сам смеётся. И Тихон улыбается.

Из землянки высовывается голова дяди Ивана.

— Коля, ты мой косарь взял? Неси сюда!

Коля разводит руками и говорит, обращаясь к

Тихону:

— С чужого коня и среди грязи долой. Но ничего, Тишка, считай, что лыжи у тебя на ногах.

Тихон пошёл по стёжке. Под ногами скрипит снег. Над головой летают снегири. Вот один уселся на ветку сосны. Грудка красная, спинка серая, напружился, как шарик.

Тихон поковырялся в кармане, собрал в горсть сухие крошки хлеба и высыпал их на снег. Потом отошёл в сторону и стал смотреть.

Снегирь подозрительно уставился круглыми глазками на Тихона и не тронулся с места. Зато налетели взъерошенные воробьи. Клюют наперегонки. Кто скорей! И откуда только они взялись? Тихон улыбнулся: и в лесу нашли людей!

Он подошёл поближе к землянке командира. Из круглого железного дымохода, торчавшего над крышей, дым не шёл. Только струилось едва приметное марево. «Забыли про печку, даже вьюшку не закрыли, — подумал Тихон. — А может, им и без того жарко? Может, спорят о чём и не до печки им?» И снова больно стало Тихону. Не нужен он никому. Забыли его, словно и впрямь он не партизан.

Тихон неторопливо шёл по стёжке, и молоденькие ёлки, казалось, тянули к нему свои белые пушистые лапы. Парнишка поднял палку и принялся сбивать с них снег. Даже от лёгкого прикосновения снег сыпался, падал, как вода в водопаде. Тихон видел водопад на картинке в книжке давно, ещё до войны, и теперь делал водопад из снега — снегопад.

На одной сосне был укреплён скворечник. В скворечнике жила белка с пушистым хвостом и чёрными глазами. Она и теперь сидела возле своего Домика на суку и держала в лапках огромную шишку. Вдруг белочка увидела Тихона, бросила шишку и мгновенно спряталась в скворечнике. Тихон поднял шишку, положил на сук и улыбнулся: испугалась. Будто это не он построил ей такое уютное жилище. Правда, он строил для скворцов. А стала жить белка. «Ну и пусть будет белка», — подумал Тихон, когда в первый раз увидел её. Главное, что домик, сделанный его руками, не пустует.

А вот дом, где жил Тихон, пуст. Там никто не живёт. И вовсе не потому, что он плохой. Нет. У Тихона был хороший дом. И в нём всегда было весело, людно. Там жили и старшие братья, и младшие сестрёнки, и мать, и отец, и ещё вся семья дядьки Левона, отцова брата. И всем хватало места, и всем хватало добра, тепла.

А теперь Тихон мёрзнет в сырой землянке. Его хата за лесом. А чтобы войти в неё, как он входил до войны — свободно, никого не страшась, — нужно прогнать фашистов.

Тихон принялся чертить по снегу. Черта, черта, ещё одна. Не отрывая палки от снега, изобразил шапку-крышу. Нарисовал трубу. Из неё Идёт дым. Всамделишный дом. Его дом, Тихона. Потом нарисовал себя, маленького мальчика в длинном ватнике. Подумал чуток и нарисовал громадного фашиста в широких сапогах с короткими голенищами, с автоматом на шее, который встал между Тихоном и его домом.

Тихон долго вглядывался в свой рисунок и вдруг, взмахнув палкой, перечеркнул всё.

На стёжке заскрипел снег.

Тихон поднял голову. К землянке командира шёл Володя, его старший брат.

Это очень здорово, если у тебя есть старший брат. Ты можешь смело вступать в любую схватку- тебе придаёт силы твой старший брат. Даже если его нет близко, если ты даже не знаешь, где он в эту минуту, одна уверенность, что он есть, делает тебя храбрым. Счастлив тот, у кого есть старший брат. У Тихона их даже три, старших. Правда, он никогда не ждал от них помощи. Сам себя хорошо защищал, когда была надобность. Но всё равно ему было легче, чем тем, у кого не было старшего брата.

На Володе — короткий кожушок, штаны на вате, валенки. На шапке — красная ленточка. И револьвер на поясе. Настоящий партизан.

Володя гордится револьвером: а как же, сам раздобыл! Да разве один револьвер! Сколько винтовок он передал в партизанский отряд, и даже пистолетов, маленьких, удобных, в самый раз бы для Тихона. Всё в отряд отдал, а ему, Тихону, не дал ничего.

Тихона очень интересовало, где Володя берёт оружие, и он спросил у него однажды. Давно это было, ещё в самом начале войны, когда они все жили в селе, в своей хате. Володя тогда промолчал, но после как-то взял его с собой на речку Ружанку, что протекает у леса. В тихом месте, в заводи, куда даже и не подходит течение, Володя нырнул и достал со дна винтовку. Потом ещё одну и ещё. Тихон думал, что одну из них Володя даст ему. А Володя не дал. Тогда Тихон, улучив время, один пошёл на то место, нырял, перешарил руками всё дно, чуть не захлебнулся, но ни одной винтовки так и не нашёл. А Володя через несколько дней снова достал.

Тогда Тихон спросил у брата:

— Что там у тебя, склад?

Тот загадочно ухмыльнулся:

— Может, и склад.

— А где ты их берёшь? И почему они у тебя в речке лежат? Они поржаветь могут.

Володя ничего не сказал. И тайны своей Тихону не открыл.

Тихон дознался обо всём сам. Случайно. Он лежал на печке, уже даже дремал, когда услышал такой разговор.

— Василь, ты можешь мне помочь? — спросил Володя старшего брата.

— Могу. А что?

— Понимаешь… — заметно нахмурился Володя. — Не могу я больше один. Сил не хватает и… боязно.

— Такой богатырь, а говоришь, сил не хватает.

— Я не прикидываюсь. — Володя наклонился к брату и стал говорить шёпотом.

Тихон придвинулся ближе к широкому дымоходу, прислушался.

— …нашёл красноармейскую могилу, — шептал Володя.

— Ну и что?

— «Что, что»!.. Немцы, знаешь, их с винтовками засыпали в могилах. Ряд положат и землёю присыплют. Как-то после дождя я увидел, что из могилы торчит приклад. Потянул — винтовка. Три штуки там было. В песке, в крови… Я дождался ночи и кинул их в речку, чтоб отмылись. А потом забрал.

— Так вот откуда ты их берёшь, — проговорил задумчиво Василий.

— Мёртвым-то они не нужны…

Тихон почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Нет, он никогда б не отважился на такое. Даже на печи ему стало страшно.

Братья пошли. Вдвоём. Никому ничего не сказав.

И никто не догадался, куда они пошли. В хате отец с Павлом, самым старшим братом, говорили о чём-то. Мать укладывала спать девчонок, маленьких сестричек-близнецов Женю и Нину. А они хныкали и просились на печь.

— Идите. Только не баловаться, а сейчас же спать.

— Ладно, будем спать. Зачем нам баловаться? Мы баловаться не хотим.

И девчонки полезли к Тихону на печку.

Он снял с крючка ватник, положил у стены на горячие кирпичи.

— А подушки? Я только на своей спать могу.

Женя снова слезла с печи, побежала в комнату

и принесла оттуда две крохотные пухлые подушечки.

— Лови, Нина!

Она бросила одну. Тихон поймал ее. С другой, своей, полезла сама.

— Ты потише, — сказал Тихон, — а то мама ругаться будет.

— Не будет.

Девчушки примостились на разостланном Тихоном ватнике и притихли.

Тихон разглядывал доски потолка, оклеенные белой бумагой. Бумага давно пожелтела, местами отстала от досок и, когда по ней ползали мухи, шуршала под их лапками. Тихон разок щёлкнул ногтями по отставшей бумаге. Она прорвалась с таким треском, что его услышала мать. Мать дала тогда сыну подзатыльник. А дырка так и осталась незаклеенной.

В кухню вошла мать, огляделась, подошла к печке.

— Ты не видел ребят? — спросила она у Тихона.

— Пошли куда-то.